— Твою паршивую собаку я не возьму.
— Как же так? Кто его покормит? Пес начнет рыскать по округе в поисках еды, и кто-нибудь его застрелит. Или машина собьет, — не на шутку пугаюсь я. — Он хороший пес. Он заслуживает лучшего.
— Плевать мне на то, что он заслуживает. Он — собака. И я его не возьму.
Я рыдаю в голос. Неважно, что шериф и его помощник Билл сочтут меня слюнтяем.
— Каждый месяц покупай Джоди печенье с предсказанием и бумажный зонтик, — успеваю еще попросить я. И вешаю трубку.
Шериф отодвигает от меня телефон и располагается на своем столе поближе ко мне, так что я отчетливо вижу красновато-коричневое пятно на его серых форменных штанах. На ляжке. Неужели кровь? Да нет, скорее, кетчуп.
Тянусь за испачканным платком (чистых в коробке не осталось) и, забыв про разбитый нос, сморкаюсь. Вскрикиваю от боли. У шерифа ко мне ни капли сочувствия. А чего я ждал? Глаза у него наполовину прикрыты, вылитая сонная черепаха.
— У тебя богатый опыт по части оружия, Харли? — спрашивает меня шериф.
Впервые за весь вечер он обращается ко мне по имени. До этого называл меня «сынок».
— Кое-какой есть, — говорю.
— Ты ведь ходил с отцом на охоту?
— Нечасто.
— Ну, с винтовкой-то ты умеешь обращаться. Знаешь, как целиться, как стрелять. Знаешь, какая силища в «магнум 44». Знаешь, какие увечья он может нанести вблизи.
Шериф поднимается и начинает мерить шагами кабинет. Я рад этому. Мне не нравится ни его вид, ни запах. Ремень, кобура и дешевые башмаки скрипят при ходьбе.
— У меня к тебе вопрос. Почему ты не стрелял в нее с расстояния? С таким-то прицелом? Даже уметь стрелять не надо. Навел на цель и нажал на спуск.
Я молчу. Он останавливается, смотрит на меня. Опять принимается шагать.
— Ты мог забраться на холм у железной дороги и застрелить ее, когда она играла во дворе с детьми. Или в доме через окно.
Шериф ест меня глазами.
— Ты ведь знаком с ее детьми? — спрашивает он, будто сам не знает. — Ее девочка — подружка твоей сестры, которой ты только что звонил. Теперь их дружбе конец, так?
Я понимаю, куда он клонит, но не понимаю зачем. У него есть жертва. У него есть убийца.
И чего воду мутить? В виновности мамы никто не сомневался.
Руки у меня снова начинают трястись. Прячу их под себя.
— Если бы ты обстряпал дело именно так, мог бы представить все как несчастный случай на охоте и вообще избежал бы тюрьмы. Таких случаев полно. Тебя бы никто не заподозрил, поскольку никто не знал, какие вас связывают отношения. Верно? Муж ни о чем не подозревал.
— Вы ему сказали? — спрашиваю я, борясь с тошнотой.
Другой его помощник входит в кабинет с двумя дымящимися пластиковыми стаканчиками.
— Нет. — Шериф берет свой кофе. — С момента обнаружения тела я не выходил из этого кабинета. Правда, я с ним говорил. Он был потрясен, что мы тебя задержали. Сказал, тебе нравилась его жена, а ты нравился ей. Ему тебя было жалко. По его словам, ты пару дней назад заезжал к ним весь расстроенный. В собственный день рождения навещал в тюрьме мать. И жена под проливным дождем побеседовала в тобой в кабине твоей машины, и тебе стало легче.
Он делает глоток.
— От общения с ней тебе делалось легче, Харли?
Я смотрю на окровавленный платок. От запаха кофе меня мутит.
— Вот и дообщался. Каюк.
— Заткнись! — ору я неожиданно для самого себя.
Вскакиваю я тоже неожиданно для самого себя. Тут уже обошлось без Билла. Нашелся и еще добрый человек. Усмирил.
Именно этот человек напророчил мне смертный приговор. Еще когда я делал признание. Я расписывал им, какая она была красивая, и этот помощник заметил, что убить красавицу, да еще и мать малолетних детей, — самое страшное преступление. Хуже только детоубийство. Меня за это точно поджарят. Хотя в Пенсильвании в ходу смертельные инъекции. Так что мне вкатят прививочку. Я спросил, приговорили бы меня к смерти, если бы жертва была старая и страшная, и он ответил, что, скорее всего, дали бы пожизненное. По-моему, именно он сказал по телефону, когда я позвонил насчет мамы, что я слишком много смотрю телевизор. Я узнал голос.
Он будто тисками сжимает мне плечо, и я дергаюсь всем телом. Совсем как Эмбер сегодня вечером, когда я дотронулся до нее. Оказалось, у нее на плече огромный синяк. У этих винтовок та еще отдача.
— Хочу в тюрьму, — вырывается у меня.
Помощник оглядывается на шефа, тот кивает в ответ. Тиски разжимаются.
— В тюрьму. Скорее, — плачу я.
— Ладно, будет тебе тюрьма, — обещает шериф. — Ответишь еще на один вопрос, подпишешь признание — и отправляйся в камеру. Пару часов посидишь у нас. Попозже, когда приступят к работе адвокаты и судьи, тебя перевезут в настоящую тюрьму. Да ты сядь.
Я не слушаюсь.
— За что ты ее убил? — спрашивает шериф.
Меня душит паника. Вспоминаю Элвиса. Пес подумает, что я его бросил, и всю оставшуюся жизнь будет корить в этом себя. Вспоминаю Джоди и Эсме.
Шериф прав: подружками им больше не бывать. Вспоминаю Эмбер. Она плакала и плакала и никак не могла остановиться. Все повторяла: «Не этого я хотела. Не этого».
— В смысле?
— Тебя послушать, так ты был в нее прямо-таки влюблен. Конечно, и влюбленные убивают. Это встречается почти так же часто, как и несчастные случаи на охоте. Но у убийц имеется основательный мотив.
Я провожу языком по губам.
— Я хотел жениться на ней.
И это не ложь.
— И?.. — подгоняет он меня.
— Она бы никогда не бросила мужа.
— И ты ее убил?
— Да.
— Ладно.
Шериф опять садится на стол. Отпивает глоток кофе и ставит чашку рядом с плевательницей.
— Давай убедимся, что я все верно понял, — говорит он и потирает лоб, будто мыслитель. — Ты собираешься встретиться с ней, чтобы потрахаться, и ни с того ни с сего заявляешься на свиданку с ружъем, один выстрел из которого способен буквально снести голову. Дожидаешься, пока явится женщина, в которую влюблен, читаешь страх в ее глазах и нажимаешь на спуск. Почему-то это тебе больше по душе, чем заняться любовью. Потом ты изящно складываешь ей руки на груди, садишься в машину, катишь в участок и делаешь чистосердечное. Звонишь домой и беспокоишься, как там малышка сестра и собака. Я все верно изложил?
Башка у меня трещит и чешется. Лицо горит. Живот крутит. Руки трясутся. Кровь шумит в ушах, и шум этот почти заглушает его последние слова.
— Я одного не понимаю, — продолжает шериф. — Ты описываешь двух совершенно разных людей. Один — психопат-убийца. Другой — добропорядочный ответственный человек, которому нелегко живется. Как эти две личности могут сочетаться в тебе одном?
КЛЕВО. Слово выплывает из плевательницы, словно джинн из бутылки, и отдельными буквами (розовыми и лиловыми) расползается по комнате.
— У меня раздвоение личности. — Я опять провожу языком по губам.
— И поэтому тебя наблюдает психиатр?
— Примерно.
Сегодня вечером Эмбер намазала губы блеском со вкусом арбуза. Совсем как в детстве. До сих пор чувствую этот вкус.
— Значит, доктор может это подтвердить? Как, бишь, ее зовут? С ней так и так придется переговорить.
Я поцеловал ее всего раз и сказал, что больше целовать не буду. Касаться я ее тоже не касался. Она не настаивала. На руках осталась грязь.
— Отправьте меня в тюрьму. Вы обещали.
— Отправим, Харли. Отправим.
Он сует мне трехстраничный протокол, исписанный сверху донизу. Графа ВРЕМЯ не заполнена. Шериф вписывает цифры.
— Подпитии. Вот здесь, внизу.
В его глазах читается совсем не то, что у всех прочих, присутствующих в комнате. В его глазах нет ненависти, ярости или отвращения. Но нет и жалости. Одно разочарование.
Тип мне не нравится. Но мне так нужно понимание. Хоть от кого-то.
Мне пришлось так поступить, хочу я ему сказать. Один залп в ее честь. Свидетельство экстаза. Сбывшаяся мечта.
Жалко, у нее мечта так и не сбылась. Впрочем, как у большинства людей. Во всяком случае, ее желание было неординарным. Теперь она изжила его, и все будет хорошо. Не надо, чтобы тюрьма сломала ей жизнь. С ней все будет отлично. Но не со мной. Хотя желаний у меня почти не осталось. Да я ничего и не помню. За исключением одного: СЕМЯИЗВЕРЖЕНИЯ не было.
