— О чем ты? Какая еще болезнь?
— Алкоголизм и наркомания в стадии ремиссии. Мне нельзя общаться с теми, кто пьет и ширяется.
Как объяснить ему, если она и сама не все понимает! Она просто пользовалась защитными приемами, которым ее научили, — повторяла положения программы реабилитации. Наверное, было бы проще, если б он на нее разозлился.
— И ты действительно совсем забыла о прежних деньках? — спросил он.
— Я должна о них забыть.
— А как же Деб? — осведомился он. — И Буги? Я считал, он — твоя самая вкусная шоколадка.
— Я ничего о них не слышала почти год. Даже не знаю, где они.
— Они в Каньонвиле.
— А это где?
— В Орегоне. Красивые места, если не боишься дождей.
Это известие ее удивило.
— Так она все-таки своего добилась? — Когда-то они мечтали вместе перебраться в деревню, подальше от городских соблазнов, туда, где можно было бы заново начать жизнь, дать Буги нормальное детство. — У тебя есть ее телефон?
Слизняк извлек из кармана бумажник.
— Секундочку. Ручка найдется?
Она вручила ему свою ручку. Он подошел к столу и взял несколько визиток мастерской. Стоявший сзади Джек нахмурился.
Слизняк перевернул одну из карточек, написал слово «Гадюшник», а под ним — номер телефона с кодом штата Орегон.
— Дома у нее телефона нет, — сказал он, — но обычно ее можно поймать по этому.
— Что это — «Гадюшник»?
— Бар в Каньонвиле.
— У нее все в порядке?
— Нашла себе старика.
— Вот так новость! — усмехнулась Манч.
У Деб всегда был какой-нибудь «старик». С каждым у нее была любовь до гроба, и она безутешно рыдала, когда они исчезали. Манч завидовала ей — такой глубине страсти.
— Он — жопа, — добавил Слизняк.
На ее губах появилась грустная улыбка. «Старики» все поголовно оказывались жопами, особенно когда Деб с ними расставалась.
— У меня были с ним кое-какие дела, — пояснил Слизняк. — Он пытался меня кинуть.
— Угу.
Ей ни к чему знать подробности. Слизняк все равно правды не скажет. У него вечно все кругом виноваты, а сам он — прямо ангел безгрешный.
— Мне надо работать. Так что у тебя стряслось, Слизняк?
Он нервно оглянулся на своего спутника.
— Я же сказал, мелкие неприятности. Ничего серьезного. Все скоро рассосется.
— А я тебе зачем понадобилась? — спросила она.
— Мне просто захотелось с тобой увидеться, — уверил он, наблюдая за проезжающим транспортом, словно чего-то ждал. — Прошло столько времени. — Он поднял руку и дотронулся до ее щеки. — Слишком много.
Она отстранилась. Пора было заканчивать этот разговор.
Слизняк — не первый призрак ее прошлой жизни. Она нашла простой способ избавляться от них — бывших приятелей-наркоманов, которые, почуяв надежду поживиться, каким-то образом умудрялись ее отыскать. Они приходили к ней с рассказами о невезухе, излагали свои истории с печальными лицами и искренними интонациями. Может, им казалось, что, протрезвев и перестав употреблять наркоту, она лишилась памяти. Что раз она перешла в другую команду, то теперь не распознает их фокусов. Она убедилась, что проще им потворствовать: выслушать их глупости и поддакнуть, что жизнь страшно несправедлива. А потом она одалживала им денег — обычно двадцатку (но никогда больше пятидесяти долларов) — и они обещали расплатиться с ней, как только «встанут на ноги». По второму разу должники не появлялись. «Одолженные» деньги были недорогой платой за уверенность в том, что они больше не вернутся.
— И сколько тебе нужно, чтобы выплыть? — спросила она, потянувшись за бумажником.
Она носила бумажник в заднем кармане, как это делают мужчины. Может, этот водопроводчик был прав? Она посмотрела в сторону мастерской: Джек наблюдал за ней. Он постучал пальцем по часам.
— Мне нужно работать, — повторила она.
Слизняк увидел, что она достает бумажник. Возможно, он даже не заметил, как облизнулся.
— Знаешь, — неожиданно сообщил он, — я теперь отец. У меня дочка, совсем еще малышка.
Манч показалось, что молния ударила куда-то между ее сердцем и желудком. Он всегда умел найти у человека самое уязвимое место. Разве это не он научил ее, как вычислить лоха и воспользоваться его слабостями? Она попыталась сообразить, мог ли он узнать о рубцах внутри ее тела, сделавших ее бесплодной. Это не тайна — она рассказывала об этом на собраниях общества Анонимных Алкоголиков. Но на встречи она ходила здесь, в Сан-Фернандо. Мог он как-то об этом узнать?
— Молодец, — проговорила она. — А кто мать?
— Карен.
— Та, что работала в телефонной компании?
Манч помнила ее: Карен ничего не стоило облапошить и вытянуть у нее двадцатку. Слизняк забирал у нее деньги во время обеденного перерыва, пока Манч дожидалась его в такси с включенным счетчиком.
— Да, та самая.
Она почувствовала неприятную волну жара, пробежавшую по шее до затылка. Пора было сыграть в игру «Назови это чувство». Чувства были чем-то новым, еще одним сомнительным подарком незамутненного сознания. Раньше вопрос о них не вставал. Раньше, если бы кому-то вздумалось спросить у Манч, как она себя чувствует или какое чувство испытывает, у нее нашлось бы всего два ответа: «по кайфу» или «ломает» — хорошо или ужасно. Теперь ей открылось множество самых разных эмоций.
В первые месяцы реабилитационного курса ее наставница, Руби, сводила Манч с ума вопросами о том, как у нее дела, что она чувствует. Наконец Манч ей ответила: она чувствует злость. Тогда Руби терпеливо объяснила ей, что злость — это не чувство. Это реакция. Выйди за пределы злости, сказала Руби. Это — щит, латы.
Манч посмотрела на Слизняка. У него ребенок. У него и Карен ребенок. Какие чувства это у нее вызвало? Думать долго не пришлось.
Руби говорила, что когда-нибудь Манч сможет усыновить ребенка. Руби вообще много чего обещала ей в туманном будущем. Например, что когда-то она выйдет замуж. Конечно, ответила Манч, и такое может случиться, но сначала ей нужно хотя бы пойти на свидание.
— А от меня-то тебе что надо? — спросила она.
— Хочу, чтобы ты познакомилась с моей малышкой, — ответил он.
— Что скажет на это Карен?
— Карен умерла. Передозировка.
У него затуманились глаза. Не знай она его так хорошо, то решила бы, что ему действительно грустно. Эта мысль ее раздосадовала. «Опять ревность?» — подумала она.
— Я живу в Венис, — сказал он. — Ты засмеешься, когда узнаешь где.
Он поднял овальный резиновый брелок для ключей с выдавленной цифрой «6». На стальном кольце висел один ключ.
— Что? Снова в Тортилья-Флэт? Там столько счастливых воспоминаний!
— Кое-какие есть, ты не сможешь это отрицать. По правде говоря, я уже несколько дней не был дома.
— Стало слишком жарко? — спросила она.
Он улыбнулся той самой, хорошо знакомой, приводящей ее в ярость улыбкой, словно бы говорящей: «Знаю, я вел себя нехорошо, но, наверное, поступлю так снова». Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы удержать расплывающиеся губы. Глаза у него так и сияют. Как можно научиться заставлять глаза светиться?
— Кто сейчас присматривает за твоей дочкой? — спросила она.
— Соседка.
— Как вы назвали девочку?
Черт! Зачем она лезет в эту историю? «Забудь про ее имя, — сказала она себе. — Забудь о неуместной преданности старым товарищам». Она уже не принадлежит этому миру. Война закончена. Она сдалась.
— Эйша.
— Эйша? — переспросила она, качая головой. Ну и имечко! Она отвернулась. Надо работать.
Вся эта дурь ей ни к чему.
Манч направилась к «кадиллаку», который ремонтировала, — у него подтекал водяной насос. Слизняк шел за ней, и она невольно подумала о своей походке — о том, что не качает бедрами. Ботинки со стальными носками — неподходящая обувь для сексапильной походки.
— На самом деле, — сказал он, — я хочу не только показать тебе ребенка. Надо еще кое-что сделать.
— Не сомневаюсь.
Она решительно сунула руки за радиатор, пытаясь добраться до четырех болтов, державших вентилятор. За эту поспешность позже ей придется расплачиваться. Водой с мылом не удастся полностью смыть кусочки стекловолокна, которые вопьются в кожу. Руки будут зудеть несколько дней.
