Когда она ураганом пронеслась мимо меня к наружной двери, я крикнул ей вслед:
— Я люблю тебя!
Не оборачиваясь, она бросила на ходу:
— Я тебе уже говорила насчет этих слов. — Я услышал, как дверь открылась. — В них нет правды. — Дверь за ней закрылась, и я остался один, не представляя, что делать дальше, куда пойти и как вообще подняться с постели.
Пойти мне хотелось только в одно место — в бар. Я понимал, что это плохая идея, но мне все равно хотелось лишь одного — «Джин Рики». Я изо всех сил старался не поддаться этой соблазнительной идее, всячески внушал себе, что утром было просто исключение и что мне ни в коем случае нельзя позволить себе сорваться.
Потом я подумал, что мог бы вновь попытаться встретиться с Джозефом. Вдруг он на этот раз захочет поговорить со мной? Эта его девушка Мэри, похоже, умела улаживать отношения между людьми, и она к тому же любила мои книги. Вот мне и пришло в голову: а что, если в присутствии своей дамы он станет снисходительней ко мне? Хотя, конечно, и знал, что этого не случится, не был настолько наивен, чтобы обманывать себя. Джо просто подумал бы, что я пытаюсь примазаться к деньгам Куинн, и, возможно даже, он был бы прав.
Кстати, о деньгах. О деньгах тоже надо было подумать. Мы же все-таки рассчитывали на это наследство. Если Ви бросит меня здесь одного (а она вроде как уже бросила), то мне надо позаботиться о том, на какие деньги жить дальше. Вот помню, раньше мне достаточно было только прийти в какой-нибудь журнал и сказать, что у меня есть готовый роман (не иметь готовый роман, а только сказать, что он есть), и журнал сразу давал мне тысячу долларов аванса, и это во времена Великой депрессии. Но сейчас никто не дал бы мне денег. Потому что все знали: за последние годы я не написал ни строчки. Вот если бы я написал…
Если бы… Ха!
Но если бы я написал… то кто-нибудь из них сейчас дал бы мне денег. Огер или Пирсон, ну… кто-нибудь. Может, попробовать начать? А что, можно. Тогда я бы под это дело получил деньги и дописал бы, и вышел бы у меня новый роман. А потом можно было бы написать следующий и вообще снова взяться за романы. А что, почему бы и нет? Ведь любой издатель обрадуется возможности заполучить нового Шема Розенкранца. Так сказать, его триумфальному возвращению.
Я поискал глазами блокнот, какие всегда имеются в хороших отелях, и нашел его на телефонной тумбочке в гостиной. Я взял его и обнаружил под ним ключ с пластмассовым кружочком, где значилось «номер 12-2». Это был ключ Ви, который она только что пыталась найти. Машинально сунув его в карман, я начал искать карандаш. На телефонной тумбочке карандаша не было, тогда я принялся шарить в ящиках письменного стола и в тумбочках у кровати. Но нигде не было никакого пишущего предмета. Я даже заглядывал в ванную.
Я стоял посреди гостиной, раздраженно притопывая ногой и озираясь. Нет, я, конечно, мог спуститься и попросить карандаш у дежурного портье, но это требовало излишних усилий. И чем дольше я так стоял, тем больше сама эта идея с писаниной меня раздражала. Тем больше я понимал, что все равно не знаю, о чем писать, да в общем-то даже и не хочу вовсе.
Тогда я подошел к телефону, снял трубку и заказал себе междугородный разговор с Калифорнией. Примерно через минуту меня связали с клиникой «Энок Уайт». Связь была отвратительная.
— Алло, это Шем Розенкранц. Я хочу поговорить со своей женой. — В Калифорнии утро было в самом разгаре, и Клотильда могла быть сейчас на прогулке, если погода хорошая. Но уже через пару минут я услышал в трубке ее голос, и даже помехи на линии куда-то пропали.
— Шем, это ты? — спросила она.
Голос ее вызвал у меня тоскливое чувство.
— Клотильда…
— Ты что, пил?
Вот так — всего одно слово произнес, и она сразу меня вычислила.
— От Куинн нам ничего не досталось. У нас нет ничего, — сообщил я.
Пауза. Когда она снова заговорила, ее французский акцент зазвучал явственнее.
— Директор Филипс был к нам очень добр. Я уверена, он и на этот раз войдет в наше положение.
— Не знаю, не уверен, — сказал я, памятуя о своем последнем визите в клинику на прошлой неделе, когда директор высказался предельно ясно на этот счет. У нас оставалось время до конца месяца, а потом они должны были или выписать Клотильду домой, или перевести ее в государственную клинику.
— Но я же Хлоя Роуз! Я… Разве мое имя не делает им рекламы?
— Не знаю, не уверен, что это кого-то теперь интересует.
Голос ее стал напряженным, и я поспешил взять себя в руки, чтобы не казаться пьяным. Я не мог рассчитывать на то, что она когда-либо будет ухаживать за мной, зато я точно знал, что мне за ней точно придется ухаживать.
— Я не могу уехать отсюда, — сказала она и тут же перешла на французский: — Je n’ai pas…
— По-английски, Клотильда! Пожалуйста, говори по-английски! Я французский уже основательно забыл.
— Шем, если я уеду отсюда, это будет небезопасно для меня. Просто небезопасно!..
Я так и не понял в тот момент, что это было — угроза наложить на себя руки в случае, если ее выставят оттуда, или старая паранойя, эта давно уже парализующая ее боязнь, что кто-то нападет на нее.
— Это небезопасно, Шем.
— Знаю, дорогая.
— Может, тебе поговорить с директором Филипсом?
— Хорошо, я поговорю, — вздохнул я.
— Шем, пойми, я не могу отсюда уехать!
— Ой, а в Калверте так мило, — сказал я, стараясь отвлечь ее внимание. — Помнишь, как мы с тобой останавливались там то ли в 36-м, то ли в 37-м, ну, в общем, еще до войны? Тогда еще Джо с собой взяли. Помнишь?
— Шем, не позволяй им увезти меня отсюда!
Я выдавил из себя улыбку, чтобы мои слова звучали убедительнее.
— Не волнуйся, милая. Все будет хорошо.
— Так ты поговоришь с директором Филипсом?
— Да. Давай. Пусть соединят. — Я услышал, как она положила трубку рядом с аппаратом. Теперь ей надо было пойти разыскать медсестру, которая переключила бы звонок на секретаря, а та потом переключила бы меня на кабинет директора. Сама Хлоя не знала, как переключить меня на секретаря. Пока я ждал, слушая тихое шуршание в трубке, размышлял над имевшимися у меня вариантами. Я мог попросить у Джо взаймы. Теперь это уже было ему по карману. Или Ви могла вытянуть из своего богатея Карлтона какую-нибудь нормальную сумму. Но в груди у меня все больно сжималось, когда я перебирал эти варианты, все они неосуществимы, я понимал это.
Потом в трубке послышался голос директора Филипса, как всегда, очень деловитый.
— Я вас слушаю, мистер Розенкранц.
— Директор Филипс, я просто хотел сообщить вам, что я в Калверте, дела здесь потихоньку налаживаются, но нужно еще немного времени, и тогда я смогу оплатить все наши задолженности.
— Это очень хорошая новость. Спасибо, что сообщили.
— Я только хотел убедиться, что вы не предпринимаете никаких приготовлений для выписки или перевода миссис Розенкранц. Мысли об этом расстраивают ее.
— Мистер Розенкранц, мы знаем, как обращаться с нашими пациентами. Поэтому наши услуги и ценятся так высоко. Вы просто переведите деньги на наш счет, как только сможете, и никаких проблем не будет.
— Конечно, я переведу, как только смогу.
— Хорошо. Тогда всего доброго.
— Да. Всего доброго. До свидания.
Я повесил трубку, но еще продолжал держаться за нее. Звонок этот не принес мне облегчения, настроение еще больше испортилось. Теперь мне просто необходимо было выпить. Но сначала стоило попробовать позвонить Огеру или Пирсону. Если я скажу им, что Клотильду грозят вышвырнуть из клиники… Но я уже столько раз звонил им, что секретарши просто узнают меня по голосу и не соединят с начальством. Может быть, послать телеграмму? Ведь я не клянчил у них денег… ну, уже наверное месяца три. Да нет, даже наверное больше. Если я скажу им, что снова взялся за перо, то, может быть, это даже подстегнет меня к тому, чтобы и впрямь снова начать писать? Да, пожалуй, так и надо сделать.
