В тот жаркий летний день монолог моей пациентки завершился тем, что она попросила меня определиться по вопросу отношения к изложенной проблеме. Впрочем, точнее будет сказать, что от меня настоятельно потребовали подтвердить законность ее точки зрения. Являюсь ли я сторонником ее метода, единственно правильного и принимающего во внимание вышеупомянутую концепцию, или же защищаю некий иной радикальный или даже губительный способ, следуя в этом примеру ее идиота-мужа?
Искусно уклоняясь от прямого ответа — сознаюсь, что в предыдущие визиты я как-то пропустил мимо ушей основные особенности посудозагрузочного этикета и в силу недостаточной информированности не мог сделать рациональный выбор между различными методологиями, — я высказался в том смысле, что она, несомненно, права, делая со мной то же самое, что делает и с собственным супругом.
— Что? О чем это вы говорите?
Кухонная Леди изумленно посмотрела на меня, не понимая, к чему я клоню.
Пришлось повторить. Иногда прием мягкого несогласия срабатывает.
Но не в этом случае. Она все еще ничего не понимала.
Я попытался объяснить:
— Мне представляется, что вы решили приравнять любовь мужа к его согласию загружать посудомоечную машину в соответствии с вашими желаниями. Теперь, похоже, вы намерены поставить мои профессиональные возможности в зависимость от того, разделяю я или нет вашу точку зрения по тому же вопросу.
Закончив, я откинулся на спинку стула, ожидая, что своей интерпретацией вполне заслужил одобрительной реплики, например, восхищенного «О, какой же вы умный».
Ничего подобного не произошло. Вместо комплимента моей гениальности я услышал короткий горловой звук и удостоился взгляда, который бросают на нагадившего на ковер щенка.
— Уж не хотите ли вы сказать, что я приму ваше согласие с моим методом закладки посуды за признание в любви?
Профессиональная этика требует от психотерапевта ставить на первое место интересы пациента, но в тот момент я не мог не посочувствовать ее идиоту-мужу.
Я сделал кое-какие пометки в блокноте, ответил на пару звонков, договорился о времени встречи с новым пациентом и собрался уходить. Захлопнув дверь офиса, я увидел выходящую из машины Дайану Эстевес, мою как бы партнершу по психологической практике. Мы так долго были друзьями и коллегами, что оба потеряли счет годам нашего знакомства. Приятное чувство.
Хотя мы и работали порознь и совершенно независимо, маленький домик в викторианском стиле на Уолнат-стрит в центре Боулдера принадлежал нам обоим. Помимо наших офисов, в нем разместилась контора нашего съемщика, крохотного, похожего на гнома пакистанца, который на протяжении последних пятнадцати месяцев использовал нашу мансарду под какой-то бизнес, имеющий отношение к безопасности в Интернете. В первые пару недель мы с Дайаной пытались понять стратегию его бизнеса, но ломаный английский пакистанца и наше полное невежество в технических вопросах стали непреодолимым препятствием на пути нашего любопытства.
Жара стояла невыносимая. На стене ветхого гаража, строения, которое по всем показателям уже должно было рухнуть под напором зимних ветров, висел громадный, поразительно безвкусного вида термометр с рекламой сигарет — ««Лаки страйк» — отличный табак». Заглянув за угол, я посмотрел на него и убедился, что окружающий меня воздух прогрелся на девяносто шесть градусов. И это в тени.
Дайана открыла дверцу «сааба» и выступила на тротуар, сопровождаемая тепловыми волнами, которые испускали обитые кожей сиденья. Я распахнул дверцу своей машины, хотя мои сиденья покрывали обычные матерчатые чехлы.
— Привет, — сказала она. — Давненько тебя не видела.
— Да, мне тоже тебя не хватало. Знаешь, у нас с Лорен все перепуталось. Мы оба только и делаем, что перекраиваем графики, пытаясь проводить побольше времени с малышкой. У вас с Раулем все в порядке?
— Да, конечно. Этот новый бизнес требует постоянных разъездов. Но все хорошо. Как Грейс?
— Это какой-то ужас. Растет. Ходит, говорит…
— Писает и какает.
Наши с ней представления о родительской доле никогда не совпадали. В основном потому, что она больше концентрировалась на подгузниках и тому подобном.
— И это тоже, — согласился я, кидая на заднее сиденье свой летний дипломат. — Скажи, тебя работа когда-нибудь достает?
— Ты имеешь в виду нашу работу?
— Да.
Она взглянула на часы, потом посмотрела на меня и неожиданно сказала:
— А ну-ка сними очки.
Я послушно сдвинул их на лоб.
— Так я и думала. У тебя есть время пропустить по стаканчику?
Я бросил взгляд на часы. Предложение звучало заманчиво. Интересно, что такое она увидела в моих глазах?
— Что ж, было бы неплохо. Я только позвоню Вив и предупрежу, что буду чуть позже.
— Это ваша няня, да? Не хотелось бы оказаться впутанной в какую-нибудь интрижку с любовницей.
— Мы с Лорен считаем Вив нашей спасительницей и богиней. Но при посторонних называем ее няней. Это более привычно.
— Ты хочешь поесть? Я весь день представляла, как прихожу в «Эмилиану» и заказываю все, что они могут предложить. Так что ты можешь спасти меня от меня самой. Как насчет того, чтобы прогуляться до «Трианы»? Конечно, там нет десерта из шести блюд, как в «Эмилиане», но я могла бы в качестве утешительного приза обойтись тапас[768] и шерри. — Она помахала рукой перед разгоряченным лицом. — Все равно для полновесного обеда сегодня слишком жарко.
Полное название упомянутой Дайаной «Эмилианы» звучало так: «Дом сладостей и ресторан «Эмилиана»». Моя жена, Лорен, говорила, что владельцы поступили совершенно правильно, поставив на первое место именно десерт.
— Любишь шерри? — спросил я.
— Нет. Я люблю пиво. Но в сочетании с тапас шерри звучит лучше. Ты так не думаешь?
— Это Рауль так говорит?
Семья мужа Дайаны была откуда-то из-под Барселоны.
— Нет, он говорит «снэки» и «пиво». Но я-то знаю, что ему просто нравится злить меня.
* * *
От «Трианы» до главного торгово-развлекательного центра Боулдера буквально рукой подать. Несколько лет назад ресторан поглотил то, что на протяжении десятилетий было едва ли не достопримечательностью города: букинистический магазин «Стейдж-бук хаус».
Бар был почти полон, но Дайана все же отыскала пару свободных мест за уютным столиком в том самом месте, где когда-то, во времена процветания «Стейдж-бук хаус» я отыскал подлинное сокровище: политические карикатуры девятнадцатого века. Моя спутница помахала рукой, подзывая официантку, достаточно молодой возраст которой позволял надеяться, что нас обслужат еще до ее кончины, потом повернулась ко мне:
— Думаю, для шерри сегодня слишком жарко, так что я тоже возьму пиво.
Решительное выражение ее лица произвело на меня должное впечатление.
— Хорошо, пусть будет два пива.
Дайана первой схватила со стола меню.
— Ты не возражаешь, если я закажу тапас?
— Разве от моих возражений что-то изменится? Валяй, заказывай, но смотри, чтобы хватило нам обоим. И не забудь, что я не люблю оливки.
— А я уже позабыла. Ага, ты ничего не имеешь против оливкового масла, но не ешь оливки. Так? Кстати, чем тебе не нравятся оливки?
— Ты действительно хочешь это услышать?
— Пожалуй, нет. Итак, Алан, ты устал от работы? Спекся? Или все дело в кризисе середины жизни?
За годы общения с Дайаной я привык к тому, как она излагает мысли, и приобрел определенный навык, позволявший не спотыкаясь следовать по петляющей тропинке ее логики.
— Может быть. Не знаю. Вообще-то я об этом не думал, но, возможно, в твоем предположении что-то есть.
Я никогда не считал себя человеком, склонным сомневаться в своей профессиональной пригодности или терзаться сомнениями по поводу избранного пути, но все же потратил несколько минут на то, чтобы ввести Дайану в курс дела. Я рассказал ей о пациентке, считающей своего мужа идиотом, и о дилемме с загрузкой посудомоечной машины, попытавшись таким образом прояснить для собеседницы ситуацию, которая подорвала мою веру в собственные силы.
