Они надеялись создать портретное сходство между Алисой и актрисой, которая играла проститутку, и Алиса считала, что это вполне удалось, хотя женщина выглядела на экране растрепанной и чересчур сильно накрашенной. Мать Алисы могла назвать ее обмазанной грязью, хотя, как ни назови, хотелось бы надеяться, что сама Алиса через несколько лет не будет выглядеть так же. Я перестану подводить глаза, когда мне будет тридцать пять, пообещала себе Алиса. Я действительно перестану. Или, может, оттянуть до сорока? Я думаю, я скорее стану пухленькой седой бабушкой, чем буду выглядеть так безвкусно.
Зрители не отрываясь смотрели на экран в ожидании первого появления баронессы, взрослой Альрауне, которая была заперта в монастыре, где ученый мог изучать ее, пока она росла. «Я им нравлюсь? — думала Алиса, оглядывая зал. Или им просто интересно, что будет дальше»?
Далее следовала короткая сцена с учителем музыки, с которым Альрауне впервые почувствовала вкус страсти. В этом эпизоде было несколько тревожных моментов с синхронизацией музыки и изображения, и Конрад рассерженно грозился уйти из зала, если движения актера, изображающего игру на скрипке, не будут точно совпадать с его музыкой. Но Алиса знала, что он не сделает этого, потому что ни за что не испортит ее вечер.
Но все было в порядке. Музыка — манящая и слегка зловещая — идеально подходила моменту, и сцена переместилась из музыкальной комнаты в спальню, на кровать, предусмотрительно скрытую от глаз тюлевыми драпировками, чтобы вновь угодить цензору. Это была роскошно поставленная сцена, и Алиса все еще удивлялась, что никто не усмотрел ничего странного в том, чтобы такая чувственная сцена происходила в монастыре.
История подошла к тому, что Альрауне узнала о своем происхождении, и тогда в ней зародилась черная горькая ненависть. Алиса очень живо помнила эту сцену: ей казалось почти невозможным представить, как девочка лет шестнадцати или около того могла отреагировать на то, что появилась на свет при таких обстоятельствах. Однако боль и ненависть девочки к себе выглядели на экране очень убедительно; вообще-то они выглядели пугающе реально, и Алиса снова почувствовала беспокойство где-то глубоко внутри. Откуда у меня взялись эти эмоции? Ведь такие чувства не обязательно приходят из прошлого или настоящего? Ведь они могут прийти и из будущего?..
Сценаристы добавили одну сцену в четвертой части, в которой Альрауне, уже восемнадцатилетняя девушка, уничтожила проклятое доказательство своего чудовищного зачатия. Алиса критически наблюдала, как камера приближалась к высокому старому дому, в котором жила проститутка. В комнате наверху в старом бюро лежали письма, которыми обменивались ученый и проститутка, письма, ясно указывающие на их общее темное прошлое. Хорошая сцена, говорили удовлетворенные сценаристы. Шокирующая и драматичная сцена. Руководство компании, конечно, обратилось к герру Эверсу — частично из вежливости, но больше из-за авторских прав, — и он одобрил сцену. Поступок полностью в характере Альрауне, уверенно сказал он. Действительно, очень хорошо.
Пока закутанная в плащ с капюшоном Альрауне поднималась по лестнице, отбрасывая искривленную тень на стену, снова зазвучала музыка Конрада. Сначала она была хрупкой, едва заметной, не больше чем призрак звука, нежно вливающийся в мозг. Потом стала набирать силу и наполняться звуками все больше и больше, стала ритмичной и угрожающей. Биение сердца, полного ненависти…
Пока огонь, который разожгла Альрауне, чтобы сжечь письма, разгорался, камера переместилась наружу, чтобы снять фасад всего дома целиком, и там, в одном из окон, окруженная дрожащими языками пламени, металась охваченная ужасом фигура проститутки. Мать Альрауне. Она была в ловушке в горящем доме, ее волосы уже светились и ярко горели, ее рот был широко открыт в немом крике помощи… Выпустите меня… Выпустите меня… Я сгорю заживо…
Быстро сменившийся кадр показал Альрауне, стоявшую перед домом. В огромных глазах, направленных на фигуру матери, читался ужас; она укусила кулак, чтобы подавить собственные крики. А музыка возрастала, словно по спирали, то панически взвизгивая подобно сирене, то пульсируя подобно кипящей крови в венах сгоравшей женщины… Пылающее в ночном небе пламя — деревянный фасад дома, который построили для этой сцены и подожгли, и проститутка-манекен, которым управляли, двигая конец стальной палки. Все немного волновались, но Алиса считала, что сцена получилась весьма убедительной.
И теперь наконец в кадре появилась комната, которую Альрауне приготовила для ученого: комната с бархатной обивкой и стелющимися растениями, обрамляющими шелковое ложе… В фильме буквально дословно воспроизвели мрачную кульминационную сцену из книги Эверса. Алиса ничего не могла с собой поделать, вновь почувствовав себя в роли Альрауне, которая приближалась к приготовленной комнате смерти с блестящим стилетом в руке. Вынимай его медленно, говорили Алисе во время съемок. Иди к двери кошачьей походкой, таящей в себе какую-то угрозу. Конечно, не будет никаких звуков, но люди почувствуют твои шаги. Топ-топ, я собираюсь убить… Подними стилет, когда будешь подходить к двери; зрителям надо увидеть, как он блеснет на свету, надо показать им, что ты намерена убить.
Алиса подалась вперед, вцепившись в кресло, понимая, что она выглядит нелепо, но крошечная частичка внутри нее надеялась, что каким-то невероятным образом все может закончиться хорошо, что Альрауне может не совершить этот самый последний ужасный акт…
Конечно же, чуда не произошло. Музыка Конрада наполняла зал, эхом повторяла движения разума, отравленного и изъеденного необходимостью мстить, и в ее ритме слышались шаги Альрауне. Топ-топ, я собираюсь убить… И снова, второй раз за этот вечер, Алиса ощутила странное предчувствие каких-то грядущих событий…
Альрауне подняла стилет, ученый повернул голову, его глаза расширились от ужаса, и стилет, блеснув на свету, вонзился ему в лицо… Раз… Два…
Кричащая музыка достигла невероятных высот, и появился последний шокирующий кадр. Музыка замирала в длинном и ужасном стоне, а человек, создавший Альрауне, в беспомощной агонии хватался руками за темные окровавленные дыры, где когда-то были его глаза…
Альрауне смотрела на ученого несколько секунд, потом взяла его за руку и заботливо усадила в большое кресло с высокой спинкой. Пока он бился в предсмертных судорогах, она, словно пытаясь жутким образом подражать тому, что видела все эти годы в монастыре, зажгла церковные свечи и поставила с двух сторон от него. Жертвоприношение. Ритуал. Темное пламя возвышалось, отбрасывая на умирающего колдовские тени.
Альрауне окинула взглядом комнату и поправила одну из свечей. Потом она села на пол у ног своего создателя, смотря, как он умирает.
Только когда в зале включили свет, Алиса снова осознала, что находится в переполненном людьми кинотеатре, и почувствовала взгляды, направленные на нее, — полувосхищенные-полузавистливые. Очень мрачный фильм, говорили люди. Действительно очень мрачный и гораздо более шокирующий, чем тот, в котором играла Бригитта Хельм[750] несколько лет назад. Очень волнующий. И эта последняя сцена…А, этого не было в книге? Эта сцена была самой правдивой, и теперь я чувствую себя какой-то расстроенной. И мы должны сами понять, умер ученый от нападения Альрауне или нет? О, это оставили воображению зрителя, да? Очень современно. Стоит ли подать шампанское в фойе прямо сейчас? О да, конечно. И легкий ужин? Икра и копченая лососина? Ну, это будет очень кстати.
Необходимо было, как всегда, оставаться спокойной и немного высокомерной, равнодушной к вниманию и любопытным взглядам. Но вообще-то, думала Алиса, делая маленький глоток шампанского, сейчас я люблю каждый миг, хотя и не должна позволить кому-либо увидеть это. И все же где-то глубоко-глубоко сидело беспокойство, которое редко покидало ее, что все это может исчезнуть. Если бы меня узнали — если бы я столкнулась с одним из тех, кто бывал в доме, где я служила горничной, или даже с одним из мужчин тех постыдных, позорных ночей у собора Святого Стефана…
