— Этот дикий кот, — говорит Итан. — В детстве мне нравился фильм «Эта дикая кошка»! — Итан улыбается Панчу. — Кстати, похоже, я сломал ему лапу. Мне жаль. — Он размахивает ножом для писем, и лезвие мерцает. — Ваш кот ночью все ходил за мной по дому, и я потерял терпение. К тому же я аллергик, я вам говорил. Не хотелось чиханием вас разбудить. Жаль, вы сейчас не спите.
— Ты действительно приходил сюда ночью?
Он делает шаг в мою сторону, лезвие мерцает в тусклом свете жидким серебром.
— Я прихожу сюда почти каждую ночь.
Чувствую, что у меня перехватывает дыхание.
— Каким образом?
Он вновь улыбается.
— Я взял ключ, когда вы записывали ваш телефонный номер. Я увидел ключ на крючке, когда в первый раз пришел сюда, и потом понял, что вы даже не заметите его отсутствие. Непохоже, что вы им пользуетесь. Я заказал дубликат и потом повесил ключ на место. — Снова улыбка. — Это просто.
Он хихикает, прижав ко рту свободную руку.
— Извините. Мне казалось… Я думал, вы догадались, раз позвали меня сегодня. И не знал, как мне быть. Это было у меня в кармане. — Он снова машет ножом для писем. — Так, на всякий случай. И я изо всех сил вилял и врал. Но вы все это скушали. «У папы плохой характер. О, я так испугался. О-о, мне не разрешают иметь телефон». Вы пороли всякую чепуху. Я уже говорил, вы не великая сердцеведка. Эй! — вдруг восклицает он. — У меня идея: анализируйте меня. Вы ведь хотите узнать о моем детстве? Все хотят узнать о моем детстве.
Я тупо киваю.
— Вам это понравится. Это же мечта, мечта психоаналитика. Кэти, — он с презрением выплевывает это слово, — была ширяльщицей. Шлюха на крэке, и героин в придачу. Героиновая шлюха. Она так и не сказала мне, кто мой отец. Да уж, этой чувихе не стоило рожать. — Он смотрит на нож для писем. — Она начала принимать наркоту, когда мне был год. Так мне сказали родители. Конечно, я почти ничего не помню. То есть мне было пять, когда меня у нее забрали. Но я помню, что часто был голоден. Помню иглы с какой-то дрянью. Помню, ее приятели по поводу и без повода меня поколачивали.
Я молчу.
— Спорю, мой настоящий отец не стал бы этого делать.
Я ничего не говорю.
— Помню, как у одной из ее подруг был передоз. Она умерла прямо у меня на глазах. Это мое первое воспоминание. Мне было четыре.
Опять молчание. Он тихо вздыхает.
— Я совсем отбился от рук. Она то пыталась помочь мне, то начинала воспитывать, но в конце концов совершенно одурела от дряни. Так я попал в систему опеки, и меня взяли мама с папой. — Он пожимает плечами. — Они… угу. Они многое мне дали. — Еще один вздох. — Знаю, что доставлял им уйму беспокойства. Вот почему они забрали меня из школы. А папа потерял работу, потому что я хотел поближе познакомиться с Дженнифер. Он бесился из-за этого, но знаете… — Итан хмурит брови. — В общем, не повезло.
Комната вновь освещается вспышкой молнии. Грохочет гром.
— Ну ладно. Так вот, о Кэти… — Теперь он смотрит в окно, на ту сторону сквера. — Как вы уже знаете, она нашла нас в Бостоне, но мама не разрешала ей поговорить со мной. А потом она разыскала нас в Нью-Йорке, появилась в тот день, когда я был один. Она показала мне медальон с моей фотографией. И я разговаривал с ней, потому что мне было интересно. А больше всего я хотел узнать, кто мой настоящий отец. — Он устремляет взгляд на меня. — Знаете, каково это — спрашивать себя: твой отец такой же никудышный человек, как и мать? И надеяться, что нет. Но Кэти сказала, что это не имеет значения. На ее фотографиях его не было. А фотки у нее были, и всё это чистая правда. Ну… — Он немного смущен. — Ладно, это еще не всё. Помните тот день, когда вы услышали ее крик? Я схватил ее за горло. Не так уж сильно, но к тому времени я уже устал от нее. Просто я хотел, чтобы она ушла. Она совсем свихнулась. Никак не хотела заткнуться. До этого Алистер и не догадывался, что она здесь. Потом-то папа ее предупредил: «Убирайся, пока он не сделал что-нибудь ужасное». Потом позвонили вы, и мне пришлось притвориться, что я напуган, и вы позвонили еще раз, и папа сделал вид, что все у нас нормально… — Итан качает головой. — А эта сука все же на следующий день вернулась. К тому моменту она меня успела разозлить. Сильно разозлить. Мне плевать было на фотки. Плевать на то, что она научилась ходить под парусом или изучала язык глухонемых. И, как я говорил, она ничего не рассказала о моем настоящем отце. Возможно, не могла. Или вообще не знала, кто он. — Итан фыркает. — Значит, так. Она вернулась. Я был в своей комнате и слышал, как она спорит с папой. Я не мог больше этого выносить. Я хотел, чтобы она ушла, мне плевать было на ее душещипательную историю. Я ненавидел ее за то, что она со мной сделала, ненавидел за то, что не говорит про отца. Я хотел, чтобы она исчезла из моей жизни. И я схватил это со стола, — он машет ножом для писем, — спустился, вбежал в комнату и просто… — Он резко выбрасывает руку с ножом. — Это случилось так быстро. Она даже не вскрикнула.
Я думаю о том, что он мне рассказывал всего несколько часов назад: как Джейн зарезала Кэти. И вспоминаю, как он отвел глаза в сторону.
Теперь глаза у него блестят.
— Это как будто сильно возбуждало. Счастье, что вы не видели того, что произошло. Или видели не всё. — Он пристально смотрит на меня. — Хотя вполне достаточно.
Он делает медленный шажок к кровати. Еще один.
— Мама понятия об этом не имеет. Ни о чем. Ее там не было — она вернулась на следующее утро. Папа заставил меня поклясться, что я ей не скажу. Он хочет ее оградить от этого. Я ему очень сочувствую. Трудно держать в тайне от жены такой большой секрет. — Итан делает третий шаг. — А вас она считает полоумной.
Еще один шаг, и он стоит рядом со мной, лезвие на уровне моего горла.
— Итак? — говорит он.
Я подвываю от ужаса.
Потом он садится на край кровати, дотрагиваясь спиной до моих коленей.
— Анализируйте меня. — Наклоняет голову. — Вылечите меня.
Я отшатываюсь. Нет. Не могу.
«Можешь, мамочка».
Нет. Нет. Все кончено.
«Давай, Анна».
У него есть оружие.
«У тебя есть твой ум».
Хорошо. Хорошо.
Раз, два, три, четыре.
— Я знаю, кто я такой, — тихим, успокаивающим голосом произносит Итан. — Это поможет?
Психопат. Кажущееся очарование, нестабильная личность, аффективное уплощение. И в руке — нож для писем.
— В детстве ты… мучил животных, — говорю я, стараясь придать голосу твердость.
— Угу, но это просто. Я дал вашему коту крысу, которую перед тем искромсал. Я поймал ее в нашем подвале. Этот город отвратителен. — Он смотрит на лезвие. Потом на меня. — Что-то еще? Продолжайте. Вы способны на большее.
Делаю глубокий вдох и продолжаю угадывать.
— Тебе нравится манипулировать людьми.
— Ну да. То есть… угу. — Он чешет загривок. — Это забавно. И просто. С вами совсем просто.
Он подмигивает мне.
Что-то задевает мою руку. Краем глаза вижу, что телефон, соскользнув с подушки, уперся в мой локоть.
— С Дженнифер я почувствовал себя слишком сильным. — У Итана задумчивый вид. — Это было чересчур. Не надо было торопиться. — Он кладет нож на бедро, поглаживает лезвием джинсы, словно точит. Оно вжикает по ткани. — И я не хотел, чтобы вы считали меня угрозой. Поэтому сказал, что скучаю по друзьям. Сделал вид, что я гей. Несколько раз пускал слезу. Вам стало жаль меня, и вы подумали, что я этот… — Он умолкает. — Потому что, как уже было сказано, я, типа, не могу тебя достать.
Я закрываю глаза. Мысленно вижу телефон, будто он освещен.
— Послушайте — вы заметили, как я раздевался перед окном? Я делал это пару раз. Знаю, один раз вы меня видели.
С трудом сглатываю. Медленно завожу локоть обратно на подушку, и телефон скользит вдоль моей руки.
— Что еще? Может быть, проблемы с папочкой? — Он снова ухмыляется. — Знаю, что иногда говорил о нем. Мой настоящий отец не Алистер. Алистер — просто несчастный мужик.
Чувствую у запястья прохладный и гладкий экран.
