Альрауне.
«Так, значит, ты действительно существовала, — сказал Эдмунд листу бумаги. — Легенды не лгут, и ты существовала, и Лукреция действительно была твоей матерью». Но он и сам знал с того самого дня, когда оказался в двенадцатом павильоне, что Альрауне существует. Даже если бы Трикси Смит не сказала: «В тот день здесь был ребенок, которого записали как Алли», Эдмунд все равно знал бы, потому что чувствовал присутствие Альрауне в пустой студии, чувствовал, как Альрауне взяла его за руку, и слышал, как она шептала ему:
«Ты и не должен в меня верить. Все, во что ты должен верить, так это в промысел смерти…»
О том, чтобы вернуться в офис, Эдмунд даже не думал — он все равно не смог бы сосредоточиться на повседневных делах, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Он спрятал чертов листок бумаги в портфель и поехал домой. Войдя в дом, он пронес портфель и его взрывоопасное содержимое через гостиную, где в камине уже лежали дрова на растопку. Ему нравился огонь в камине по вечерам в это время года, и, хотя многие говорили, что это хлопотно и что загрязняет воздух, Эдмунд считал, что об окружающей среде и без него позаботятся. Уборкой дома занималась домработница, приходившая трижды в неделю из ближайшей деревушки. В ее обязанности входило выгребать золу и складывать поленья так, чтобы можно было легко развести огонь. Эдмунд направлялся в комнату в задней части дома, и, войдя туда, задернул шторы (хотя никто все равно не мог бы заглянуть через окно) и только потом открыл портфель.
Он положил свидетельство о рождении на раскрытую ладонь, подошел к камину (похоже на церемонию жертвоприношения? Не будь идиотом!). Эдмунд разместил документ в самом центре очага. Потом зажег спичку и поднес ее к бумаге. Она загорелась сразу же, и языки пламени быстро уничтожили хрупкий листок с похожими от времени на паутинки письменами. Эдмунд наблюдал за тем, как свидетельство скрутилось от пламени и крошечные иссиня-черные хлопья превратились в пепел.
Вот теперь тебя нет, Альрауне. Даже если ты когда-то существовала, никто не сможет этого доказать. Я положил тебе конец раз и навсегда.
«Ты в этом уверен?» — раздался хитрый скрипучий голос в глубине его подсознания.
«Да, я уверен. Я вообще до сих пор сомневаюсь, что ты существовала. Это свидетельство о рождении могло быть поддельным. Просто частью легенды, которую о тебе выдумали».
«Эх, Эдмунд, Эдмунд, — с упреком сказала Альрауне. — Мы вместе совершили убийство… Теперь, Эдмунд, нас связывает смерть…»
«Мы совершили убийство… Но я вне подозрений, — подумал Эдмунд. — Они никогда на меня не выйдут. И я сжег свидетельство о рождении, оборвав все ниточки, ведущие в прошлое».
«Но, — сказала Альрауне, — может ли прошлое, особенно такое прошлое, особенно МОЕ прошлое, умереть навсегда?!»
Некоторые вещи из прошлого не умирают никогда, и многие факты из прошлого не перепишешь, но приятно осознавать, что настоящее-то у него, Эдмунда, самое что ни на есть радужное.
Рано утром в субботу, когда он медленно и с чувством ел завтрак и просматривал газеты, ему позвонили из Ашвудского полицейского участка, и молодой вежливый голос, попросив прощения за беспокойство, сказал, что на территории заброшенной киностудии «Ашвуд» обнаружено тело мисс Трикси Смит.
— Тело? — переспросил Эдмунд удивленным тоном. — Трикси Смит? Вы сказали «тело»?!
Он замолчал, и вежливый голос ответил:
— Да, она мертва. Тело обнаружили вечером в пятницу.
— Боже мой, — сказал Эдмунд. — Что же с ней случилось?
Голос ответил, что тело обнаружила коллега мисс Смит — миссис Франческа Холланд. Это, несомненно, убийство, к тому же очень жестокое. Расследование уже начато, но звонят Эдмунду, чтобы договориться о даче показаний. Насколько известно полиции, мистер Фэйн был на киностудии с мисс Смит в начале недели.
— Да, верно, — сказал Эдмунд, меняя интонацию с шокированной на озабоченную.
Милый, готовый помочь мистер Фэйн, расстроенный всем случившимся, готовый предоставить полиции любую интересующую их информацию.
— Разумеется, я дам показания, — сказал он. — Какое несчастье… Современный мир так жесток, вы не находите? Да, я смогу приехать в Ашвуд и ответить на ваши вопросы, если вам так удобнее. Когда именно мне подъехать? В ближайшие двое суток? Так скоро? Но я, конечно, понимаю, что совершено убийство и каждая минута на счету. Хорошо, посмотрим, что я могу сделать.
— Мы можем прислать за вами полицейскую машину, если вам не на чем добраться, сэр, — сказал вежливый голос. — А если вас заботят расходы, то мы располагаем небольшими средствами для таких случаев. Если вы предоставите чеки и напишете заявление, мы возместим ваши затраты на бензин или билет на поезд.
Но Эдмунд не хотел, чтобы ярко раскрашенная полицейская машина с визгом подъехала к его респектабельному дому и все это видели и сплетничали потом, кроме того, он не желал, чтобы кто-то подумал, что у него нет денег на бензин.
Он холодно сказал, что доберется сам, но за предложение спасибо. Сегодня днем будет удобно? Очень хорошо, тогда он приедет к половине четвертого.
Он задумчиво повесил трубку. Придется рассказать семье о том, что случилось, возможно, даже лучше, если они первыми услышат именно его версию. Он сделал записи, которые помогли бы ему представить информацию так, как ему хотелось, набросал ответы на возможные вопросы, а затем набрал номер квартиры Люси. Она ответила не сразу, и было слышно, что она слегка запыхалась.
— Здравствуйте, с вами говорит Люси Трент, и кто бы вы ни были, прошу прощения, что долго не снимала трубку, но я мыла голову и… А, это ты, Эдмунд, — подожди, я схожу за полотенцем… О'кей, теперь я тебя внимательно слушаю.
Эдмунд на мгновение представил Люси, свернувшуюся в глубоком кресле в своей квартире в старом и постоянно шумном доме, — на ней банный халат, мокрые волосы свисают на лицо, от чего она становится похожей на русалку или наяду. Чтобы отогнать этот волнующий образ, он быстро сказал, что звонит сообщить не самые приятные новости. Нет, с ним все в порядке, и, насколько ему известно, все в порядке и с остальными членами семьи. Но произошло нечто… нечто из ряда вон выходящее, и он звонит ей, чтобы рассказать все лично, прежде чем это попадет на страницы «желтой прессы».
— Полагаю, это связано с Лукрецией? — спросила Люси.
— Вообще-то да, — ответил Эдмунд. — А как ты догадалась?
— Слова «желтая пресса» и «не самые приятные новости» помогли, — сказала Люси. — В этой семье, что бы ни случилось, всегда в конечном счете оказывается связанным с именем Лукреции. Что на этот раз?
Сверяясь со своими записями, Эдмунд рассказал ей о Трикси Смит и о том, что ее тело обнаружили в двенадцатом павильоне студии «Ашвуд».
Даже по телефону чувствовалось, что Люси расстроена:
— О нет! Эдмунд, это ужасно! О боже! Бедная женщина. Уже известно, кто это сотворил?
— Не думаю, — сказал Эдмунд. — Еще и суток не прошло с тех пор как ее обнаружили.
— Понятно. Да, конечно. А кто ее нашел?
— По-видимому, женщина, которая у нее жила. Я не знаю подробностей, но сегодня днем мне велено быть в Ашвуде.
— Это еще зачем?
— Чтобы дать показания. Кажется, я последний, кто видел ее живой.
— Если бы мы были героями детективного романа, то это выглядело бы зловеще, — сказала Люси, а Эдмунд холодно заметил, что ирония тут неуместна.
— Прости, я не хотела показаться легкомысленной. Просто я нервничаю.
— Я все понимаю, — сказал Эдмунд. — Но мне, пожалуй, пора, Люси, — я должен быть в Ашвудском полицейском участке к трем тридцати, так что надо уже оправляться. Туда же ехать часа два.
Он намеренно замолчал, а Люси сказала:
— Ты мне расскажешь потом, что узнаешь в полиции?
— Полагаю, я мог бы заглянуть к тебе в гости, — сказал Эдмунд таким тоном, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. — Ехать до тебя недалеко. Если ты, конечно, будешь дома. Ведь вечер-то субботний…
