— Лаванда, — сообщает Итан.
— Я так и думала. — Нюхаю подарок. — Люблю лаванду.
Итан улыбается краем рта, словно его потянули за веревочку. Я понимаю, что через несколько лет он превратится в красивого мужчину. Этот шрам женщины оценят. Возможно, девочкам он уже сейчас нравится. Или мальчикам.
— Мама просила меня передать это вам. Уже несколько дней назад.
— Очень чутко с ее стороны. Но на самом деле это вам новые соседи должны делать подарки.
— Одна леди уже заходила, — говорит он. — Она сказала, что для нашей маленькой семьи не нужен такой большой дом.
— Готова поспорить, это была миссис Вассерман.
— Да.
— Не обращайте внимания.
— Мы так и сделали.
Панч соскочил с кушетки на пол и осторожно приближается к нам. Итан наклоняется вперед, кладет руку на ковер ладонью вверх. Кот замирает, потом плавно подходит к нам и, понюхав пальцы Итана, лижет их. Итан хихикает.
— Мне нравятся кошачьи языки, — говорит он, словно признаваясь в чем-то.
— Мне тоже. — Я отпиваю воду. — Они покрыты крошечными шипами — крошечными иголками, — говорю я на случай, если он не знает слова «шип». До меня доходит, что я не знаю, как разговаривать с подростком, — моим самым старшим пациентам было двенадцать. — Зажечь свечку?
Итан с улыбкой пожимает плечами:
— Конечно.
В ящике стола нахожу коробок спичек вишнево-красного цвета с надписью: «Рыжий кот». Я вспоминаю, как ужинала в этом ресторане с Эдом более двух лет назад. Кажется, мы ели тажин из курицы, и, припоминаю, Эд одобрил вино. В то время я так много не пила.
Чиркнув спичкой, я зажигаю фитилек.
— Посмотри только, — говорю я, когда в воздухе появляется язычок пламени и цветы озаряются светом. — Как мило.
Наступает молчание. Панч вьется вокруг ног Итана, потом запрыгивает к нему на колени. Итан с довольным видом смеется.
— Похоже, ты ему нравишься.
— Пожалуй, да, — говорит он, согнутым пальцем легонько почесывая кота за ухом.
— Он не выносит большинства людей. Дурной характер.
Раздается низкое урчание, будто тихо работает двигатель. Панч мурлычет.
Итан улыбается.
— Он у вас домашний?
— Для него есть кошачья дверка в кухонной двери. — Я указываю на нее. — Но он в основном бывает дома.
— Хороший мальчик, — бормочет Итан, когда Панч зарывается к нему под мышку.
— Как тебе ваш новый дом? — спрашиваю я.
Итан отвечает не сразу, массируя голову кота костяшками пальцев.
— Скучаю по старому, — говорит он после заминки.
— Еще бы. Где вы жили раньше?
Разумеется, ответ мне известен.
— В Бостоне.
— Почему вы переехали в Нью-Йорк?
Этот ответ я тоже знаю.
— Папа получил новую работу. — (Формально был перевод, но вряд ли я буду сейчас спорить.) — Здесь у меня комната больше, — сообщает он так, словно эта мысль только что пришла ему в голову.
— Прежние хозяева провели большую реконструкцию.
— Мама говорит, это была адская работа.
— Точно. Адская работа. И они объединили несколько комнат наверху.
— Вы были в моем доме? — спрашивает он.
— Несколько раз. Я не очень хорошо знала этих Лордов. Но они каждый год перед отпуском устраивали вечеринку, и я к ним ходила.
По сути, последний раз я была у них год назад. Вместе с Эдом. Две недели спустя он ушел от меня.
Я понемногу расслабляюсь. В первый момент приписываю это обществу Итана — с ним так легко, даже кот это чувствует, — но потом начинаю осознавать, что возвращаюсь в режим психоаналитика, к живому диалогу. Любознательность и сострадание — инструменты моего ремесла.
И я на миг оказываюсь в своем кабинете на Восточной Восемьдесят восьмой, в маленькой, тихой, неярко освещенной комнате, где напротив друг друга стоят два глубоких кресла, а между ними голубой ковер на полу. Шелестит батарея отопления.
Дверь отодвигается, и в приемной видны диван, деревянный стол, на котором лежат стопки журналов «Хайлайтс» и «Рейнджер Рик», коробка лего. В углу мурлычет генератор белого шума.
А вот дверь в кабинет Уэсли. Уэсли Брилл — мой деловой партнер, научный руководитель, человек, который посоветовал мне заняться частной практикой. Мы называли его Уэсли Бриллиант. Неопрятные волосы, непарные носки, и при этом блистательный и быстрый как молния ум и громовой голос. Я вижу его в кабинете — вот он развалился в кресле, вытянув длинные ноги к центру комнаты и положив на колени книгу. Окно открыто, он вдыхает зимний воздух. Только что курил. Он поднимает глаза. «Привет, Фокс», — говорит он.
— Здесь у меня комната больше моей прежней, — повторяет Итан.
Я откидываюсь назад, закидываю ногу на ногу. Эта поза кажется мне немного нелепой. Не помню, когда я последний раз так сидела.
— В какую школу ты ходишь?
— В домашнюю школу, — говорит он. — Меня учит мама. — Пока я думаю, как ответить, он кивает на фотографию, стоящую на приставном столике. — Это ваша семья?
— Да. Муж и дочь. Эд и Оливия.
— Они сейчас дома?
— Нет, они здесь не живут. Мы расстались.
— А-а. — Он гладит Панча по спине. — Сколько ей лет?
— Восемь. А тебе сколько?
— Шестнадцать. Семнадцать будет в феврале.
Что-то в этом роде сказала бы и Оливия. Он выглядит моложе своих лет.
— Моя дочь тоже родилась в феврале. В День святого Валентина.
— А я двадцать восьмого.
— Еще немного, и угодил бы в високосный год, — говорю я.
Итан кивает.
— Чем вы занимаетесь?
— Я психолог. Работаю с детьми.
Он морщит нос:
— Зачем детям психолог?
— Причины самые разные. У одних проблемы в школе, у других сложности дома. Для кого-то даже переезд на новое место вызывает затруднения.
Итан молчит.
— Так что, полагаю, если ты учишься дома, тебе не мешает встречаться с друзьями.
— Папа нашел для меня команду по плаванию, — вздыхает он.
— Давно занимаешься?
— С пяти лет.
— Наверное, ты здорово плаваешь.
— Да, хорошо. Отец говорит, я способный.
Я киваю.
— Довольно-таки хорошо, — скромно признается он. — Я учу.
— Учишь плаванию?
— Людей с физическими недостатками, — добавляет он.
— Инвалидов вследствие порока развития?
— Ага. Я много занимался этим в Бостоне. Здесь я тоже хочу этим заняться.
— С чего это началось?
— У сестры моего друга синдром Дауна. Пару лет назад она посмотрела Олимпийские игры и захотела научиться плавать. И вот я стал учить эту девочку и других детей из ее школы. А потом подключился ко всей этой… — он подыскивает слово, — сфере.
— Здорово.
— Меня не интересуют вечеринки или что-то в этом роде.
— Не твоя сфера.
— Да. — Итан улыбается. — Совсем не моя. — Он крутит головой, разглядывая кухню. — Из моей комнаты виден ваш дом, — говорит он. — Вон оттуда.
Я поворачиваюсь. Если он видит наш дом, значит у него вид на восток, на мою спальню. Мысль об этом меня не беспокоит, — в конце концов, он всего лишь подросток. Во второй раз я задумываюсь о том, не гей ли он.
А потом я замечаю, как глаза у Итана становятся словно стеклянными.
— О-о… — Я смотрю вправо — в моем офисе с этой стороны под рукой были бумажные платки.
Вместо этого вижу фотографию, с которой мне щербатым ртом широко улыбается Оливия.
— Извините, — шепчет Итан.
— Не надо извиняться, — говорю я. — Что случилось?
— Ничего. — Он трет глаза.
Я пережидаю. Он ребенок, напоминаю я себе, — высокий, с ломающимся голосом, но еще ребенок.
— Я скучаю по друзьям, — бормочет он.
— Не сомневаюсь. Конечно.
— Я никого здесь не знаю.
По щеке у него скатывается слеза. Он смахивает ее тыльной стороной ладони.
— Переезд — штука непростая. Поселившись здесь, я не сразу смогла обзавестись знакомыми.
Итан громко шмыгает носом.
— Когда вы переехали?
— Восемь лет назад. Или теперь уже фактически девять. Из Коннектикута.
Он опять шмыгает носом и теребит его пальцем.
