— Я и не хотел этого знать. Даже и не спрашивал. Достаточно было того, что ты работаешь на Павелку.
И потом он мне все рассказал. Как Канлиф написал ему в письме, что ищет толкового молодого человека, который мог бы стать помощником его клиента. Как он поехал к нему и выяснил, что этот клиент — Павелка.
— Павелка! Ты, наверно, не помнишь, каким был Павелка в те времена. Это был большой человек, колосс! Твой отец был бы счастлив, если бы узнал, что Павелка тобой заинтересовался!
Канлиф ему сказал, что дело немного конфиденциальное; что у Павелки появились странности и что он хочет проверить меня каким-то своим путем, а потому, мол, мне ничего говорить нельзя. Зато уж обо мне-то Имре рассказал ему все — о том, чего я жду от Белы; и где я работаю, и как живу; и что зарабатываю я очень мало, а это малое трачу на машину…
— А вы знали, что он собирается сфабриковать историю про смерть дяди Белы? — спросил я.
Шумно дыша, он уставился в пол. И сказал:
— Этого я понять не мог. Сказать по совести, Николас, я чувствовал себя очень неловко. Но он уперся — мол, мистер Павелка решительно на этом настаивает. Он сказал, что якобы хочет проверить, как ты среагируешь на эти новости. Николас, я плохой делец. Я даже и не пытаюсь делать вид, что чего-то добился в жизни. Для меня Павелка — это колосс Если бы я понял ход его мыслей, я бы, может быть тоже преуспел, как и он.
— Вы с ним где-нибудь встречались?
— Только один раз, в Праге, много лет назад.
— А здесь, в Лондоне, вы его видели?
— Нет, — улыбаясь, сказал он. — Павелка мной не интересуется. Он и сейчас еще важная персона, Я думал, что действую для твоего блага, Николас. Если он решил, что должен тебя испытать, я не мог этому помешать. Только я очень волновался за твою мать. Я знал, что ты тут же помчишься докладывать ей эту новость про Белу. И тебя нужно было как-то удержать. Что мне было делать? Ну скажи сам, Николас. Неужели ты считаешь, что я поступил неправильно?
— Не знаю, дядя, — сказал я, беспомощно глядя на старого слонопотама. — Я ничего не знаю. А он вам не говорил, что собирается заслать меня в Прагу?
— Нет, — смущенно ответил он и отвел глаза.
— Но вы ведь знали. Вы догадались.
— Нет-нет, — ответил он по-чешски. — Это не так. Он пыхтел, как разогнавшийся паровоз.
— А что же вас заставило сказать ему, что няня умерла?
Он не отвечал, только сжимал и разжимал пальцы.
— Но мне-то вы зачем сказали, что она умерла?
— Николас… — пробормотал он и замолчал. Тяжелые складки его лица вдруг задрожали, а сморщенная пятнистая кожа вокруг глаз сомкнулась. Он плакал.
— Дядя, не надо! — закричал я с ужасом. — Ну дядя, пожалуйста! Простите меня. Ради бога, простите меня! Ничего же не случилось.
Он согнулся так, что не было видно его лица. Я обнял его за плечи. Они судорожно вздрагивали. Имре вытащил носовой платок и уткнулся в него. Его трясущаяся толстая морщинистая шея очень нуждалась в стрижке; и все это было так патетично, что я сам чуть не полез за носовым платком. Я мучился угрызениями совести и отвращением к самому себе.
— Я не хочу знать. Не хочу больше ничего про это слышать. Все! Забыли!
— Об этом нельзя забыть! Я не могу об этом забыть! — И он покачал своей большой глупой старой башкой. — Я виноват, очень виноват перед тобой, Николас. Конечно же, я об этом догадался. Не такой я все же старый дурак. Он стал спрашивать меня, знаешь ли ты кого-нибудь в Праге, остался ли у тебя там кто-то еще. Только потом, позже, у меня появилось время подумать. Он спросил, была ли у тебя няня или гувернантка, которая все еще живет в Праге. Конечно же, я вспомнил про Хану. Но не хотел неприятностей ни для тебя, ни для нее. И поэтому сказал, что она умерла. Он спросил, была ли она замужем и знал ли ты ее мужа. Я сказал, что ты наверняка его не помнишь…
Конечно, когда твоя мать дала тебе письмо к Хане, мне пришлось сказать тебе то же самое. Но я уже очень нервничал. Вся эта. история вызывала у меня подозрения. Я начал ломать голову, чего они от тебя хотят. И решил, что ты, наверно, сообразил, что к чему, и не хочешь со мной знаться. Помнишь, я тебе позвонил и спросил, не сердишься ли ты на меня?
— Да, дядя, помню.
Теперь я и правда об этом вспомнил. Казалось, это было сто лет назад.
— И тогда я стал думать, действительно ли Павелка имеет к этому отношение. Или же этот человек просто водит меня за кос. Этот тип всегда был хитрецом, даже в старые времена. Когда-то он работал адвокатом. Скажи, это и правда было задание Павелки?
— Не совсем, дядя. Павелку тоже надули.
— Он надул и Павелку!
Он сидел, успокоенный и печальный, качая головой, а потом взглянул на меня и отвернулся.
— Но это еще не все, Николас. Это еще не самое худшее. Там вышла история с деньгами…
— С какими деньгами?
— Он дал мне пятьдесят фунтов. Сказал, это, мол, аванс — если, конечно, ты подойдешь для этой должности. И я их потратил. Я уже не смог вернуть их ему. Если бы он потребовал их обратно, нам бы пришлось отсюда съехать.
Сказать на это мне было нечего, повисло тягостное молчание. Потом он снова заговорил:
— Пойми, Николас… Если бы дело было во мне, я бы предпочел спать в канаве. Но речь идет о твоей матери, о которой я должен заботиться. Она понятия не имеет, какова реальная стоимость жизни. Ей кажется, что ее ренты хватает на все. А на самом деле ее не хватает даже на оплату гостиницы. Я должен оплачивать ее туалеты, сигареты, всякие маленькие капризы. Я не жалуюсь, малыш… Не подумай, что я жалуюсь. Для меня счастье — все это ей давать. Но в последнее время, не знаю почему, дела идут неважно… Наверно, я постарел, сильно постарел, — сказал он, кивая на лист с марками, который выпал у него из рук, когда я вошел в комнату.
Во всем этом было что-то очень страшное, что не шло ни в какое в сравнение с событиями последних трех месяцев. Мы сидели, глядели друг на друга и грустно молчали. В своем речитативе Имре назвал Канлифа каким-то другим именем.
— Скажите, как. зовут человека, к которому вы ездили в Лондон?
— Фоглер. А разве ты встречался не с Фоглером?
Я уныло ответил, что да, с ним. Фоглер. Имя Фоглер значилось в списке полузабытых эмигрантов, который я составлял для Роддингхэда.
— Мне он назвал себя Канлифом, — сказал я. — У него офис на Фрэнсис-стрит и секретарша в очках и с прической на прямой пробор.
— Йо, йо, это Анна. Его дочь.
Булка, мисс Фоглер. Дочка Канлифа. Ее имя тоже мелькнуло у меня в голове, когда Роддингхэд об этом заговорил. Как здорово, что все подтвердилось! Хоть в нынешней ситуации это уже вряд ли чему поможет…
— Вот так, Николас, — вздохнув, сказал Имре. — Теперь я все тебе рассказал. Ты, наверно, очень на меня сердишься, да?
— Нет, дядя.
— Я очень виноват перед тобой, малыш. Прости меня.
— Не стоит так переживать. Я все понимаю.
— Может быть, по большому счету все не так уж и плохо. В конце концов, если правительство действительно заинтересовано, то может…
— Нет, дядя, не может. Все это сказано для отвода глаз.
— О, Николас, я так сожалею, так сожалею…
Мы сидели в скорбном молчании. Потом, после паузы, он сказал:
— Ну, ничего, как говорится, Бог не забирает все сразу… Это не конец света. По крайней мере, ты сможешь поехать в Канаду, сняв с себя все заботы.
— Да, — ответил я, снова погружаясь в рассеянное молчание.
— Ты ведь умный мальчик. Бизнес ты освоишь быстро. И, конечно, как ты понимаешь, перспектиг вы, связанные с Белой, просто блестящие.
— Да. Если только он захочет что-нибудь для меня сделать.
Он как-то очень странно на меня посмотрел.
— Если он захочет! Ты что же, ничего не знаешь? Ни о чем не слышал?
— О чем я должен был слышать? Что вы имеете в виду?
Он пристально смотрел на меня, и волоски у него в ноздрях так и колыхались от мощного дыхания.
— О чем вы?! — заорал я и буквально запрыгал перед ним. — Что случилось, дядя? На что вы намекаете? О чем, господи боже ты мой, я должен был услышать?
