Вокруг меня опрокинутый мир. Сквозь пелену бури слышу собственный стон.
Даже в темноте вижу, что на крыше непроходимые заросли. Растения словно вырвались из горшков и клумб, стены увиты лозой. Плющ карабкается по вентиляционному блоку. Впереди виднеются обломки шпалеры, все ее двенадцать футов, покосившиеся набок под весом листьев.
И над всем этим не просто идет дождь, а вздымаются, как паруса, обширные полотнища воды. Они падают на крышу, пенятся на каменной кладке. Промокший халат облепил мое тело.
Я медленно поворачиваюсь, чувствуя слабость в коленях. С трех сторон отвесные края на высоте четвертого этажа, с востока, как гора, возвышается стена школы Святой Димфны.
Надо мной небо. Вокруг открытое пространство. Пальцы сжимаются. Ноги трясутся. Дышу прерывисто. Вокруг невообразимый шум.
Вижу внизу темную дыру — люк. Из него появляется рука, согнутая для защиты от дождя. Итан.
Темный силуэт поднимается на крышу, в руке поблескивает серебристое острие ножа для писем.
Я останавливаюсь, неуверенно отступаю назад. Задеваю ступней купол светового фонаря, чувствую, как он слегка подается — хрупкий, Дэвид предупреждал меня. «Если на него упадет ветка, все окно может вылететь».
Тень появляется рядом со мной. Я вскрикиваю, но ветер относит мой крик прочь, как сухой лист.
Итан удивленно отшатывается. Потом смеется.
— Никто тебя не услышит. — Он пытается перекричать завывание бури. — Мы в…
Едва он произносит это, как дождь припускает еще сильнее.
Мне нельзя двигаться назад, иначе наступлю на световой фонарь. Делаю шажок в сторону, всего на дюйм, и попадаю ступней на мокрый металл. Смотрю вниз. Лейка для полива, которую перевернул Дэвид.
Ко мне приближается Итан, весь промокший. Он тяжело дышит, на темном лице блестят глаза.
Наклонившись, я хватаю лейку, бросаю в него — но у меня кружится голова, и лейка выскальзывает из руки, отлетает в сторону.
Он пригибается.
И я бегу.
В темноту, в заросли, страшась неба над головой, а еще больше — мальчика, идущего за мной по пятам. Мысленно представляю себе план крыши — слева ряд самшитовых деревьев, за ними цветочные клумбы. Справа пустые кашпо и привалившиеся к ним, как пьянчужки, мешки с грунтом. Прямо впереди шпалера.
Грохочет гром. Молнии прорезают тучи, заливают крышу белым светом. Завеса дождя содрогается, ходит ходуном. Я устремляюсь сквозь нее. В любой момент небо может обвалиться и разнести меня в клочья, но все же сердце мое бьется, кровь разогревает сосуды, и я несусь к шпалере.
На входе в галерею — стена воды. Я прорываюсь сквозь нее в туннель, темный, как крытый мост, влажный, будто джунгли. Здесь, под пологом ветвей и лиан, тише, словно буря бушует за стеной. Слышу собственное тяжелое дыхание. С одной стороны стоит небольшая скамья. «Через тернии к звездам».
Они в дальнем конце туннеля, как я и рассчитывала. Бросаюсь туда. Хватаю обеими руками. Поворачиваюсь.
За водопадом маячит силуэт. Вспоминаю, что именно таким впервые его увидела — тень, проступающая сквозь заиндевевшее стекло входной двери.
А потом он проходит сквозь водяную завесу.
— Это же просто идеально. — Он вытирает мокрое лицо, двигается ко мне. Куртка у него промокла, концы шарфа свисают вниз. В руке зажат нож для писем. — Я собирался сломать тебе шею, но так даже лучше. — Он изгибает бровь. — Ты так ошалела, что спрыгнула с крыши.
Я трясу головой.
Итан улыбается.
— Ты не согласна? Что у тебя там такое?
И тогда он видит, что у меня «там такое».
Я держу в дрожащих руках садовые ножницы — они тяжелые, и я вся трясусь — но поднимаю их к его груди и делаю шаг вперед.
Он больше не улыбается.
— Опусти это, — говорит он.
Я снова качаю головой, подхожу ближе. Он в нерешительности.
— Опусти, — повторяет он.
Я делаю еще шаг вперед, щелкаю ножницами.
Он бросает взгляд на лезвие у себя в руке.
И отступает в завесу дождя.
Я выжидаю несколько мгновений, хватая ртом воздух. Итан растаял.
Медленно-медленно пробираюсь к арке входа. Там останавливаюсь, чувствуя, как мне в лицо летят брызги, и направляю ножницы концами вперед, на манер лозоходца.
Потом я выдвигаю свое оружие и прыгаю через водяную завесу. Если Итан поджидает меня, то он…
Я замираю, с волос ручьями стекает вода, одежда насквозь промокла. Его там нет.
Обследую поверхность крыши.
Никаких его следов нет у самшита.
Около вентиляционного блока.
На цветочных клумбах.
Над головой вспыхивает молния, и крыша освещается белым светом. Вижу, что вокруг пусто — лишь буйно разросшиеся растения и холодный дождь.
Но если его здесь нет, значит…
Он набрасывается на меня сзади быстро и решительно, и от неожиданности я кричу. Я роняю ножницы и падаю вместе с ним, ударившись виском о мокрую крышу. Слышу треск, рот наполняется кровью.
Сцепившись, мы катимся по битуму и врезаемся в бортик светового фонаря. Я чувствую, как стекло сотрясается от удара.
— Сука, — бормочет он, обдавая мое ухо горячим дыханием.
Но тут он выпрямляется, придавив мне горло ступней. Я задыхаюсь.
— Не беси меня, — хрипит он. — Ты спрыгнешь с этой крыши, или я скину тебя. Давай.
Смотрю, как на битуме рядом со мной вскипают капли дождя.
— Какую сторону выбираешь? Сквер или улицу?
Я зажмуриваюсь.
— Твоя мать… — шепчу я.
— Что?
— Твоя мать…
Он чуть ослабляет давление на мою шею.
— Моя мать?
Я киваю.
— Что с ней?
— Она сказала мне…
Теперь он опять давит сильнее, чуть не задушив меня.
— Что сказала?
Глаза у меня вылезают из орбит, рот открывается. Я задыхаюсь.
Он снова ослабляет хватку.
— Что сказала?
Дышу глубже.
— Сказала мне, — говорю я, — кто твой отец.
Он не шевелится. Дождь струится по моим щекам. Чувствую на языке резкий вкус крови.
— Вранье.
Я кашляю, качаю головой:
— Нет.
— Ты даже не знала, кто она такая, — говорит он. — Принимала ее за другую. Ты не знала, что я усыновлен. — Он придавливает ногой мою шею. — Так как же она могла…
— Она мне это сказала. Я не… — Говорю сдавленным голосом. — Тогда я не понимала, но она сказала мне…
Он снова молчит. С хрипом вдыхаю воздух, на битуме шипит дождь.
— Кто?
Я молчу.
Он бьет меня ногой в живот. Я втягиваю в себя воздух, корчусь, но Итан хватает меня за рубашку, дергает, я встаю на колени. Валюсь вперед. Он сжимает мое горло.
— Что она сказала?! — вопит он.
Я тереблю свою шею в жалких попытках освободиться. Он тянет меня вверх, и я поднимаюсь на трясущихся ногах. И вот мы стоим лицом друг к другу.
Он выглядит таким юным, с гладкой, омытой дождем кожей, с пухлыми губами, с прилипшими ко лбу блестящими волосами. «Очень милый мальчик». За его спиной я вижу пространство сквера, очертания громадного дома Расселов. Пятками ощущаю бортик светового фонаря.
— Скажи мне!
Пытаюсь говорить, не получается.
— Скажи.
Хриплю.
Он ослабляет хватку. Опускаю глаза — нож для писем по-прежнему зажат у него в кулаке.
— Он был архитектором, — ловя ртом воздух, выдавливаю я.
Он смотрит на меня. Дождь заполонил пространство. В том числе пространство между мной и Итаном.
— Он любил темный шоколад, — говорю я. — Называл ее бездельницей.
Рука Итана соскальзывает с моей шеи.
— Он любил фильмы. Они оба увлекались кино. Им нравилось…
Он хмурится, перебивает:
— Когда она рассказала тебе об этом?
— В тот вечер, когда пришла ко мне. Она сказала, что любила его.
— Что с ним случилось? Где он?
Я закрываю глаза.
— Он умер.
— Когда?
Я качаю головой.
— Давно. Это не важно. Он умер, и у нее все разладилось.
Он снова хватает меня за горло, и я распахиваю глаза.
— Нет, это важно. Когда…
— Важно то, что он тебя любил, — хриплю я.
