— Да, так. Он все время говорит о них, — подтвердила Ви каким-то совсем уж безжизненным голосом.
— Вот видишь, я все время говорю о них, потому что нет на свете ничего важнее семьи. Ведь так, киска?
Я выдохнул воздух через нос.
— Да, ты сейчас в трауре, я понимаю. Если б с моими ребятишками что-нибудь случилось, я бы убил того, кто это сделал. Собственными руками убил бы ублюдка!
Его слова напомнили мне, что мы все трое по сути являлись убийцами, и я еще собирался повторить этот опыт. Вот до чего докатился.
Я снова приложился к своему стакану, а Брауни тем временем внимательно наблюдал за мной. Он ждал, что я еще скажу. И я сказал:
— У меня такое ощущение, что жизнь для меня кончилась.
И тут я не соврал, у меня действительно было такое ощущение. Я бы, наверное, был рад в тот момент, если бы Брауни встал и пристрелил меня прямо на месте. Но он бы никогда такого не сделал, поэтому и сидел сейчас открыто на людях, как почтенный гражданин, потому что и был почтенным гражданином. На нем лично не висело никаких убийств.
— Да у тебя всегда такое ощущение, — подколола Ви, по-видимому, решив, что лучшей тактикой сейчас будет высмеять меня, что она успешно делала постоянно, несмотря на то, что мы с ней теперь были сообщниками.
— Ну ладно тебе! — рыкнул на нее Брауни. — Он в трауре.
— Нет, ну правда. У него постоянно такое ощущение. Вечно ноет и ноет…
Брауни снова одернул ее:
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебя сам заткну. — И он показал ей кулак. Потом повернулся ко мне. — Ну-ка расскажи мне про своего сына. Хочу послушать. Да и тебе сейчас надо выговориться. Я могу себе представить, как это тяжело. Ты же не можешь держать это все в себе. Давай, рассказывай!
Я посмотрел на Ви. Вид у нее был такой, будто ее сейчас вырвет. Обхватив себя за плечи, она потерла их руками, словно очень замерзла.
— Ну что я могу сказать? Я на самом деле почти не знал Джо, — признался я.
Брауни кивнул с понимающим видом.
— Он всю свою жизнь прожил с матерью. Меня даже не было рядом, когда он родился. Ему, наверное, было годика два, когда я увидел его в первый раз. Сейчас это так глупо звучит… Глупо, что я совсем не знал его. Хотя мои родители тоже почти не знали меня, пусть я и жил с ними в одном доме. Они никогда не могли понять моей любви к книгам. Но прочли все, что я написал, и гордились мною, даже если и совсем не понимали моих книг.
— Так ты писатель что ли? И что же ты пишешь?
— Романы, сценарии для фильмов.
— Каких фильмов?
Я покачал головой и пожал плечами.
Но его, похоже, не волновало то, что у меня не нашлось ответа.
— Моя мать живет с нами сейчас, — сказал он. — Я считаю, родные должны жить вместе. — Он протянул руку и похлопал Ви по щеке. Это был собственнический жест. — А у тебя-то, Ви, даже и матери-то нет, так ведь? Ну да, у кого нет матери, те и вырастают вот такими. — Он снова повернулся ко мне. — Пока у человека не родится ребенок, он вообще не знает, что такое любовь. Любовь к женщине — это все не то. Ну вот к брату любовь, это еще куда ни шло, но брат — это опять же семья. — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Мы ведь как устроены? Что имеем, не храним, и даже не знаем, что имеем, а когда имеем что-то самое дорогое, то сами и убиваем его. Так ведь?
Я по-прежнему не мог угадать, знает он о нашей с Ви тайне. Мне казалось, что он нарочно заводит эти разговоры о семье, об убийстве самого дорогого — будто хочет прощупать меня и посмотреть, не расколюсь ли я. А может, он просто опасался за себя — как бы в ходе расследования его имя тоже не оказалось замаранным? Но нет, в этом городе он мог ничего не опасаться. Здесь на его имя не могло быть брошено тени. Значит, он просто дразнил меня в наказание за то, что я нарушил его пространство, но это означало, что он знал о наших с Ви истинных отношениях.
Трое официантов принесли нам еду, и с ними даже пришел сам шеф-повар и встал рядом со стулом мистера Брауни, скрестив на груди руки. Он стал в подробностях описывать поданные блюда, но я почти не слышал его, и Брауни с Ви, как мне показалось, тоже. Когда обслуга удалилась, Брауни приступил к еде. И, поскольку во время еды он молчал, у нас с Ви даже в мыслях не было завести какой-либо разговор.
Я прикончил свой скотч и выпил еще несколько бокалов вина. Покончив с едой и вытирая тарелку кусочком хлеба, Брауни с невозмутимым видом сказал:
— Рози, ты спишь с моей любовницей и живешь за мой счет. Причем очень хорошо живешь. — Мы с Ви замерли, словно оцепенели. — Если бы я захотел, то мог бы сделать так, что уже сегодня ночью тебя бы не было в живых, но ты уже получил крепкий удар, и в любой момент тебя ждет следующий.
Вот в тот момент я и понял, что ему все известно, и что мне настал конец.
Пригубив вина, он продолжал:
— А знаешь, Рози, ведь у нас с тобой есть общий друг.
У меня к горлу подступила тошнота.
— Да, да, есть. Один влиятельный парень из Сан-Анжело.
Он еще не успел назвать имя, как я уже понял, о ком он говорит, и теперь знал, кто перекупил мой долг.
— Хьюб Гилплэйн, — сказал он.
Я прямо почувствовал, как мое лицо обвисло и обмякло.
Брауни снова пригубил вина, кивком давая мне понять, что сейчас продолжит говорить.
— Ви сказала мне, что ты получил в наследство кое-какие деньги. Она упоминала о двух миллионах.
Он подождал, не скажу ли я чего-нибудь, но мне не удавалось даже проглотить ком в пересохшем горле.
— Так вот меня на самом деле не волнует, с кем спит Ви. Если бы меня это волновало, я бы уже давно свихнулся. Будь это моя жена, то я бы убил вас обоих, но Ви не жена и даже не что-либо похожее. Ей просто полагается знать, кто ее хозяин. Ты ведь знаешь, кто твой хозяин, детка?
У Ви был такой вид, как будто она сейчас заплачет. Я никогда ее такой не видел. Она была самой сильной, самой требовательной и самой горластой женщиной из всех, что я видел, а я горластых женщин повидал немало. Но сейчас я понял, что и она может быть битой, как в буквальном, так и в переносном смысле, и мое опасение, что она может подвести меня под монастырь в случае, если возьмется за ум, только еще больше укрепилось. Да, она должна была умереть. И то, что она все выболтала этому Брауни, означало, что мы с ней никогда больше не увидим этих денег.
— У меня тоже есть жена, — сказал я.
— Это хорошо. Напомни мне, чтоб я послал ей подарочек.
— Она больна. Она нуждается в клиническом уходе, а это очень дорого.
— Ты знаешь, в глубине души я плачу.
Я вспомнил, как он разглагольствовал про семью и семейные ценности и со слабой надеждой произнес:
— Пожалуйста, прошу вас… Она единственная, кто у меня остался из близких.
— Мы примем это во внимание, — усмехнулся он. — На данный момент ты должен мне пятьсот тысяч долларов.
— Но Хьюбу я должен был только пятнадцать тысяч, — жалобно, чуть ли не хныча, проговорил я.
— А вот давай-ка я тебе объясню, как работает эта схема, — предложил Брауни. — Когда кто-нибудь выкупает твой долг, это все равно что рефинансирование. Выкупающая сторона изменяет условия договора, и ты становишься должен мне пятьсот тысяч долларов.
Я не знал, что сказать.
Он встал из-за стола.
— Я даю тебе немного времени на оформление наследства, но если я не получу свои деньги в тот день, когда оформление закончится, то сумма твоего долга начнет расти на пять тысяч за каждый просроченный день. — Он положил руку Ви на затылок. — То есть у тебя еще останется бабло на оплату клиники твоей жены. Правильно? — Ви поморщилась, и я понял, что он не просто положил руку ей на затылок, а крепко сжал ее шею. — Ну а ты-то, Ви, конечно же, не думала, что получишь сколько-нибудь из этих денег? А, Ви?
Она посмотрела на меня, в глазах ее блестели слезы.
— Нет.
— Конечно нет, — сказал он и, видимо, снова больно сдавил ей шею. — И вот еще что — когда я вернусь, ты должна быть в номере. — Это был приказ. — Вот ключ. — Он бросил на столик ключ, и я вспомнил, что у меня до сих пор остался другой ключ от их номера. То ли он забыл о нем, то ли ему было наплевать. Посмотрев на меня, он сказал: — Останьтесь тут. Попейте кофейку, закажите себе десерт. Все на мой счет. А знаешь, Рози, мне вообще даже приятно иметь с тобой дело. — И он громко, не обращаясь ни к кому конкретно, объявил: — Обед был, как всегда, великолепен! — С этими словами повернулся и, лавируя между столиками, направился к выходу.
