— Статутное изнасилование. Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия.
— Ну да. Но ведь это же не считается, если я тоже несовершеннолетний, да? Ну, то есть если парень и девчонка занимаются сексом друг с другом, и они оба несовершеннолетние, и они трахаются…
— Мэтт! — ахнула его мать.
— В Массачусетсе возраст согласия — шестнадцать лет. Если два четырнадцатилетних подростка занимаются сексом, они оба совершают изнасилование.
— Вы хотите сказать, что они насилуют друг друга?
— Формально — да.
Он бросил на Кристин заговорщицкий взгляд:
— Так сколько тебе лет, ты сказала?
— Шестнадцать, — заявила та.
— Везет мне сегодня.
— Я бы на твоем месте не радовался раньше времени, сынок. «Сегодня» еще не закончилось.
— Знаете что? Пожалуй, не стоит мне разговаривать с вами ни про Лена, ни про что-либо еще.
— Мэтт, я не коп. Мне плевать, сколько лет твой подружке и чем вы с ней занимаетесь.
— Вы отец того парнишки?
В речи Мэтта прорезался бостонский акцент.
— Угу.
— Знаете, ваш сын этого не делал.
Я замер. Сердце у меня начало бухать.
— Это сделал Лен.
— Откуда ты это знаешь, Мэтт?
— Просто знаю.
— Каким образом? Я думал, там, в библиотеке, ты был жертвой его развратных действий. Не думал, что ты знаком с… с Леном.
— Ну, это сложно объяснить.
— Да?
— Да. Мы с Ленни… ну, в общем, вроде как друзья.
— Он твой вроде как друг, на которого ты заявил в полицию за развратные действия?
— Буду с вами честен. То, за что я на него заявил… в общем, он никогда этого не делал.
— Да? Почему тогда ты на него заявил?
Он ухмыльнулся:
— Ну, я же сказал, это сложно объяснить.
— Так он трогал тебя или нет?
— Ну, трогал.
— Тогда что тут сложнообъяснимого?
— Эй, знаете что? Мне все эти ваши вопросы не очень-то нравятся. Думаю, мне не стоит с вами говорить. У меня есть право хранить молчание. Пожалуй, воспользуюсь-ка я им.
— Ты имеешь право хранить молчание с копами. Я — не коп. Ко мне Пятая поправка не относится.
— У меня могут быть неприятности.
— Мэтт… сынок. Послушай меня. Я — человек очень спокойный. Но ты испытываешь мое терпение. Я начинаю, — глубокий вдох, — сердиться, Мэтт, понимаешь? Это не самые любимые мои эмоции. Так что давай-ка завязывать с этими играми, ладно?
На меня вдруг навалилось ощущение громадности собственного тела. Насколько же больше я был этого парнишки. И у меня возникло чувство, будто я расширяюсь и мне становится тесно в этой комнатушке, которая уже не способна меня вместить.
— Если ты знаешь что-нибудь о том убийстве в парке Колд-Спринг, Мэтт, ты расскажешь это мне. Потому что, сынок, ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить.
— Я не хочу говорить в их присутствии.
— Прекрасно.
Я ухватил парнишку за локоть и вывернул его — и близко не в полную силу, которой обладал в тот момент, потому что чувствовал, что сейчас могу с легкостью отделить его руку от тела одним крохотным движением, оторвать ее вместе с кожей, мышцами и костью, — и повел Мэтта в спальню его матери. Незабываемая обстановка этой комнаты состояла из прикроватной тумбочки, собранной из двух сетчатых ящиков из-под молока, водруженных один на другой и перевернутых вверх дном, и коллажа из фотографий актеров-мужчин, аккуратно вырезанных из журналов и скотчем приклеенных к стене. Я закрыл дверь и встал перед ней, скрестив руки на груди. Так же быстро, как и ударил мне в голову, адреналин уже начинал испаряться из моего тела, будто мой организм чувствовал, что пик кризиса уже позади, парнишка готов разговаривать.
— Расскажи мне про Леонарда. Откуда ты его знаешь?
— Леонард подвалил ко мне однажды в «Макдоналдсе», весь такой елейный и жалкий, и спросил, не хочу ли я чего-нибудь, например бургер или еще что-то. Сказал, что купит мне все, что я хочу, если соглашусь просто поесть с ним вместе, ну, просто посидеть с ним за одним столиком. Я понял, что он педик, но, если он готов купить мне «Биг Мак», мне это без разницы. Я-то знаю, что я не гей, так что мне это было по барабану. Ну, в общем, я сказал «ладно», ну и вот, мы такие едим, и он такой пыжится, строит из себя клевого чувака, как будто он уже мой кореш, а потом берет и спрашивает меня, не хочу ли я взглянуть на его квартиру. У него, мол, куча дивиди-дисков, можно посмотреть какую-нибудь киношку или еще что-нибудь. Ну, я сразу понял, что у него на уме. И сказал, что не желаю иметь с ним ничего общего, но если у него есть бабло, может, мы что-нибудь и придумаем. Ну и он такой говорит, что даст мне пятьдесят баксов, если я позволю ему, ну, в общем, потрогать мои причиндалы и всякое такое через брюки. Я сказал ему, пусть гонит сотку, и тогда я согласен. Ну, он ее мне и дал.
— Он дал тебе сто баксов?
— Угу. Ну, за то, чтобы просто потрогать меня за задницу и все такое.
Парнишка фыркнул при мысли о цене, которую он заломил за такую мелочь.
— Продолжай.
— Ну, в общем, после этого он сказал, что хочет продолжать так делать и дальше. И каждый раз давал мне по сто баксов.
— И что ты ему за это делал?
— Ничего. Клянусь.
— Брось, Мэтт. За сотню баксов?
— Честное слово. Все, что я ему позволял, — это потрогать меня за задницу… ну и спереди.
— Ты при этом что-то снимал?
— Нет. Вся моя одежда оставалась на мне.
— Каждый раз?
— Каждый раз.
— И сколько их было, этих разов?
— Пять.
— Пятьсот баксов?
— Точно.
Парнишка снова ухмыльнулся. Легкие деньги.
— Он не пытался залезть к тебе в трусы?
Мэтью помялся.
— Один раз.
— Один раз?
— Честное слово. Один раз.
— И долго это продолжалось?
— Несколько недель. Патц сказал, что это все, что он может себе позволить.
— А что произошло в библиотеке?
— Ничего. Я там даже не был. Я вообще понятия не имею, где она находится.
— Почему тогда ты на него заявил?
— Он сказал, что не хочет мне больше платить. Будто ему это не по душе, что, если бы мы были друзьями, ему не пришлось бы платить. Я ответил, если он мне не заплатит, я заявлю на него в полицию. Я знал, что он на условно-досрочном, знал, что он состоит на учете как сексуальный маньяк. Если бы он на УДО нарушил правила, его бы снова посадили.
— И он не стал платить?
— Ну, сколько-то все-таки заплатил. Приходит ко мне такой: «Я заплачу тебе половину». А я ему: «Нет, ты заплатишь мне все». Деньги-то у него были. У него куча бабла. Конечно, я этого не хотел. Но мне нужны деньги, понимаете? Сами видите, как мы живем. Вы знаете, каково это, когда у тебя нет денег? Без денег же вообще никуда.
— Значит, ты вымогал у него деньги. И что? Какое отношение это все имеет к парку Колд-Спринг?
— Так он потому меня и бросил. Сказал, что ему нравится другой парнишка, который по утрам ходит через парк мимо его дома.
— Какой парнишка?
— Ну, тот, которого убили.
— Откуда ты знаешь, что это он?
— Потому что Леонард сказал, что хочет попробовать с ним познакомиться. Он его вроде как подкарауливал. Ну, бродил по парку по утрам, пытался с ним встретиться. Даже знал, как того парнишку звали. Слышал, как кто-то из друзей назвал его по имени. Его звали Бен. Он сказал, что попытается с ним поговорить. Это было прямо перед тем, как все произошло. Я обо всем этом даже и не думал, пока того парнишку не убили.
— И что Леонард про него говорил?
— Что он прекрасный. Он прямо так и сказал: «Прекрасный».
— Почему ты думаешь, что он мог совершить это преступление? Патц когда-нибудь тебе угрожал?
— Нет. Вы смеетесь, что ли? Я бы от него мокрого места не оставил. Ленни слюнтяй. Думаю, он потому и любит мальчиков: сам то большой, а дети вроде как меньше.
— Ну и зачем ему понадобилось убивать Бена Рифкина, если он подкараулил его в парке?
— Не знаю. Меня там не было. Но я знаю, что у Ленни был нож и он брал его с собой, когда собирался с кем-нибудь познакомиться, потому что, когда ты гомик и подваливаешь не к тому парню, тебе может не поздоровиться. Это он так объяснил.
