Когда слова эти вырвались у нее, он почувствовал, как из уголка глаза побежала слеза и покатилась вниз, к краю искривленного рта. Этой ночью двое будут преданы смерти. Мужчина в сарае и эта сумасшедшая, стоящая перед ним в коридоре. Что взять у нее? Голубой? Карий? Оба? Придется ему преподать ей урок. Заставить ее понять, прежде чем он отправит ее в ад без глаз. Откашлявшись, прочищая горло, он начал:
— «И сказал Господь Моисею, говоря: Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, — то он убийца; убийцу должно предать смерти. И если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, и тот умрет, — то он убийца: убийцу должно придать смерти. Или, если деревянным орудием, от которого можно умереть, ударит из руки так, что тот умрет, — то он убийца: убийцу должно предать смерти».[617] — Куэйд умолк, изучающе вглядываясь в ее лицо, стараясь понять усвоены ли его слова, но ничего не смог разобрать в ее голубо-карих глазах. Странная. Демоническая. По-своему соблазнительная. Да. Придется брать оба глаза. Он спросил: — Вы слушаете? Понимаете, о чем тут идет речь?
— Вы даже не сумели преподать это как священник. С чего вы решили, что у вас есть право судить и казнить?
Он пропустил мимо ушей и ее оскорбление, и ее вопрос.
— Позвольте мне завершить ваш урок Библии. «Книга Чисел» продолжает: «Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его».[618] — Куэйд поудобнее взял револьвер. — Так что, понимаете ли, я мститель за кровь.
— Неудавшийся пастор.
Улыбка исчезла с его губ, лицо ожесточилось — ему надоело играть в кошки-мышки.
— Я оставил священничество по свободной воле.
— Вы удрали, не дожидаясь, пока вас погонят взашей. А ваше самодовольное чтение Библии — куча мусора.
— Замолчите! — Он отступил на шаг от нее, поближе к лестнице. В тот момент ему хотелось быть подальше от дьяволицы и ее обвинений. А ее глаза, странные, он скоро, скоро будет держать в своей руке.
Бернадетт чуть приподняла пистолет.
— Что говорит Библия о лицемерах?
Опять это слово — он ненавидел его!
— Я не лицемер!
— Трус.
Еще одно ненавистное слово: им он сам называл себя.
— Вам ничего не известно о том, через что пришлось пройти мне, через что прошли другие — люди, потерявшие матерей и отцов, дочерей и сыновей. Вы пришли за мной? Вы нацелили на меня свой пистолет? Почему вы не ловите настоящих преступников? — Куэйд поднял глаза, словно обращаясь к Всевышнему: — Пусть будут преданы позору и бесчестию те, кто посягает на мою жизнь. Пусть будут обращены вспять и рассеяны те, кто умышляет зло против меня. Пусть будут они как мякина против ветра, и ангел Господень гонит их прочь.
— Зачем Богу отвечать на молитвы убийцы… и труса? — Бернадетт шагнула еще на шаг ближе.
— Стойте на месте! — велел Куэйд.
Она застыла, ее пистолет был нацелен на этого темноволосого красивого мужчину с темной, уродливой душой. Он потряс ее, откровенно раскрыв, что был тем самым священником, к которому она приходила в церковь. Он сам тогда подсказал ей, как его отыскать. Почему ему хотелось быть пойманным? Стремился уйти в сиятельном блеске славы?
— Вы считаете себя героем? Мучеником? Вы же два абзаца на последней странице газеты. Просто еще один больной убийца. Еще один трус.
— Я не трус! Да будь я здесь, что, думаете, я бы их не защитил?! Думаете, жизнь бы свою не отдал? Думаете, я не хотел умереть вместе с ними? Крики моих сестер до сих пор стоят у меня в ушах. Я слышу, как они умоляют сохранить им жизни.
Бернадетт опешила. С чего это вдруг его понесло причитать про защиту своих родных? Как мог он слышать?..
У нее перехватило дыхание. Опять навалился тот страх, что она чувствовала в гардеробной, опять это знакомое положение тела в тесноте. Теперь она поняла — он прятался, пока зверски убивали его родных. Сидел, прижав ноги к груди, и ничего не делал.
— Вы все время находились здесь. Вы были дома, когда их убили. Вашу маму, вашего отца и ваших сестер…
— Замолчите! Я был в школе! Я ушел! Меня тут не было! Не было!
— Они вас даже по имени не звали, ведь так? Не хотели, чтобы убийцы узнали, что вы здесь. Они умерли, оберегая вас. Бог мой! И такое носить в душе!
Куэйд сделал еще шаг к лестнице.
— Меня не было дома! Ничего я не слышал! Меня не было в гардеробной! Не было!
— Лжец! — Бернадетт шагнула в его сторону.
Палец его лег на спусковой крючок.
— Стойте, где стоите! Не двигайтесь, не то я вас сразу же прикончу!
Ей надо было сделать так, чтобы он нарвался на пулю. Этого гада ничто не остановит, кроме точного выстрела в грудь. Стрелять нужно без промаха, а у нее не было особой уверенности. Голова затуманилась, руки отяжелели. Только-только удалось ей стряхнуть с себя настрой его чувств, как тут же стало ясно, что ее собственная психика нарушена и слаба. Смягчив тон, она попыталась найти между ними нечто общее.
— Думаете, вы единственный, кто страдает от утраты? Да таких множество!
— Что вы-то знаете о страданиях?
— Моя сестра. Это не выдумка. — Рассказ дался ей легче, чем она ожидала, как завершение исповеди, начатой ею на церковной скамье. — Пьяный водитель. Он ходит поблизости, живой и здоровый. Просыпается по утрам, идет на работу, приходит домой, ужинает со своей семьей. Наведывается по воскресеньям в церковь, ту самую, где отпевали Мадди. Ту же самую церковь! Мне, думаете, это нравится? Это из-за него я перестала туда ходить. Я трусиха, а он примерный прихожанин. Знаете, сколько раз я воображала себе, как сбиваю его своим грузовиком? Видела, как он летит, кувыркаясь, через капот? — Бернадетт перевела дыхание и продолжила, говоря медленнее и не так страстно: — Но он отсидел свой срок. Весь, что полагался по приговору. Он вышел, и делу конец — вот как это происходит.
Куэйд на дюйм опустил револьвер, снял палец со спускового крючка, но оставался на месте, в одном шаге от края лестницы.
— Так не должно происходить. Это не Божья справедливость, так поступают люди — неверно и нечестно. По-доброму — к преступникам и сурово — к жертвам.
В чем-то она была с ним согласна и понимала, что ее возражение хлипкое, но оно было правдой:
— Это лучшее из того, на что мы способны.
— Я способен на лучшее, и я поступаю лучше. Вам с вашим приятелем в сарае следовало бы оставить меня в покое, дать мне делать мою работу, выполнять мою миссию. Мы с вами — на одной стороне.
Ее взгляд уперся ему в грудь. Мишень крупная, только достаточно ли близко она стоит?
— Люди не могут казнить других, где и как им заблагорассудится. Нам надлежит работать в рамках системы, пусть она и несовершенна.
— Я дал этой системе шанс. Штат Миннесота отверг смертную казнь, ко всем нам повернулся спиной.
Внизу раздался тяжелый топот чьих-то ног, и обе головы повернулись к лестнице. Куэйд круто развернулся, встав лицом к ступеням. С первого этажа долетел рокочущий мужской голос:
— ФБР! Не двигаться!
— Тони, — крикнула Бернадетт, — он вооружен!
Куэйд подошел к краю лестницы и обратился к стоявшему внизу мужчине:
— Убирайтесь из моего дома!
— Бросьте оружие, отец Куэйд! — раздался голос снизу.
«Отец». При звуке голоса чужака, обратившегося к нему по прежнему его титулу, Куэйд заколебался, поудобнее перехватывая револьвер.
Бернадетт вытянула руки и нажала на спуск, одновременно прогремели два выстрела снизу. Все три пули попали в цель: две поразили Куэйда спереди, одна — сбоку. Он дернулся, словно пораженный электрическим током, выронил револьвер и прижал обе руки к груди, отвел ладони и посмотрел на красное. Повернув голову к Бернадетт, открыл рот, будто собираясь ей что-то сказать, низко согнулся и кувырком полетел по ступеням вниз.
Опустив «глок», она подбежала к краю лестницы и облегченно вздохнула: внизу стоял живой Гарсиа. У его ног распростерся на спине Куэйд, широко раскинув руки в стороны. Слезливое распятие.
