«Это лучшее время, — проговорила задумчиво Мэрилин, взяв меня под руку, будто мы тинейджеры. — Флирт. Обещание будущего. Безупречность до того часа, когда вы узнаете друг друга по-настоящему».
Не понимаю, как это может быть лучшим временем. Я слишком занята — пытаюсь подавить в себе паническую атаку, страх, волнение, возбуждение, которые одолевают меня при мысли о том, что я позволю кому-то узнать меня. И думаю: может быть, еще не поздно поменять решение и отказаться от встречи?
Но вот я здесь, и я вижу, как он встает с того места, где ждет меня у изящной барной стойки, и я чувствую: да, свидания и должны проходить в такой обстановке. Мои руки дрожат. Странное ощущение. Я неловкая. Уродливая. Меня видно насквозь. Но он, кажется, ничего не замечает.
— Я волновался, что вы передумаете.
Саймон наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и я чувствую смесь цитрусового запаха и тепла, которая оказывает на меня оглупляющее действие. Я бормочу «привет», но успокоению моих нервов это никак не способствует.
— Вы прекрасны! — говорит он, делая шаг назад. И я готова сквозь землю провалиться. Я ничуть не прекрасна. У меня целлюлит и цвет кожи стареющей женщины, как после подтяжки. Моим волосам не помешало бы мелирование. И все такое. Его слова заставляют меня вспомнить, как посмотрела на меня Ава, когда я выходила. Она назвала меня хорошенькой и была настолько потрясена, что видно было — дочь не лукавила. Мне стало тепло, и радостно, и грустно — все смешалось в одно. «Хорошенькая» — это только следствие везения или усилий, но в то же время словечко это может оказывать и другое действие. На самом деле никто не должен доверять «хорошенькому». Принимать его за чистую монету.
Саймон без галстука, на нем приталенная рубашка, верхняя пуговица расстегнута, костюм модный и дорогой — может, от Пола Смита. Да я просто уверена, что это Пол Смит[460]. Это тебе не одежда для офиса. Ава подивилась бы мне. Она думает, что одежда меня не интересует. Она ошибается. В ее возрасте и младше я была одержима одеждой, разглядывала фотографии во всех журналах, которые ко мне попадали, пока с моих излюбленных страниц не сходил глянец и цвет. И какое-то время перед ее рождением я ходила в большие дизайнерские магазины, просто чтобы потрогать разные ткани, вдохнуть чудо моды. Даже если бы я могла себе позволить, я бы ничего из этого не купила. Эта одежда была не для таких, как я.
Официант ведет нас к столику, и Саймон заказывает хлеб, оливки и немного газированной воды. Я сижу, радуясь тому, что можно не беспокоиться за дрожащие ноги и что свет приглушенный.
— Как у Авы прошли последние экзамены? — спрашивает он, когда официант дает мне объемистое меню. Все слова мерцают на поверхности жесткой бумаги, словно могут в любую минуту соскользнуть с нее.
— О, кажется, хорошо. — Я делаю маленький глоток воды. Горло у меня словно выстлано наждаком. — Ей шестнадцать. Добиться от нее чего-нибудь толком не получается. Но она не хлопает дверьми и кажется вполне счастливой.
— Собирается отпраздновать?
Я киваю.
— А завтра еще и Речной фестиваль, так что я ее почти не буду видеть. У дочки хорошие друзья. Я за нее не очень беспокоюсь. — Лгать легко. Я все время волнуюсь за нее. Я только и делаю, что волнуюсь. — Трудно понять, сколько свободы можно ей дать, — продолжаю я. — Они в шестнадцать уже такие взрослые и в то же время совсем дети.
Саймон смотрит в свое меню, и я понимаю, насколько ему все это, наверно, скучно.
— Извините, я забыла, что у вас нет детей.
— Нет. Но я с удовольствием слушаю про вашу.
— Почему? — Я пытаюсь не допустить в мой голос настороженную интонацию.
— Потому что вы мне нравитесь, Лиза, — улыбается он. — Я хочу знать о вас больше, но вы сопротивляетесь.
— Знать-то обо мне особо нечего. Я живу скучной жизнью.
Я пытаюсь говорить шутливо и кокетливо, но у меня ничего не получается. Даниель. Мое сердце ноет под этим грузом.
— Ни секунды вам не верю. В тихом омуте и все такое.
— Но так оно и есть.
К счастью, возвращается официант, и я наугад выбираю эскалоп, морского карася и бокал шабли.
— Выпивоха из меня никакая, — говорю я. — Так что закажите только бутылку, если готовы выпить остальное.
Он смеется:
— Мне сегодня ехать в Кент на утреннюю деловую встречу в моем отеле «Грейнджер-хаус». Охота пуще неволи. Так что и мне один бокал. Если по-честному, то я тоже не люблю напиваться. Я слишком старый и занятой для похмелий.
Двойная волна облегчения накатывает на меня. Он не пьяница. И он не будет пытаться затащить меня в постель сегодня. В любом случае мысль нелепая, будто он захочет иметь секс со мной, но все же я боюсь этого. Я не была в постели с мужчиной много лет. Я много лет не была с мужчиной.
— Значит… — начинает он, и по его тону я знаю, о чем он сейчас спросит. Какая-нибудь вариация «расскажите мне о себе». — Вы сказали, что вот уже около десяти лет работаете в ПКР. А что было до этого?
— Ава, — просто говорю я. Боже мой, с чего же начать? До этого было столько всего. Слишком много. Целая вселенная жизни. Как было бы здорово суметь затолкать мою жизнь в тощенький абзац или превратить прошедшие годы в увлекательнейший анекдот. Ни то ни другое мне не по силам.
— Да? — В его глазах безмолвный вопрос.
Замужество, развод, отец Авы, другие бойфренды — все то, что интересует мужчин. Будто женщину можно оценить только по ее отношениям с другими мужчинами, а не по тому, что есть в ней или что она сама собой представляет. Интимная информация приходит позже. Для таких разговоров отводится ночь, головы лежат на подушках, в темноте видны только очертания лиц. Вот когда люди сдают друг другу свое оружие, надеясь, что их не заколют им ночью.
Приносят наше вино, я делаю глоток. Саймон все еще смотрит на меня в ожидании.
— Кто-то сказал мне, — начинаю я, — что человеческое тело заменяет целиком свои клетки за семь лет. Так что мы, по существу, совсем новые люди по сравнению с теми, какими были семь лет назад, а тот человек совсем не похож на того, каким он был тогда. Поэтому я часто думаю: почему всех так интересует прошлое других людей — ведь никто из нас уже не тот, что был прежде?
— Никогда об этом не слышал. — Он пригубливает свое вино. — Вы считаете, так и есть?
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Нужно, пожалуй, погуглить, но если это выдумка, то жаль. Мне нравится думать, что так и есть.
— И мне тоже. Раскрепощающая мысль. — Саймон смотрит на меня проницательным взглядом. Мы скорее двое взрослых людей, чем мужчина и женщина, танцующие друг с другом в облаке парфюма. — Когда я был помоложе, я совершал поступки, которыми сейчас вовсе не горжусь, — говорит он. — Приятно думать, что я, может, могу оставить их в прошлом вместе с теми старыми клетками.
— Я не буду спрашивать о ваших других «я», если вы не будете спрашивать о моих. Договорились?
— Договорились.
Жизнь — это целый ряд договоренностей, вот чему я научилась. Большинство из них нарушаются. Мне нужно, чтобы эта продержалась следующие несколько часов. Потом я вновь стану трезвой, и мы больше этого не повторим. Мы чокаемся. Боже мой, как он сексуален! Настоящий сердцеед. Какого черта он меня приглашает в ресторан?
К половине двенадцатого, когда мы заканчиваем, я почти полностью расслабилась и улыбаюсь естественно. Да что говорить, мне так хорошо! Я даже не уверена, что смогу перестать улыбаться. Мы говорили обо всем на свете, не пересекая границу прошлого; не исключено, что можно оставаться в настоящем и находить его вполне сносным. Мы говорили о кино и телешоу, которые мы оба любим или ненавидим, о больных местах, я рассказала ему о бассейне Авы, о том, какая она умница, обо всех надеждах, которые я возлагаю на нее. Он говорил об отелях, о том, что мечтает отойти от бизнеса в Англии и открыть отель на Карибах — небольшой, со специализацией на дайвинге, водных видах спорта и отличной местной кухне. Такое спокойное местечко, оно может работать и без его участия, а он бы проводил время на воде или занимался живописью. Может, даже и книгу написал бы. Говорил он все это, смущаясь, но мне его планы казались замечательными.
