Пока она шла к сектору «Д», ряд 14, участок 12 (супермаркет мертвых), ей пришло в голову, что Ласкунчику Уильяму тут понравилось бы. Пес скакал бы, бегал по тропинкам, возвращаясь к ней, исходя слюной, чтобы тут же умчаться снова, оглядываясь на нее, бросая вызов — догони! Сьюзен представилось, как он галопом мчится от нее, вдруг возвращается, заслышав ее зов, прыгает на нее, пачкая лапами, уши прижаты, когда она бранит его, морда вытянута для поцелуя прощения.
Неподалеку от нее, у могилы ее любимца стояла пара, улыбаясь свежим цветам, женщина нагнулась выдернуть сорняк, оскорблявший место упокоения ее ребенка-суррогата. Сьюзен показалось унизительным, что она в их компании — наблюдает пустоту их жизни, выставляет напоказ собственную.
Отыскав сектор «Д», она прошлась вдоль пронумерованных рядов.
— Ах, черт бы тебя подрал, Ласкунчик Уильям! — увидела она себя много лет назад в первой своей квартире. В руке — туфля; вернее, то, что раньше было туфлей, до того, как ею завладел неуклюжий щенок.
— Ну ты у меня получишь сейчас! — То была квартира-студия, бежать некуда, но щенок, прижав уши, поджав хвостик, заполз под кровать и свернулся там в совсем маленький клубочек.
— А ну-ка, вылезай! Получи, что заслужил! — Сьюзен опустилась на четвереньки, грозя ему испорченной туфлей. Щенок смотрел на нее, огромные карие глаза полны раскаяния. Будь он человеком, наверняка заплакал бы.
— Давай, давай! Вылезай! — Она попробовала дотянуться до него, но не сумела. — Чем дольше прячешься, тем крепче тебе достанется! — Опрокинувшись на бок, щенок поднял переднюю лапу, прося о пощаде.
— Негодный ты пес! Я жалею, что взяла тебя…
Он ткнул лапой в ее направлении, глаза, даже в темноте под кроватью, блестели от невыплаканных, невозможных слез.
— Написал тут везде и изгрыз единственные мои приличные туфли… — Щенок заскулил. — Болван несчастный!
К ней потянулась лапа, он положил голову на пол, кающийся проситель, тихонько поскуливая, словно сожалея о своей глупости, слабости, своей греховности.
— Да ладно уж, вылезай! — поласковее, но еще сердито крикнула она. Щенок заскулил погромче, как бы прося Бога — «вмешайся же, наконец!»
— Да вылезай уж, — невольно расхохоталась Сьюзен, — придурок маленький!
Щенок подполз к ней (голова еще великовата для маленького туловища), глаза — жалобно-страдальческие.
Тут-то в первый раз он и потянулся мордой, чтобы его поцеловали.
— О, Господи! — Она взяла его на руки. — И во что я ввязалась?
С воспоминаниями покончено, Сьюзен обнаружила, что тихонько плачет на могиле Ласкунчика Уильяма, ей ужасно хотелось поцеловать своего пса еще хоть разочек.
Домой Сьюзен вернулась уже после двух. Не успела она закрыть дверь, как, зазвонили телефоны. Один раз. Сьюзен напряженно смотрела в сторону кухни (ближайший от нее телефон), ожидая паузы — сигнала, что дозванивается Гарриэт. Пауза наступила. Следом второй звонок. Сьюзен подождала, пусть позвонит несколько раз, медленно вошла на кухню, все еще страшась, что придется дотронуться до телефона, но затем, припомнив уверенность Гарриэт (в себе и окружающем ее мире), сняла трубку.
— Гарриэт? — спросила она, держа трубку на отлете.
— Пошла твоя Гарриэт на… — успела услышать она до того, как хлопнула трубку. Если это и произнес голос, то совсем не похожий на человеческий. В сгустке плотной тишины. Это мог быть только один субъект.
Или Существо.
— Я не могу описать! — Сьюзен по-прежнему трясло, хотя секретарша по просьбе Гарриэт уже принесла кофе. (Сьюзен, выскочив из дома, увела такси из-под носа какого-то прохожего; тот, увидев ее, побоялся даже спорить, и примчалась прямо на телефонную станцию, на 42-ю улицу. Дежурный послал за Гарриэт, срочно вызвав ту с заседания.)
— Даже не пойму, был ли это голос, — прерывисто, стараясь замедлить поток слов, лившийся из нее, рассказывала Сьюзен. — Больше похоже на рычание зверя, что ли… сама не пойму…
— Может, электроника какая?
— Что?
— Ну, через микрофон говорили.
— Не знаю. Господи, Гарриэт, в жизни так не пугалась…
— Понимаю, милая. Но успокойся, успокойся же!
— Про тебя знает! Знает, как мы уславливались, чтоб ты звонила.
Гарриэт хотелось разубедить Сьюзен, объяснить, что ничего тот не знает, но она сумела только выговорить:
— Ладно, будет тебе! Успокойся!
Через несколько минут, когда Сьюзен успокоилась, Гарриэт уже потребовала:
— Послушай, ты должна сделать это. Как бы ни напугалась, но следующий раз, когда позвонят, не вешай трубку. Положи рядышком, уйди из квартиры, приезжай сюда, если захочешь, только не вешай! Мы бессильны что-то сделать, если снова повесишь!
— Я понимаю. — Сьюзен было стыдно, что она не способна помочь единственному человеку, который взялся выручить ее из беды. — Не буду. Обещаю.
— Вот и умница. — Гарриэт взглянула на часы. — Ох, дерьмо! 3:15! У меня кабинет битком набит подчиненными, которые ждут не дождутся наброситься на меня. Пора! Пойдем, провожу тебя до лифта.
Они вместе дошли до лифта. Гарриэт заверила Сьюзен, что им все удастся. Непременно. Рано или поздно, а он (оно) будет пойман и посажен, куда следует.
— Наверняка псих какой-то. Порой такие выползают из нор. Но им нельзя поддаваться!
Сконфуженная дальше некуда, Сьюзен покивала, глядя вслед Гарриэт, торопящейся на заседание. Случись какая напасть с такой, она уж знала бы, как справиться! У Гарриэт было все, чего недоставало Сьюзен, среди прочего — храбрость.
На полпути к вестибюлю Сьюзен вспомнила, что Андреа наверняка уже пришла из школы, сидит одна в квартире и ждет ее.
Новый позор.
Шанс им наконец представился. Произошло это на другой день утром. Только-только стукнули дверцы лифта — Лу увез Андреа на целый день.
Звонок. Пауза. Второй. Сьюзен стояла на кухне с чашкой кофе в руках, чувствуя, что начинает дрожать, и уверенная — на другом конце провода ее поджидает Существо.
Вспомнив наставления Гарриэт, она подошла к телефону, сняла трубку. Поднеся ее к уху, она услышала голос Гарриэт:
— Послушай, ты должна сделать одно. Как бы ни напугалась, но следующий раз, когда позвонят, не вешай трубку. Положи ее рядышком, уйди из квартиры, приезжай сюда, если захочешь.
— Гарриэт? — неуверенно спросила Сьюзен.
— …только не вешай! Мы бессильны что-то сделать, если снова повесишь.
— Гарриэт? Это ты?
— Я понимаю. Не буду.
Сьюзен узнала собственный голос.
— Вот и умница…
— Гарриэт? Гарриэт? — выкрикнула Сьюзен, как будто могла пробиться сквозь толщу разговора к настоящей Гарриэт.
— …Ох, дерьмо! 3:15! У меня кабинет битком…
— Прекрати!
— …подчиненными, которые ждут-не дождутся наброситься на меня. Пора…
— Черт побери! Я не повешу трубку!
— …провожу тебя до лифта…
— На этот раз ты не заставишь меня! Ни за что!
— …а как тебе кабинеты наши? Шик, да?
Сьюзен хлопнула трубку на кухонный стол с такой силой, что треснул наушник, и белый кружок пластика скакнул на пол, где несколько секунд повибрировал, а потом замер у ее ног. Сьюзен уставилась на него, и через минуту до нее дошло: из уцелевшей части трубки не раздается ни звука. Она бросилась в гостиную и сорвала трубку второго телефона.
Лишь гудок набора.
Кляня себя за глупость, Сьюзен твердила, что в следующий раз, когда позвонят, никакие трюки, никакие непристойности, самые неожиданные, не вынудят ее нарушить обещание.
Пахло дымом. Запах преследовал Сьюзен весь день, и она тыкалась по всей квартире, ища источник. Лу ничего не чувствовал и раздражался все сильнее, наблюдая, как она без конца то открывает, то захлопывает дверцы шкафа. А запах держался. Три раза проверяла подсобные помещения, выглядывала в коридор; раз десять открыла дверцу плиты; принюхивалась к проводам лампы и двух телевизоров, даже крутила транзистор, принесенный из офиса. А едкий запах дыма не исчезал. Присутствовал он и в ее единственном сне в ту ночь.
