«О господи!» — подумал я и, повернув, начал седьмой круг. Если бы хоть на минутку присесть, чтобы освободиться от тяжести собственного тела, пропустить рюмочку, спокойно все обмозговать! Но на это нельзя было рассчитывать. Нужно было двигаться, слиться с толпой. Я устало тащился, шаркая промокшими ботинками, в желудке было пусто, во рту — сушь.
Я насчитал шесть ларьков с сосисками, расположенных в разных концах улицы. Пламя их керосиновых горелок слабо перекликалось с огнями иллюминации. В желудке у меня бурлило при мысли о горячих, жирных сосисках и грубом черном хлебе. Хотя от них еще больше захочется пить. И вдруг я почувствовал, что должен присесть. Что без отдыха мне больше не продержаться и пяти минут. Возле ближайшего ларька стоял деревянный ящик, на котором сидела какая-то женщина и ела. Я стал крутиться поблизости, пока она не ушла, и быстренько занял ее место. Четверо или пятеро стоящих в очереди взглянули на меня с удивлением.
— Встаньте в очередь, гражданин, — мрачно сказал продавец. — Тут перед вами еще люди.
— Я подожду. Мне спешить некуда.
— Может, кто-то еще хочет сесть.
Люди сказали, что не хотят. Он что-то пробурчал, вернулся к своей сковороде и стал обслуживать покупателей. По обе стороны от лотка стояли керосиновые жаровни. Дым от сковороды висел в грубом желтом свете иллюминации. Я вдруг почувствовал, что меня сейчас вырвет, и отвернулся.
— Сколько вам? — спросил продавец. Видимо, подошла моя очередь.
— Одну, пожалуйста.
— С горчицей? С горчицей? — спросил он еще раз, высунулся и посмотрел на меня. — Что-нибудь случилось, товарищ?
Тошнота подступила к горлу, я не мог выговорить ни слова.
— Меня тошнит, — через секунду невнятно пробормотал я.
— Хотите минеральной воды?
— Да, если можно.
Я не видел никаких бутылок. Он куда-то исчез и потом вышел из боковой двери со стаканом в руке.
— Прошу прощения, товарищ. Я не заметил, что вам плохо. Люди сегодня толкаются и прут со всех сторон. Нате-ка, глотните.
Подвалило еще несколько человек, и он снова пошел их обслуживать. Я сидел на ящике, пил минеральную воду и уже чувствовал себя вполне в силах приняться за парки с черным хлебом, которые он оставил для меня на прилавке. И все думал, откуда же он вынес бутылку. И что там у него в ларьке. Ларек был примерно шести футов в длину, четырех в ширину — в общем, обычная деревянная тележка с железными колесами, как у тачки. Доска, служащая прилавком, была не больше ярда в длину. Совершенно ясно, что между этим прилавком и боковой дверью должна быть какая-то клетушка. Я вдруг ощутил прилив энергии.
— Вам полегчало, приятель?
— Да, спасибо.
— Должно быть, переутомились. Слишком уж сегодня людно и шумно.
— Вы, наверно, правы.
— Оставьте свой стакан. Не вставайте. Передохните маленько.
— Мне не трудно, — сказал я и, обойдя вокруг, подошел к боковой двери и протянул ему стакан. Вполне можно было войти внутрь так, чтобы с улицы тебя не заметили. В ларьке свободно могло поместиться два-три человека, там было несколько полок с бутылками, сырыми сосисками и буханками хлеба, а за ними — темное пространство площадью около квадратного ярда.
Я поблагодарил его и медленно побрел дальше по улице, и возродившаяся надежда снова запузырилась, зазвенела в груди. Я размышлял, все ли ларьки одной конструкции. Скорее всего, да. И, наверно, этим как-то можно воспользоваться.
А потом я вдруг понял, что можно сделать и, как громом пораженный, застыл посреди тротуара, чувствуя, что затылок взмок от пота. «Среди продавцов в этих ларьках непременно должен быть хоть один очень маленький и щуплый», — думал я. Потому что сейчас, с моим подорванным здоровьем, ни с кем крупнее карлика мне не справиться. И лучше всего, если ларек будет на той стороне, откуда улицы отходят к Влтаве.
Я представил себе некоего гнома, хлопочущего в своем ларьке, на углу Степановской, и, перейдя через дорогу, направился прямо туда. Огонь жаровни горел примерно в десяти ярдах от угла. У прилавка стояло человек пять-шесть. Боковая дверь прикрыта не плотно. Я прошелся перед ларьком раз, потом другой. Нет, это не галлюцинация! Продавец был тощий, щуплый, очень похожий на Хорька Рикета, только лет на двести постарше. Одет он был в остроконечную шапку и блестящую полиэтиленовую куртку, которая, как я с радостью отметил, была ему на пару размеров велика.
Я встал в хвост, взял еще одну сосиску и с интересом заглянул внутрь. Вроде все то же, что и в том ларьке. Я выждал, пока не наступит временное затишье, дрожа, завернул за угол, толкнул боковую дверь и вошел внутрь.
Он сразу меня заметил и раздраженно буркнул:
— С другой стороны, с другой стороны!
— У меня для вас кое-что есть, — сказал я.
— Что именно? Чего вам надо?
Он подошел со связкой сосисок и ножом в руках, и был он такой старый и сгорбленный, что я еле себя заставил. Я слегка стукнул его трубой по голове, шапка у него свалилась, и, схватившись за голову, он в ужасе молча уставился на меня. «О господи! О господи!» — подумал я и, паникуя, стукнул его еще раз. Он упал.
— Мне очень, очень жаль, старина… — пробормотал я, сбрасывая с себя плащ и этот чертов сюртук. Сдернув с себя манишку, я закинул ее на полку, потом снял с него куртку и надел на себя.
Оказывается, между закутком и прилавком не было никакого настила. Все стояло прямо на асфальте, и его шапка скатилась в канаву. Я быстро поднял ее, напялил на голову, и тут кто-то забарабанил по прилавку и заорал:
— Просим, просим, парки, просим! — человек всунул голову внутрь и увидел, как я выпрямляюсь.
— Иду! — крикнул я.
— Надеюсь, товарищ! — весело отозвался тот. — Покупатели заждались!
Я, потея, подошел к прилавку. Их там собралось уже с полдюжины. Вдруг откуда-то взялись. И отсутствовал-то я всего минуту-две, не больше.
— Мне три, — сказал тот тип, — с горчичкой.
Сковорода с сосисками чадила рядом, на плитке. Я принялся за дело, а сердце уходило в пятки, потому что я понятия не имел, как со всем этим справиться. Старичка вряд ли было видно снаружи, но все же я на всякий случай отпихнул его ногой. Подальше, к стенке. Хлеб уже был нарезан, я подцепил со сковороды вилкой три сосиски и протянул их покупателю.
За весь этот вечер я ни разу не видел, чтобы у ларьков скапливалось сразу больше полудюжины клиентов, но сейчас, по какой-то дурной, бредовой причине именно этот ларек оказался самым популярным. Выстроилась огромная очередь — человек двенадцать, если не больше, и я носился взад-вперед, опустошая и наполняя сковороды, ставил их на вонючее желтое пламя и чуть не падал от тошноты и усталости.
Потом я услышал, как пробило одиннадцать, затем — четверть двенадцатого, вскоре громкоговорители смолкли, а поток покупателей иссяк. И я подумал, что пора смываться. Я нагнулся взглянуть на старикана. Крови вроде не было. «Наверно, он просто спит», — подумал я. Вернувшись к прилавку, я выглянул наружу. Толпа явно поредела. На углу Степанской, в нескольких ярдах отсюда, стояла на страже парочка эсэнбешников, этаких крепких, здоровых молодцов. Они останавливали каждого, кто туда сворачивал. Распахните плащ. Предъявите документы. «Ладно, — сказал я себе, — мне есть что вам предъявить». Я быстренько залез в карман полиэтиленовой куртки и нашел там бумажник старика, В паспорте значилось, что он Вацлав Борский, семидесяти четырех лет от роду, ростом 161 см. Родился в Кутна Хоре. Несовпадение в возрасте не слишком меня смутило. В общем-то, они особо не вникали в документы, просто проверяли их наличие. Поскольку знали, что у знаменитого шпиона Николаса Вистлера таковых не имеется.
Я отошел от прилавка и уже вышел было из боковой двери, как тут же влетел обратно, да с такой скоростью, какой в жизни не развивал. Мимо проходил эсэнбешник.
— Так рано закрываетесь? — грубо спросил он.
— Да нет, что вы! — ответил я.
— Сообрази-ка мне парочку, и для моего напарника тоже. Я отнесу ему туда.
