— Я просто уточняю.
— Энди, все в порядке. Нет, у Джейкоба больше никогда не случалось вспышек ярости. Порой мне даже хочется, чтобы он поактивнее выражал свои эмоции. С ним бывает очень трудно общаться. Никогда не знаешь, что творится у него внутри. Он не слишком разговорчив. У него часто бывают приступы мрачности. Он махровый интроверт. Не просто необщительный; я имею в виду, что все его чувства, вся его энергия обращены внутрь его самого. Очень отстраненный, очень замкнутый. Джейк не горит, а тлеет, если можно так выразиться. Но нет, у него не бывает вспышек ярости.
— А у него есть какие-то другие способы выразить себя? Музыка, друзья, спорт, клубы, еще что-нибудь?
— Нет. Он совсем не тусовщик. И у него почти нет друзей. Дерек, ну, может, еще парочка.
— А девушки?
— Для этого он еще слишком маленький.
— По-вашему, слишком маленький?
— А по-вашему, нет?
Доктор Фогель пожала плечами.
— В общем, он не злой. Джейк может быть очень резким, едким, саркастичным. Он циник. Ему всего четырнадцать, а он уже циник! А ведь не успел пожить достаточно, чтобы стать циником, правда? Он не заслужил права быть циничным. Хотя, конечно, это, возможно, всего лишь поза. Нынешние дети все такие. Строят из себя умудренных жизнью нигилистов.
— Из вашего описания складывается впечатление, что это не самые приятные качества.
— В самом деле? Я не хотела, чтобы это так прозвучало. Думаю, у Джейкоба просто сложный характер. Он мрачный. Понимаете, ему нравится изображать из себя такого сердитого мальчика, которого совершенно никто не понимает.
Это было уже слишком.
— Лори, да хватит уже, — не выдержал я. — «Сердитого мальчика, которого совершенно никто не понимает»! Да ровно то же самое можно сказать про любого тинейджера! Под это описание подходит каждый первый подросток! Это не характер, это штрихкод!
— Наверное. — Лори склонила голову. — Не знаю. Я всегда думала, что Джейкобу, возможно, нужен психолог.
— Ты никогда не говорила, что ему нужен психолог!
— Я и не утверждаю, что говорила это. Я сказала, что думала, не стоит ли отвести его к психологу, просто чтобы у него было с кем поговорить.
— Энди! — рявкнула доктор Фогель.
— Я не могу сидеть и молчать в тряпочку!
— А вы постарайтесь. Мы здесь для того, чтобы выслушать и поддержать друг друга, а не спорить.
— Послушайте, — раздраженно бросил я, — всему есть предел. Весь этот разговор строится на посылке, что Джейкобу есть за что отвечать, за что объясняться. Но это не так. Произошла ужасная вещь. Ужасная. Но это не наша вина. И уж определенно не вина Джейка. Вы знаете, я сижу здесь, слушаю это все и думаю: что мы вообще тут обсуждаем? Джейкоб не имеет никакого отношения к убийству Бена Рифкина, совершенно никакого, однако же мы все тут сидим и разговариваем о Джейке, как будто он какой-то псих или чудовище или еще что-нибудь в этом роде. Он не такой. Он самый обычный ребенок. У него, как у любого другого ребенка, есть свои недостатки, но к убийству он никакого отношения не имеет. Простите меня, но кто-то должен вступиться за Джейкоба.
Доктор Фогель поинтересовалась:
— Энди, а что вы, оглядываясь назад, думаете о всех тех детях, которые получали травмы в присутствии Джейкоба? Падали с горок и летали с велосипедов? Что это было, по-вашему? Невезение? Неудачное стечение обстоятельств? Что вы об этом думаете?
— У Джейкоба была масса энергии; он слишком активно играл. Я признаю это. В детстве нам приходилось с ним нелегко. Но ничего более! Ну, то есть это все было еще до того, как Джейк пошел в детский сад. В детский сад!
— А вспышки гнева? Вы не считаете, что у Джейкоба были проблемы с самоконтролем?
— Нет, не считаю. Все люди время от времени злятся. Это не проблема.
— У меня тут в досье написано, что Джейкоб пробил кулаком дыру в стене своей спальни. Вам пришлось вызывать штукатура. Это произошло не далее как прошлой осенью. Это правда?
— Да, но… откуда это у вас?
— От Джонатана.
— Это предназначалось исключительно для защиты Джейкоба в суде!
— Мы здесь именно этим и заняты. Разрабатываем стратегию его защиты. Так это правда? Он действительно пробил дыру в стене?
— Да. И что?
— Люди обычно не пробивают дыры в стенах, разве нет?
— Ну, вообще-то, иногда пробивают.
— И вы тоже?
Глубокий вдох.
— Нет.
— Лори считает, что у вас может быть что-то вроде слепого пятна в области возможной склонности Джейкоба к… к насилию. Что вы об этом думаете?
— Она считает, что я отрицаю очевидное.
— А вы его отрицаете?
Я меланхолично покачал головой, точно конь в тесном стойле:
— Нет. Все обстоит с точностью до наоборот. Я сверхбдительно отношусь к подобным вещам, сверхнастороженно. Ну, вы же в курсе моей семейной истории. Всю свою жизнь я… — Глубокий вдох. — Ну, слушайте, когда страдают дети, это всегда вызывает обеспокоенность; даже если это происходит по чистой случайности, никто не хочет повторения. И ты всегда волнуешься, когда твой собственный ребенок ведет себя… не лучшим образом. Так что да, я был в курсе всех этих происшествий и был обеспокоен. Но я знал Джейкоба, знал моего сына, и любил его, и верил в него. И до сих пор верю. Я на его стороне.
— Мы все на его стороне. Это просто нечестно! Я тоже его люблю. Это тут совершенно ни при чем!
— Лори, я никогда и не утверждал, что ты его не любишь. Ты хоть раз от меня это слышала?
— Нет, но ты вечно твердишь: «Я люблю его». Разумеется, ты его любишь. Мы оба его любим. Я всего лишь хочу сказать, что можно любить своего ребенка и при этом видеть его недостатки. Мы должны видеть его недостатки, в противном случае как мы ему поможем?
— Лори, так ты когда-нибудь слышала, чтобы я говорил, что ты его не любишь, или ты этого не слышала?
— Энди, я совершенно не это говорю! Ты меня не слушаешь!
— Я слушаю! Просто я не согласен с тобой. Ты тут на ровном месте пытаешься представить Джейкоба вспыльчивым, мрачным и опасным, а я с этим абсолютно не согласен. Но если я пытаюсь выразить свое несогласие, ты говоришь, что я нечестен. Или ненадежен. Ты называешь меня лжецом.
— Я не называла тебя лжецом! Я никогда тебя так не называла!
— Ну да, это слово ты не произносила.
— Энди, на тебя никто не нападает. Что плохого в том, чтобы признать, что твоему сыну требуется небольшая помощь? Это ничего о тебе не говорит.
Это высказывание меня задело. Потому что Лори, разумеется, говорила обо мне. Все это было исключительно из-за меня. Я был той единственной причиной, по которой она считала, что наш сын может представлять опасность. Не будь он Барбером, никому и в голову не пришло бы по косточкам разбирать его детство в поисках возможных признаков будущих проблем.
Но я промолчал. В споре не было никакого толку. Когда ты Барбер, крыть тебе нечем.
— Ладно, пожалуй, на сегодня на этом стоит и остановиться, — осторожно произнесла доктор Фогель. — Не уверена, что продолжать дальше будет продуктивно. Я отдаю себе отчет в том, что вам обоим нелегко. И тем не менее мы продвинулись. На следующей неделе продолжим.
Я принялся разглядывать собственные колени, лишь бы только не смотреть Лори в глаза, потому что мне было стыдно, хотя за что именно, и сам не очень понимал.
— Позвольте мне напоследок задать вам обоим один вопрос. Возможно, он позволит нам расстаться на более оптимистической ноте. Итак, давайте представим, что это дело осталось позади. Прошло несколько месяцев, дело прекращено, Джейкоб волен идти куда захочет и делать все, что ему вздумается. Как будто обвинения никогда и не было. Никаких подозрений, никакого темного прошлого, ничего. Так вот, представим, что это произошло. Каким в этом случае вам видится будущее вашего сына через десять лет? Лори?
— Ну… Не могу заглядывать так далеко вперед. Я сейчас живу одним днем, понимаете? Десять лет — это… это так много, что сложно даже себе представить.
