Хотя я так и не понял, люблю я Келли или нет. Она у меня из головы не шла. И не только в связи с перепихоном. Порой мне представлялось, как она говорит со мной или смотрит на меня. И ведь ничего такого особенного в ее глазах нет, разве что одобрение. Она еще одно мое несчастье. И радость.
Длинноногая искала в сумочке ключи от машины. Корма у нее была ничего себе, но куда ей до Келли! У той не зад, а священный алтарь.
— Харли, ты слышал, что я сказала?
Последнее время я стал подумывать, не жениться ли мне на Келли? Что за жизнь тогда будет! Секс каждый день. Минет на обед. Есть кому меня покормить и обиходить.
Неважно, люблю ли я ее. Опыт семейной жизни подсказывает мне, что важно, чтобы женщина любила мужчину. А мужчине достаточно любить то, что она для него делает.
— Харли?
Придется терпеть до среды. А может, и не придется. Для того чтобы проведать ее в обеденный перерыв, жениться не надо. Вот завтра и съезжу.
— Харли, ты здесь?
Она может отсосать у меня в машине.
Перед лицом у меня щелкнули пальцы. Я невольно отмахнулся. Бетти убрала руку:
— Извини, что побеспокоила.
— Ничуть не побеспокоили.
Она пошевелилась на своем стуле, по-другому скрестила ноги, поправила юбку. Сегодня юбка тоже короткая. Зеленая с белыми цветами. Вся в складках, вылитые жалюзи.
— Ты находишь эту женщину привлекательной? — спросила Бетти.
— Какую женщину?
— С которой ты глаз не сводишь.
— С кого это я глаз не свожу?
Вены у нее на ногах, словно небрежно написанные строчки. А что, мозгоправу в самый раз. Чем показывать пациентам кляксы, продемонстрируй бедра. На что похоже?
— Хорошо. Ты на нее не смотрел, — подыграла мне Бетти. — Но ты ее заметил. По-твоему, она привлекательная?
Я надвинул козырек бейсболки на глаза.
— Нет.
— Почему нет?
— Нет, и все.
— Я думала, она привлекательная.
— Вам, наверное, жалко, что она уехала.
На правом бедре, там, где кончается юбка, у нее большое лиловое пятно, этакая загогулина. Я это пятно как следует рассмотрел. Спагетти. Клубок дождевых червей. Младенец, запутавшийся в пуповине.
— Ну же, Харли. Представь, что я твоя собеседница, не психотерапевт. Между нами завязался разговор. Мне она показалась привлекательной. Тебе — нет. Почему?
— У нее загар.
— Тебе не нравится загар?
— Ведь еще только конец мая. Значит, либо она куда-то ездила, либо ходила в солярий.
— А тебе не по душе ни то ни другое?
— Значит, она богатая или занимается только собой.
— Понятно. А тебе не кажется, что ты слишком обобщаешь?
— Кажется.
Я увидел слияние рек Мононгахила, Саскуэханна и Аллегейни[366], как его изображают на карте.
— Тебе это представляется справедливым по отношению к ней?
Я пожал плечами.
— Справедливо ли будет, если кто-нибудь посмотрит, как ты одеваешься, и скажет: «Вах-лак».
Она разделила это слово на два слога. Получилось забавно, я чуть не расхохотался.
— Это бы тебя встревожило?
— Нет.
— Ты бы согласился с таким определением: вах-лак?
— Это неважно, — сказал я. — Встречают по одежке. Без вариантов. У людей ведь нет нюха, как у собак.
Она улыбнулась мне. Переплетение вен предстало передо мной кишками сурка.
— Это правда. Но у нас есть дар речи.
Я хмуро поглядел в окно. Резинка на ее карандаше стала выстукивать дробь по блокноту. В глаз бы ей этим карандашом!
— Что в женщине тебя привлекает физически?
— Что это еще за вопрос?
— Просто вопрос.
— Тело.
— Что именно в теле?
— То, что это — женское тело.
— Какая-то его конкретная часть?
— Нет, тело вообще.
— Значит, тебе нравится любое женское тело. Неважно, толстое, старое…
— Нет-нет. — Перед глазами у меня встали все покупательницы нашего магазина в голом виде. — Я в том смысле, что если тело красивое, я не делю его на части.
— А если бы тебе пришлось выбирать, на какой части ты бы остановился?
Я смерил ее глазами. Она подалась вперед в ожидании моего ответа. Рехнулась, что ли, от общения со мной? И тут мне вспомнилась статья, которую я читал в женском журнале у мамы в тюрьме. Оказывается, о мужчине многое говорит любимая часть тела.
Автор, конечно, выражался изящнее, чем я, но суть была такова. Кто предпочитает задницы — даже женские, — скрытый пидор. Любители сисек хотели трахнуть свою маму. Кто зациклился на женских ногах — сам не прочь стать женщиной. На менжах никто зациклиться не может — мужики их попросту боятся.
Похоже, Бетти тоже читала эту статейку. Впрочем, в книгах в ее настоящем кабинете, наверное, есть целые главы по этому вопросу.
— Рот, — сказал я.
— Рот? — изумилась она.
— Может, хватит про всякую фигню? — взорвался я. — Не желаю говорить про это.
— Ладно, Харли. А о чем бы ты хотел поговорить?
— Сами определите.
— Это твой сеанс, а не мой.
— Это сеанс штата Пенсильвания, — сердито пробурчал я. — У вас ведь, наверное, есть четкие указания, о чем со мной следует беседовать.
Она откинулась назад, внимательно глядя на меня.
— В определенном смысле, есть. Но готова поспорить, что на эти темы ты тоже говорить не захочешь.
Волосы мои взмокли. Я снял бейсболку и положил на стол рядом с салфетками. Для этого пришлось в первый раз вынуть руки из карманов.
— Что у тебя с руками? — воскликнула Бетти. — Ты ими стекла, что ли, бил?
Я посмотрел на свои ладони. Царапин, оставленных Мисти, уже почти не видно. Зато новых порезов прибавилось.
— Занозился, — пояснил я. — Неудачно вытаскивал занозы.
— Чем это ты таким занимался?
— Половицы вскрывал, — сказал я, подумав.
— Ты раны обработал?
— С ними все нормально.
Она не сводила глаз с моих рук, так что пришлось запихать их обратно в карманы. Теперь Бетти пялилась на карманы. Я занервничал. Уже готов был попросить ее оказать первую помощь. Интересно, аптечка у нее из дешевого пластика, как у мамы в ящике с лекарствами? Или это кожаный докторский саквояж в тон шоколадному блокноту?
— У меня есть тема для разговора, — сказал я, чтобы отвлечь ее внимание от рук.
Бетти была приятно удивлена, как будто обнаружила свежий бутон на засыхающем цветке.
— Валяй.
— Как может ребенок любить человека, который его колотит? Как он может находиться рядом с таким человеком?
— Тебе нравилось быть вместе с отцом?
— Я с ним вместе никогда и не был. Он МЕНЯ не любил.
Большая стая ЛЮБИЛ замелькала перед глазами. Слова снялись с бедер Бетти и бабочками запорхали по комнате. Я попытался отследить их полет, сощурился, затряс головой, но слов было слишком много.
— Речь не обо МНЕ. Я хотел бы узнать в общих чертах, как это происходит.
— Значит, так, — начала она, дважды стукнув себя карандашом по лбу. — Каждый ребенок реагирует на жестокое обращение по-своему. Некоторые замыкаются. Некоторые проявляют открытую враждебность. Некоторые уничтожают себя. Но кое-кто принимает жестокость. Купается в ней. Ребенок получает от родителя жестокость вместо любви, и она делается ему необходима.
— То есть ребенок хочет, чтобы его побили?
— В определенном смысле.
— И он начинает думать, что так и надо? Что это морально?
— Ты считаешь, отцу следовало тебя бить?
— Речь не обо МНЕ, — еще раз подчеркнул я.
— И все-таки ответь на вопрос.
Я прерывисто вздохнул. Неужели Бетти выйдет победителем, будет поить меня водой из пластикового стакана? Не хочу. Не нужен мне сейчас никакой ПРОРЫВ. Завтра в обед — другое дело.
— Не думаю, что ему следовало, — сказал я резко. — Но не вижу в этом ничего особенного.
Она явно собиралась задать уточняющие вопросы. Надо ее опередить. Но спрашивать о таком нелегко. Пришлось сосредоточиться на посторонних предметах, чтобы голос звучал безразлично:
— А как же дети, которые подверглись сексуальному насилию? (ЛЮБИЛ один за другим слетелись на подоконник и слились в разноцветный рой.) Они тоже считают, что так и надо?
