В загородке, куда меня поместили, хватит места для нескольких человек; здесь два ряда привинченных к полу кресел, сиденья которых сейчас подняты, как в кинотеатре. С трех сторон это место окружено негармонично смотрящейся здесь стеклянной стеной, и по мере того, как зал суда заполняется зрителями, я все беспокойнее ерзаю на стуле. Сейчас людей во много раз больше, чем на первом слушании. На их лицах уже не умеренное любопытство магистратных tricoteuses, а открытая ненависть жаждущих правосудия. Мужчина с оливкового цвета кожей и в кожаной куртке на два размера больше нужного не сводит с меня глаз, рот его перекошен от молчаливой злости. Я начинаю плакать, а он качает головой и презрительно кривит губы.
Я засовываю руку в карман, где лежит фото Джейкоба, и нащупываю пальцами уголки.
Представительство сторон процесса тоже увеличилось: у каждого из барристеров[694] есть своя команда, которая сидит позади ряда письменных столов и периодически наклоняется друг к другу, чтобы срочно переговорить. Похоже, барристеры и приставы — единственные, кто чувствует себя здесь как рыба в воде. Они нахально обмениваются громкими шутками, а я думаю, почему так устроен этот суд, почему эта система намеренно настроена против тех, кто в ней нуждается. Дверь распахивается, и в зал входит еще одна группа людей, сдержанных и настороженных. Дыхание у меня перехватывает, потому что я вижу среди них Анну. Она проскальзывает на первый ряд и садится рядом с юношей в кожаной куртке, который берет ее за руку.
Вы должны помнить, что он был мальчиком. Что у него была мама. И что сердце ее теперь разрывается.
Единственным незаполненным пространством в зале остается скамья присяжных, все ее двенадцать мест сейчас пусты. Я представляю себе эти ряды, когда они заняты мужчинами и женщинами, которые сморят, как я говорю, и принимают решение о моей виновности. Я лишила их этого, оградила от мук сомнений относительно того, правильное ли решение они приняли, избавила Анну от лишней боли, чтобы смерть ее сына еще раз не разбиралась подробно в зале суда. Рут Джефферсон пояснила, что это сыграет мне на руку: судьи относятся более снисходительно к тем, кто экономит расходы суда на проведение процесса.
— Встать, суд идет.
Судья стар, и на его лице написано, что перед ним прошли истории тысяч семей. Его острый взгляд разом охватывает весь зал, но на мне не задерживается. Я для него всего лишь еще одна глава в долгой карьере, полной трудных решений. Я думаю, решил ли он уже что-то в отношении меня, знает ли уже, сколько я буду сидеть.
— Ваша честь, Корона представляет перед судом дело против Дженны Грей… — Секретарь читает это по бумажке четким, равнодушным голосом. — Мисс Грей, вы обвиняетесь в причинении смерти путем опасного вождения и в том, что после этого не остановились и не сообщили о случившемся инциденте. — Она смотрит на меня. — Признаете ли вы себя виновной?
Я прижимаю ладонь к фотографии в кармане.
— Признаю.
Со стороны мест для публики раздается приглушенное всхлипывание.
Ее сердце разрывается.
— Прошу садиться.
Теперь встает барристер со стороны обвинения. Он берет стоящий на столе графин и медленно, как бы неохотно наливает себе воды. Журчание воды, льющейся в стакан, сейчас единственный звук в зале, и когда уже все взгляды направлены на него, он начинает:
— Обвиняемая признала себя виновной в смерти пятилетнего Джейкоба Джордана. Она признала, что стиль ее вождения в тот вечер в конце ноября был далек от взвешенного и благоразумного. На самом деле полицейское дознание показало, что машина мисс Грей непосредственно перед столкновением заехала на тротуар и что ехала она со скоростью от тридцати восьми до сорока двух миль в час, а это существенно превышает ограничение в тридцать миль в час, действующее в городе.
Я судорожно сжимаю перед собой руки. Я стараюсь дышать медленно и ровно, но в груди ощущается какая-то тяжесть, которая мешает мне нормально вдохнуть. Мой пульс эхом отдается в голове, и я закрываю глаза. Я вижу капли дождя на ветровом стекле, слышу крик — мой крик! — когда замечаю бегущего мальчика, который повернул голову, чтобы что-то сказать своей маме.
— Более того, Ваша честь, после наезда на Джейкоба Джордана, убившего его, как считает полиция, прямо на месте, обвиняемая не остановилась. — Барристер обводит взглядом зал, в отсутствие присяжных его риторика тратится впустую. — Она не вышла из машины. Не позвала на помощь. Не высказала раскаяния в случившемся, не оказала практического содействия. Вместо этого обвиняемая уехала прочь, оставив пятилетнего Джейкоба на руках его потрясенной матери.
Я помню, как она склонилась над сыном: ее распахнутое пальто почти полностью закрывало его, защищая от дождя. Свет фар выхватил из темноты все детали, и я прижимаю ладони к губам, боясь дышать.
— Вы можете подумать, Ваша честь, что такую первую реакцию можно объяснить шоковым состоянием. Что обвиняемая могла уехать в панике и что через несколько минут или часов, а может быть, и через день, уже придя в себя, она начала совершать правильные поступки. Однако вместо этого, Ваша честь, обвиняемая уехала и спряталась за сотню миль отсюда в деревне, где ее никто не знает. Она осталась верна себе. Сегодня она признает себя виновной, но признание это вызвано пониманием того, что больше бежать некуда. Поэтому Корона, при всем уважении к суду, требует, чтобы это было принято во внимание при вынесении приговора.
— Благодарю вас, мистер Ласситер.
Судья делает пометку в своем блокноте, а барристер от стороны обвинения склоняет голову, прежде чем сесть, и при этом запахивает полы своей мантии. Ладони у меня потеют. Со стороны публики на меня накатывает волна ненависти.
Теперь свои бумаги собирает барристер от защиты. Несмотря на признание себя виновной, несмотря на понимание, что я должна заплатить за то, что произошло, мне вдруг хочется, чтобы Рут Джефферсон поборолась за меня. При мысли о том, что это моя последняя возможность что-то сказать суду, к горлу подступает тошнота. Пройдет всего несколько мгновений, и судья вынесет приговор, а тогда уже будет слишком поздно.
Рут Джефферсон встает, однако прежде, чем она успевает заговорить, дверь зала суда с грохотом распахивается. Судья поднимает строгий взгляд, в котором читается очевидное неодобрение.
Патрик кажется в зале суда настолько не на своем месте, что поначалу я его даже не узнаю´. Он смотрит на меня, явно шокированный тем, что я сижу в наручниках в коробке из пуленепробиваемого стекла. Что он здесь делает? Тут я понимаю, что вошедший с ним мужчина — это ДИ Стивенс. Он коротко кивает судье, а потом проходит в центр зала суда и, наклонившись к барристеру службы криминального преследования, что-то шепотом говорит ему.
Барристер внимательно слушает, быстро пишет записку и протягивает руку через длинную скамью, чтобы передать ее Рут Джефферсон. Наступает тягостная тишина, как будто все в зале затаили дыхание.
Мой адвокат медленно читает записку и встает.
— Ваша честь, не могли бы вы разрешить сделать короткий перерыв?
Судья Кинг вздыхает.
— Миссис Джефферсон, неужели есть необходимость напоминать вам, сколько еще сегодня дел к рассмотрению? У вас было шесть недель на консультации с клиенткой.
— Прошу прощения, Ваша честь, но только что стала известна новая информация, которая может существенно смягчить вину моей подзащитной.
— Что ж, хорошо. У вас есть пятнадцать минут, миссис Джефферсон, по окончании которых я твердо намерен вынести решение по вашей подзащитной.
Судья Кинг покидает зал суда, а в загородку заходит охранник, чтобы вывести меня в камеру.
— Что происходит? — спрашиваю я у него.
— Бог его знает, красавица, но вечно одно и то же. То вверх, то вниз, как это чертово йо-йо.
Он препровождает меня в душную комнатку, где я за час до этого разговаривала со своим адвокатом. Почти сразу за нами туда входит Рут Джефферсон, за которой следует ДИ Стивенс. Рут начинает говорить еще до того, как за ним закрылась дверь.
