— Это Дерек. Дерек Ю.
— Почему ты так считаешь?
— Он написал то же самое на «Фейсбуке». Дерек уже давно это говорит.
Джонатан кивнул, но напрашивающийся вопрос — правда ли это? — задавать не стал.
— Что ж, — подытожил он, — вся версия обвинения выстроена исключительно на косвенных доказательствах. В деле имеется отпечаток пальца, о котором я хотел бы поговорить. Но отпечатки — улика весьма условная. Невозможно определить точно, когда и при каких обстоятельствах отпечаток оказался там, где оказался. Нередко у этого имеется совершенно невинное объяснение.
Он бросил эту фразу как бы между делом, не отрываясь от бумаг.
Я поежился.
— Есть еще кое-что, — произнесла Лори. В атмосфере комнаты проскочила искра любопытства. Лори нерешительно обвела взглядом стол. — А что, если на суде всплывет, что Джейкоб унаследовал нечто неприятное, нечто вроде болезни? — хриплым, мгновенно севшим голосом спросила она.
— Я не понимаю. Что он унаследовал?
— Склонность к насилию.
— Что?! — изумленно воскликнул Джейкоб.
— Не знаю, рассказал вам мой муж или нет: в нашей семье имеется история насилия. Как выяснилось.
Я отметил, что она сказала «в нашей семье», во множественном числе, и ухватился за это «мы», как утопающий за соломинку, чтобы не ухнуть в разверзающуюся бездну.
Джонатан откинулся на спинку стула и, сняв очки, оставил их болтаться на шнурке. Потом устремил на Лори озадаченный взгляд.
— Не мы с Энди, — пояснила Лори. — Дед Джейкоба, его прадед, его прапрадед. И так далее.
— Мама, что ты такое говоришь? — пытался понять Джейкоб.
— Я просто задаюсь вопросом, не скажут ли, что Джейкоб… что у Джейкоба есть… предрасположенность? Генетическая предрасположенность?
— Предрасположенность какого рода?
— К насилию.
— Генетическая предрасположенность к насилию? Нет. Разумеется, нет. — Джонатан покачал головой, но потом любопытство все же одержало верх. — О чьих деде и прадеде мы говорим?
— О моих. — Я почувствовал, что краснею, щекам стало жарко, уши запылали. Мне стало стыдно, потом стало стыдно за то, что мне стыдно, за мое неумение владеть собой. Потом стало стыдно еще и за то, что Джонатан наблюдает за тем, как мой сын узнает обо всем этом, в режиме реального времени, что это выставляет меня в его глазах лжецом и плохим отцом. И лишь в самую последнюю очередь мне было стыдно перед сыном.
Джонатан подчеркнуто отвел от меня взгляд, чтобы я мог прийти в себя.
— Нет, Лори, доказательства подобного рода никоим образом не могут быть приняты к рассмотрению на суде. В любом случае, насколько мне известно, такой вещи, как генетическая предрасположенность к насилию, не существует. Если семейная история Энди и в самом деле омрачена насилием, то его же собственная жизнь и его миролюбивый характер являются доказательством того, что никакой генетической предрасположенности нет.
Он посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я уловил в его голосе уверенность.
— Меня беспокоит не Энди. Меня беспокоит обвинитель, Лоджудис. А вдруг он об этом узнает? Я посмотрела сегодня утром в Интернете. Были дела, в которых использовались подобного рода доказательства по ДНК. Якобы плохая наследственность делает обвиняемого агрессивным. Они называли это «геном убийцы».
— Вздор. «Ген убийцы»! Уж наверняка все эти дела рассматривались не в Массачусетсе.
— Нет, не в Массачусетсе.
— Джонатан, моя жена расстроена, — вмешался я. — Мы только вчера ночью об этом поговорили. Это моя вина. Мне не следовало вываливать все это на нее в такой момент.
Лори выпрямилась, чтобы продемонстрировать, что я ошибаюсь. Она владела собой, а не действовала под влиянием эмоций.
— Лори, — успокаивающим тоном произнес Джонатан, — все, что я могу вам сказать, — это что, если они действительно попытаются поднять этот вопрос на суде, мы будем биться не на жизнь, а на смерть. Это же бред собачий.
Джонатан фыркнул и покачал головой, что для такого мягкого и сдержанного человека, как он, было довольно эмоциональной реакцией.
И даже сейчас, возвращаясь мыслями к тому моменту, когда впервые была высказана вслух идея о «гене убийцы», и не кем-нибудь, а Лори, я чувствую, как мышцы спины у меня каменеют, а вдоль позвоночника разбегаются мурашки гнева. Ген убийцы был не просто гнусной идеей и клеветническим измышлением — хотя он, без всякого сомнения, был и тем и другим. Он был еще и личным оскорблением для меня как юриста. С моей точки зрения, это было чистой воды мракобесие, извращающее смысл настоящей теории ДНК и генетического компонента поведения и подменяющее их псевдонаучными бреднями нечистоплотных адвокатов, циничной наукообразной галиматьей, подлинная цель которой — манипулирование присяжными и запудривание им мозгов имитацией научных фактов. Ген убийцы — ложь. Ловкое надувательство со стороны адвокатов.
Кроме того, эта идея была глубоко разрушительной. Она подрывала саму основу уголовного права. В суде мы наказываем за преступное намерение — mens rea, виновную мысль. Существует древнее правило: actus non facit reum nisi mens sit rea — «деяние не делает виновным, если невиновна мысль». Поэтому мы не судим детей, пьяниц и шизофреников: они не способны принять решение о совершении преступления с подлинным пониманием значения своих действий. Свобода воли для закона так же важна, как и для религии или любого другого морального кодекса. Мы же не наказываем леопарда за его свирепость. Хватит ли у Лоджудиса наглости вопреки всему все-таки разыграть эту карту? «Испорченный от рождения». Я был уверен, что он попытается. Несмотря на все законы и все научные факты, он будет нашептывать присяжным в уши, точно сплетник, разбалтывающий секрет. Он найдет способ.
Лори, разумеется, оказалась права: проклятый ген убийцы будет преследовать нас, пусть и не совсем так, как она себе это представляла. Но на той нашей самой первой встрече Джонатан и я сам, взращенные на гуманистических традициях закона, инстинктивно бросились отрицать это. Мы отмахнулись от нее. Однако же идея завладела воображением Лори — и Джейкоба тоже.
Челюсть у моего сына отвисла в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова.
— Кто-нибудь здесь объяснит мне, о чем вы все говорите?
— Джейк, — начал я, но язык отказался мне повиноваться.
— Что? Да скажите же мне уже кто-нибудь!
— Мой отец сидит в тюрьме. Он там уже много лет.
— Но ты же никогда не знал своего отца.
— Это не совсем правда.
— Но ты же сам говорил! Ты же сам всегда это говорил!
— Да, я это говорил. Прости меня. Я действительно никогда не знал его по-настоящему, это правда. Но я знал, кто он.
— Ты мне врал?!
— Я не говорил тебе всей правды.
— Ты врал.
Я покачал головой. Все мои доводы, все мои детские соображения сейчас казались смехотворными и никуда не годными.
— Я не знаю.
— Боже. Что он сделал?
Глубокий вдох.
— Он убил девушку.
— Как? За что? Что произошло?
— Мне не очень хочется это обсуждать.
— Тебе не хочется это обсуждать? Ну, понятное дело, еще бы тебе хотелось это обсуждать!
— Он плохой человек, Джейкоб, и точка. Давай на этом и остановимся.
— Почему ты никогда мне об этом не рассказывал?
— Джейкоб, — мягко вмешалась Лори, — я тоже не знала. Папа рассказал мне только вчера вечером. — Она накрыла руку сына своей и сжала ее. — Все в порядке. Мы пока пытаемся все это переварить. Постарайся не терять головы, ладно?
— Просто… просто этого не может быть. Почему ты никогда мне об этом не рассказывал? Это же мой… кто он мне… мой дед? Как ты мог скрывать это от меня? Что ты о себе возомнил?
— Джейкоб! Как ты разговариваешь с отцом?
— Лори, ничего страшного. Он имеет право злиться.
— Я и злюсь!
— Джейкоб, я никогда не рассказывал тебе — и никому вообще — об этом, потому что боялся, что люди станут смотреть на меня по-другому. А теперь я боюсь, что люди станут смотреть по-другому и на тебя тоже. Я не хотел, чтобы это произошло. Когда-нибудь, возможно даже очень скоро, ты меня поймешь.
