— Неубедительно, Боб.
— Нет. Дом действительно большой. Я не мог точно знать, где и что в нем происходит.
— И что потом?
— Она была наверху, сидела на кровати. Рыдала.
— Я полагаю, поэтому она не открыла дверь?
— И я так подумал. Когда она увидела меня, то жутко перепугалась. Я быстро объяснил ей, кто я такой, тем более она сама начала меня узнавать.
— Наверное, она почувствовала большое облегчение, узнав, что ты коп, а не серийный маньяк, — говорю я.
Если он и заметил иронию, то вида не показал.
— Она снова села, и мы начали разговаривать о ее муже, но больше о ней. Видишь ли, решение надо было искать в ней, а не в ее муже. Он-то навсегда останется садистом. Остановить его не было никакой возможности. Чего люди не понимают, так это того, что такие парни неисправимы. В смысле как их вообще можно исправить, если все, с чем они сталкивались в жизни, это насилие? Я пытался поговорить с ней, спокойно и рассудительно, и сначала все шло хорошо.
Он останавливается и смотрит на меня. Его глаза как будто увлажнились. Интересно, хватит ли его актерских способностей на то, чтобы заплакать? Я побуждаю его говорить дальше, слегка поправив садовые ножницы. Хотелось бы узнать, что он думает.
— Но скоро она потеряла нить моих рассуждений.
— Ты хочешь сказать, правильную нить?
— Точно. Ты знаешь, каково это, Джо, когда ты абсолютно уверен в чем-либо, то есть на двести процентов уверен, но не можешь убедить кого-то в этом? И дело не в том, что они не понимают или не хотят понимать. Они просто привыкли так неправильно поступать, что для них просто нет других путей.
— Боб, не отвлекайся.
— В конце концов мы разошлись во мнениях, кстати, довольно быстро, и скоро начали спорить. Наконец она стала орать, чтобы я уходил. Я попросил ее успокоиться, но она не успокаивалась. Потом она попыталась вызывать полицию, так что мне пришлось ее остановить. Она ударила меня, и мне пришлось ответить. И следующее, что я помню: я стою над ее обнаженным мертвым телом.
Он замолкает.
Мы оба слушаем тишину в комнате. Я верю в большую часть его истории, но кое-что он все-таки упустил.
— Трогательная история, Боб, — говорю я, протирая глаза воображаемым платком, будто стирая несуществующие слезы. — По-моему, ты прибегнул к классической защитной стратегии. Вас этому учили в колледже или ты позаимствовал ее, когда стал полицейским? Видишь ли, Боб, то, что ты сейчас проделал, случай довольно распространенный. Ты всю вину свалил на жертву. Это она была с тобой не согласна, это она вела себя неадекватно, и она же первая тебя ударила. Если бы она чего-нибудь из этого не сделала, то осталась бы жива. Я прав?
Ответа нет.
— Я прав, Боб?
Снова попытка пожать плечами.
— Не знаю.
— Да ладно, Боб, все ты знаешь. Это старый добрый сценарий домашнего насилия. Она заслуживала наказания, потому что перешла черту, не правда ли? Если бы она делала то, что ей говорят, если бы она просто слушалась, то жила бы и сейчас, довольная и счастливая. Но она не слушалась, поэтому ты убил ее — хотя и не помнишь, как ты это сделал. Это второй стандартный случай, Боб. Скольких убийц, которые говорили тебе, что ничего не помнят, ты засадил? Сколько людей тебе говорило, что если бы не безумное поведение той или этой женщины, то никогда не случилось бы то или это. А теперь расскажи мне, что произошло на самом деле.
— Я рассказал, что произошло на самом деле.
— Да, скорее всего, почти так оно и было, но клянусь своей жизнью… — я делаю драматическую паузу, а потом передумываю, — нет, клянусь твоей жизнью, что ты помнишь, как ее убивал, и прекрасно осознавал каждое движение.
— Я не могу ничего вспомнить.
Голос у него как у капризного ребенка.
— Такого слова, как «не могу», не существует, Боб.
Я поднимаю садовые ножницы в качестве подтверждения своей точки зрения.
Он молчит до тех пор, пока я не начинаю вставать.
— Ладно, ладно, — если бы он мог, то поднял бы руки в оборонительном жесте, размахивая ими в воздухе, как маньяк. — Я помню.
— Вот как? И что именно ты помнишь?
Эта информация, мне по большому счету не нужна. Мне просто интересно.
— Мы спорили, как я и говорил тебе, и она схватила телефонную трубку и пригрозила, что сейчас вызовет полицию. Тогда я ударил ее, и когда я это сделал, то понял, что заткнуть ее уже не удастся.
— Да ладно, Боб, она же типичная жертва домашнего насилия: привыкла держать рот закрытым, когда ее бьет мужчина.
— Не на этот раз. Она сказала, что я потеряю работу за то, что сделал, поэтому я ударил ее еще раз, уже сильнее. Потом опрокинул ее на кровать, и… — Он замолкает, раздумывая, рассказывать дальше или соврать. — Ну, мне надо было сделать так, чтобы она выглядела как одна из твоих жертв, Джо.
— И ты знал, как это устроить. Ты трахнул ту проститутку, которую я потом убил. Ты сделал с ней то, о чем твоя жена даже думать тебе не позволяет. И ты перенес свой опыт с шлюхи Бекки на малышку Мисс Домашнее Насилие.
— Мне нужно было, чтобы все выглядело правдоподобно.
— И все, Боб? Или ты все-таки хотел и удовольствие получить? Ну же, мне ты можешь рассказать. Я здесь не затем, чтобы тебя судить. Я просто хочу убедиться, что ты ни капли от меня не отличаешься.
Он смотрит прямо на меня. Его лицо, искаженное гневом, будто выплевывает мне ответ:
— Конечно, я получил удовольствие от того, от чего его нельзя было получать. Власть в чистом виде.
— Власть в чистом виде. Не это ли ответ, Боб? Не это ли мы искали?
— Чего ты хочешь от меня?
— Это вопрос, Боб.
— Да плевать я хотел, Джо. Просто скажи мне, чего ты хочешь, или отвали. Ты тратишь мое время, ты, козел.
Меня не удивляет его неожиданная вспышка гнева. За последний час я здорово поиграл у него на нервах.
— Просьба моя проста. Все, что от тебя требуется, это выслушать.
— Вот так просто, да?
— Точно.
— Дерьмо. Что мне надо будет выслушать?
— Признание.
— Твое?
— Как ни странно, нет. Но ты станешь моей охраной, вернее, гарантом моей безопасности. Ты ведь знал с той самой минуты, как увидел мое лицо, что я или убью тебя, или предложу тебе сделку. Так вот моя сделка, Боб. Я дам тебе двадцать тысяч долларов наличными завтра вечером только за то, что ты выслушаешь одно признание. И это все, что тебе требуется сделать. Просто сидеть, слушать и запоминать. Как думаешь, справишься?
— И что потом? Потом ты меня отпустишь, так, что ли?
— Так.
— И что ты с этого получишь?
— Свою свободу. И твою тоже.
— А если я откажусь?
— Я тебя убью. Прямо сейчас.
— Мне нужна сейчас половина суммы.
— Ты не совсем в том положении, чтобы вообще что-либо требовать, Боб.
Я встаю и подхожу к нему.
— Что ты делаешь?
Я наклоняю стул и тащу его по ковру. Он чертовски тяжелый, и мое яичко начинает подергивать.
— Джо? Какого черта ты делаешь?
— Заткнись, Боб.
Я продолжаю тащить стул, от которого на ковре остаются глубокие следы, но наконец мне удается втащить Кэлхауна в ванную.
— Боюсь, ночь тебе придется провести здесь.
— Почему?
— Так безопаснее.
— Для кого?
— Для меня.
Я отматываю еще немного скотча.
— Есть что еще сообщить перед тем, как я тебя заткну?
— Ты настоящий псих, Джо, ты знал это?
— Я много чего знаю, детектив инспектор.
Залепляю ему рот пластырем. Потом возвращаюсь в спальню и вынимаю из портфеля билетик с парковки. Сажусь на корточки за стулом Боба, захватываю участок кожи на его руке и начинаю выворачивать ее, пока он не разжимает руку, после чего я прижимаю его пальцы к билетику.
— Так что ты никуда не идешь, Боб. Да, кстати, если что — туалет рядом.
Я усмехаюсь ему, потом возвращаюсь в спальню и закрываю за собой дверь. Кладу билетик в пакетик для улик, а потом в портфель.
Вечер уже на исходе, да и я вымотался. Такое впечатление, что я близок к тепловому удару. Уходя, запираю дверь. Уличные фонари тускло освещают черную ночь. Воздух так и не остыл. Чувствую запах свежескошенной травы в легком ветерке. Доезжаю на машине Кэлхауна до города, беру билетик из аппарата на въезде на парковку. Заезжаю наверх, и чем выше я поднимаюсь, тем меньше становится машин, пока я не доезжаю до самого верха, где стоит лишь одна. Я не успеваю вовремя завернуть и в результате задеваю углом переднего бампера другую машину, оставляя длинную глубокую царапину и несколько маленьких вмятин. Замечаю, что шины на другой машине наполовину спущены от времени. Вылезаю. Запах из багажника брошенной машины практически неуловим.
