Он уже не улыбался.
Я отказался от помощи носильщика и заставил тебя тащить свой чемодан в лифт, где сразу нажал кнопку четвертого этажа. Пока мы ехали, я следил за тобой в зеркале.
— Он такой славный, правда? — сказала ты, и я почувствовал во рту вкус желчи.
Все было так хорошо в аэропорту, так весело в самолете, а теперь ты все испортила. Ты что-то говорила, но я ничего не слышал: я думал о том, как ты глупо улыбалась, как краснела, как позволяла ему флиртовать с тобой, и — самое главное — как тебе все это нравилось.
Наш номер находился в конце выстланного коврами коридора. Я засунул карту ключа в щель считывающего устройства и еле дождался, пока раздался щелчок, говорящий о том, что замок сработал. Я толчком распахнул дверь и завез чемодан на колесиках внутрь, не заботясь о том, что дверь может ударить тебя в лицо. В комнате было жарко — слишком жарко, — но окна не были открыты, и я оттянул воротник, чтобы легче было дышать. Кровь шумно пульсировала у меня в ушах, а ты все продолжала говорить, продолжала беззаботно болтать, как будто все было нормально, как будто ты только что не унизила меня.
Кулак мой сжался сам собой, без подсказок, и кожа на костяшках пальцев туго натянулась. В груди под жутким давлением надувался какой-то пузырь, заполняя все внутреннее пространство и сдавливая легкие. Я посмотрел на тебя, продолжавшую смеяться и тарахтеть без умолку, потом занес кулак и ударил тебя в лицо.
Почти мгновенно пузырь внутри меня лопнул. По телу разлилось расслабленное спокойствие, как бывает при сбросе адреналина после секса или занятий в тренажерном зале. Головную боль попустило, мышца в уголке глаза перестала дергаться. Ты издала какой-то странный булькающий звук, но я не смотрел на тебя. Выйдя из номера, я спустился на лифте и вышел на улицу, даже не оглянувшись на стойку ресепшена. Найдя ближайший бар, я выпил два пива, игнорируя попытки бармена вовлечь меня в разговор.
Через час я вернулся в гостиницу.
— Пожалуйста, можно мне льда?
— Si, signore[691]. — Дежурный исчез и вернулся с ведерком льда. — Возможно, бокалы для вина, signore?
— Нет, спасибо.
Я уже успокоился, дыхание было медленным и размеренным. Поднимался я по лестнице пешком, стараясь отсрочить свое возвращение в номер.
Когда я открыл дверь, ты лежала на кровати, свернувшись клубочком. Ты сразу села и начала отодвигаться в сторону изголовья. На прикроватной тумбочке лежал ворох окровавленных салфеток, однако, несмотря на все твои усилия очистить лицо, на верхней губе осталась запекшаяся кровь. На переносице, захватывая один глаз, уже проявлялся большой синяк. Увидев меня, ты начала плакать, и слезы, докатываясь до подбородка, приобретали цвет крови; они капали на твою рубашку, оставляя после себя розовые пятна.
Я поставил ведерко на стол, расстелил салфетку, ложкой насыпал на нее лед и завернул его, сделав сверток. После этого я сел рядом с тобой. Тебя трясло, и я нежно прижал сверток со льдом к твоей коже.
— Я нашел тут хороший бар, — сказал я. — Думаю, тебе он понравится. Я прошелся по округе и выбрал пару неплохих мест, где ты, возможно, захотела бы завтра пообедать, если будешь достаточно хорошо себя чувствовать.
Я убрал лед, и ты настороженно уставилась на меня громадными глазами. Ты все еще дрожала.
— Замерзла? Вот, набрось это. — Я потянул за край одно из одеял на кровати и накинул его тебе на плечи. — Ты устала, это был длинный день.
Я поцеловал тебя в лоб, но ты продолжала плакать, и я подумал, как бы ты не испортила нашу первую ночь. Я думал, что ты уже изменилась, что мне, наверное, больше никогда не придется испытывать такого снятия напряжения — этого блаженного ощущения покоя, какое приходит после драки. Как мне ни жаль было видеть это, но, в конечном итоге, оказалось, что ты такая же, как и все остальные.
Глава 36
Я с трудом пытаюсь дышать. Боу скулит, лижет мне лицо и толкает носом. Я стараюсь думать, стараюсь двигаться, но сила удара об пол выбила воздух из моих легких, и я не могу встать. Но даже если я и заставлю свое тело подчиняться, что-то странное происходит внутри меня, мой мир сворачивается, становясь все меньше и меньше. Я вдруг снова оказываюсь в Бристоле и гадаю, в каком настроении Иен вернется сегодня домой. Я готовлю ему ужин, сжимаясь при мысли, что он может бросить его мне в лицо. Я сгибаюсь пополам в своей студии, стараясь защитить голову от ударов, которые сыплются на меня градом.
Иен осторожно спускается по лестнице, качая головой, словно увещевает непослушного ребенка. Я постоянно разочаровывала его и, как ни старалась, никогда не могла угадать, что будет правильно сказать или сделать. Он говорит мягко, и, если не вслушиваться в слова, можно подумать, что он очень заботливый. Но одного звука его голоса достаточно, чтобы меня начало трясти, как будто я лежу на льду.
Он стоит надо мной, я лежу между его ногами, и глаза его лениво скользят по моему телу. Стрелки на его брюках острые, как нож, а пряжка ремня так надраена, что я могу видеть в ней свое испуганное отражение. Вдруг он замечет что-то на своем пиджаке, обрывает кончик выбившейся нитки и бросает его на пол. Боу продолжает скулить, и Иен резко бьет его ногой в голову, отчего пес отлетает на три фута в сторону.
— Не бей его, прошу тебя!
Боу скулит, но поднимается. После этого он ускользает в кухню, и я его больше не вижу.
— Ты была в полиции, Дженна, — говорит Иен.
— Прости.
Я сбиваюсь на шепот и не уверена, что он меня слышал, но если я повторю и Иен почувствует, что я оправдываюсь, это только разозлит его. Даже странно, как быстро все возвращается: необходимость жить на коротком поводке и делать то, что мне говорят, не пытаясь вызвать жалость, которая приводит его в бешенство. С этим делом за все эти годы я чаще ошибалась, чем угадывала.
Я судорожно глотаю.
— Я… Мне очень жаль.
Руки он сунул в карманы. Он выглядит расслабленным и спокойным. Но я его знаю. Я знаю, как быстро он может…
— Так, черт возьми, тебе очень жаль, говоришь?
В следующий момент он уже насел на меня, коленями придавив мои руки к полу.
— Думаешь, этого будет достаточно?
Он наклоняется, и его коленные чашечки раздавливают мои бицепсы. Я слишком поздно прикусываю язык и не успеваю сдержать крик боли. Губы его презрительно кривятся из-за того, что я не сумела совладать с собой. Я чувствую, как к горлу поднимается желчь, и сглатываю ее.
— Ты рассказала им обо мне, правда?
В уголках его рта сбилась белая пена, брызги слюны летят мне в лицо. На память вдруг приходит та протестующая женщина перед зданием суда, хотя мне кажется, что это было уже давно, а не несколько часов назад.
— Нет. Я ничего им не сказала.
Мы играем в ту же старую игру: он бросает мне мячик-вопрос, а я стараюсь его отбить. Раньше я играла в нее хорошо. Сначала мне даже казалось, что я вижу в его глазах блеск уважения: тогда он прекращал дискуссию на полуслове, включал телевизор или просто уходил. Но я перешла грань, или, возможно, он изменил правила, и я начала промахиваться. Пока что, однако, он, похоже, удовлетворен моим ответом, поэтому резко меняет тему разговора.
— Ты ведь с кем-то встречаешься, да?
— Нет, не встречаюсь, — быстро отвечаю я.
Я рада, что говорю правду, хотя он мне все равно не поверит.
— Лгунья.
Он бьет меня по щеке тыльной стороной ладони. Это производит резкий хлопок, как удар хлыста, и, когда он заговаривает снова, этот звук все еще звенит в моих ушах.
— Кто-то ведь сделал тебе веб-сайт, кто-то помог найти это место. Так кто это был?
— Никто, — говорю я, чувствуя во рту привкус крови. — Я все сделала сама.
— Ты ничего не можешь сделать сама, Дженнифер.
Он наклоняется еще больше, теперь его лицо едва не касается моего. Я заставляю себя не двигаться, зная, как он ненавидит, когда я уворачиваюсь.
