Бутылка у меня никак не открывалась. Она хихикнула. Похоже, хорошо хлебнула. Протянула мне золотую открывашку в форме оленя. Отростки его рогов обхватывали пробку.
— Отличная штука, — похвалил я оленя и поежился от собственных слов.
— Спасибо. Это вещь моего деда.
Повезло. Думал, глупость сморозил, а оказалось, олень нравится ей самой.
— Ты так и не сказал мне, что такое с тобой стряслось в субботу ночью. — Она отхлебнула из бутылки. — Я за тебя беспокоилась. Ты был такой расстроенный, и губа разбита.
— Я упал.
— Упал?
— Ага.
— Значит, дома все хорошо?
— Ага.
Я сидел у нее в кухне за стойкой, смотрел на золотого оленя и думал о своем дедушке. И об отце. О том, как он профукал свою жизнь. Если бы он был искренним с самим собой, какой бы у него получился ИТОГ Что-то ведь ему удалось. А что-то — нет.
— Нет, — внезапно вырвалось у меня. Лицо налилось краской. — Дома все нехорошо. Неблагополучно дома.
В ее взгляде была жалость, любопытство, может быть, даже забота. Я не сразу понял, что еще. Никогда не приходилось сталкиваться с уважением.
— Я могу как-то помочь? — спросила она.
— Трахни меня еще раз.
Рыдания стиснули мне горло, слова давались с трудом. Ее силуэт расплылся передо мной за завесой из слез. Я вытер их тыльной стороной ладони. Она мягко взяла меня за руку и прижала ее к своей шее, будто хотела, чтобы я ее задушил.
Мой большой палец оказался на черной родинке в ямке шеи. Пальцы Келли скользнули мне под рубашку, губы слились с моими. Под тяжестью ее тела я выронил пиво.
Осколки бутылки разлетелись по всей кухне, пиво залило каменный пол. Я невольно отшатнулся и закрыл лицо руками. Сейчас меня побьют, а спрятаться негде. Да у меня никогда и духа-то не хватало встретить наказание по-мужски.
Мисти — другое дело. Она лишь закрывала глаза и вздергивала голову, будто ждала поцелуя. Меня восхищала ее отвага. Папаша уволакивал сестру в ее комнату и захлопывал за собой дверь. Ни плача, ни вскрика я не слышал никогда.
— Прошу прощения, — выдавил я.
— Ничего страшного, — выдохнула Келли.
И сделала шаг ко мне. Стекло захрустело у нее под ногами, но она не остановилась. Руки мои тряслись. Я рыдал, как ребенок. Мне хотелось домой.
Она поцеловала меня снова. Ее руки гладили мою шею, волосы, язык ласкал мой рот.
Я думал, сегодня все пойдет иначе. Ведь истерики у меня не было. Желание не затмевало разум. Но наше прошлое свидание повторилось до мелочей. Руки слепо блуждали по ее телу, пытаясь удержать ее, но она проскальзывала у меня между пальцев, словно кусок масла.
Я оказался не готов к мукам предвкушения. Войти в нее! — вот было мое единственное желание. Все остальное не имело значения. Войти в нее! — и все будет замечательно. Так я ей и сказал.
Неожиданно мы оказались у стеклянного стола. Она выдвинула стул, усадила меня и выскользнула из штанов. Я был прав. Под ними ничего не было. Как и под майкой.
Обнаженная, она опустилась на колени и расстегнула мне молнию. Подошвы ног у нее были в крови. Как у Джоди. Проклятый кусок трубы. Когда я его наконец выдерну?
Она владела мной. Она оседлала меня.
Неужели это происходит на самом деле?
Она направила меня в себя.
Ноги у Джоди нежные-нежные.
И на этот раз я бездействовал. Не совершил ничего из того, что обещал себе, если представится второй шанс. Я даже не смотрел на нее. Не обращал внимания. Меня не заботило, хорошо ли ей. Она ездила на мне, а я лишь держал ее за талию руками, и ярость и скорбь исторгались из меня с каждым движением ее бедер.
Она опустошила меня всего. Во мне не осталось ничего — ни хорошего, ни плохого.
Когда я открыл глаза, передо мной опять вертелись галактики. Но на этот раз Келли была рядом, как сидела на мне, так и осталась. Голова ее уткнулась мне в плечо, грудь упиралась в рубашку «Шопрайта».
Она поцеловала меня в шею, в губы. Привстала. Я выскользнул из нее. Она изучала меня, словно читала собственные записи, и они доставляли ей радость.
— Похоже, ты можешь спать сутками, — сказала она тихонько и поцеловала меня еще раз. — Даже на этом неудобном стуле.
Бедра ее по-прежнему сжимали мне ноги, руки лежали у меня на плечах. Я тупо смотрел на ее тело. Вот коснусь ее сейчас — и сойду с ума.
— Очнись, — сказала она.
Соскочила с меня и протянула мне руку. Я ухватился за нее и на секунду придержал.
Она на цыпочках вышла из кухни: поранила пятку об осколок бутылки. Я пошел вслед за ней и остановился у стеклянных полок, за которыми зеленели «джунгли». Она нагнулась и взбила подушки на диване:
— Ляг.
Я не двинулся с места. Она состроила вопросительную гримасу:
— Что-то не так?
Казалось, она не сознает, что голая, или не понимает, как прекрасна, или не догадывается, что при одном только взгляде на нее кружится голова.
— А?
— С тобой все хорошо? Иди сюда.
Она села на диван. Я плюхнулся рядом с ней. Она мягким движением положила меня на лопатки и взялась снимать с меня обувь. Хорошо, что я сегодня не надел ботинки-говнодавы — промочил тогда в лесу. Эмбер права: вид у них дурацкий.
— У тебя нога в крови, — сказал я.
— Я знаю. Надо обуться. Навести порядок в кухне.
Во мне зашевелился страх. Я попытался сесть.
— Прости меня.
— Все в порядке.
— Я помогу тебе прибраться.
— Нет.
Она толкнула меня обратно на спину и наклонилась, чтобы поцеловать. Я прижал ее к себе и поцеловал в плечо. Она выскользнула из моих объятий.
— Держи себя в руках.
— Прости. Я не мастер целоваться.
— Ничего подобного. Просто тебе надо отдохнуть. Переключиться.
Она взгромоздилась на меня, лежащего, встала на четвереньки, так что наши рты почти соприкасались, и принялась ласкать мне губы высунутым языком.
— А как насчет того, чтобы повторить? — Я судорожно сглотнул.
По-моему, именно такими глазами должна смотреть женщина на мужика, который хорошо справился с задачей.
— Тебе надо поспать, — шепнула она.
— Ты вернешься?
— Да.
Хромая, она вышла из гостиной. За ней тянулся след из ярко-красных капелек. Я хотел сказать ей об этом, только по-прежнему не знал, как к ней обратиться. Секунда — и я уснул.
Она разбудила меня утром. Светало. Я покрутил головой, пытаясь понять, где нахожусь. Большой камин из камня, зеленые заросли за стеклянными полками, чьи-то семейные портреты… Я спал так крепко, будто не спал вообще.
— Харли.
Она склонилась надо мной в самом чистом, самом пушистом купальном халате, какой только можно себе представить. Мне так и захотелось уткнуться в него лицом. Я потянулся к ней.
— Нет, Харли, — она оттолкнула меня, — нельзя. Надо было мне разбудить тебя раньше. Зак уже проснулся.
Я не слушался.
— Извини. — Она дернула меня за руку: — Тебе надо идти.
Я не узнавал ее вчерашнюю. Раздражительная такая, деловая. Перемены настроения были мне хорошо знакомы — как-никак вырос среди женщин, — но такого я от Келли не ожидал.
Она подтолкнула меня к выходу и сунула мне бейсболку, обувь и папашину куртку.
— Зак, скорее всего, ничего никому не скажет, но с трехлеткой никогда не знаешь наверняка.
— Это так.
— Извини. — Она вздохнула и погладила меня по голове. — Приходится тебя вот так выставлять. Будто ты преступник какой.
— Я не в обиде.
— Не знаю, когда снова смогу увидеть тебя. Тут и дети, и Брэд, и две твои работы.
— С одной я могу уволиться.
— Очень смешно, — нахмурилась она.
А что тут смешного?
В полумраке морщины у нее на лбу были хорошо заметны. Две складочки, начинающиеся нигде и уходящие в никуда. Одна нога у нее была как-то поджата. Мне бросился в глаза пластырь на пятке.
На прощание она пообещала мне позвонить. По дороге к своему пикапу я пережевывал ее слова, вертел в разные стороны, искал скрытый смысл. И пришел к выводу, что ей можно верить.
