— Харли, — она засмеялась и коснулась моего плеча, — ты замечательный.
Не знаю, что она имела в виду, но вся моя злость сразу испарилась, во рту пересохло.
— Ты стал настоящим хозяином, главой семейства. — Она по-прежнему улыбалась. — Эсме пристает ко мне, чтобы опять пригласить Джоди на обед. Как насчет понедельника? Удобно тебе?
В понедельник у Джоди дежурство по кухне, но уж залить хлопья молоком мы и сами как-нибудь сможем.
— Конечно, — сказал я.
Она положила в тележку банку с ростками бамбука и сушеные грибы. Я, наверное, совсем глупо на нее пялился, потому что она опять улыбнулась и принялась объяснять, что собирается приготовить острый и кислый суп.
— Ты любишь китайскую кухню? — Голос такой искренний, теплый.
— Да.
Я представил себе, будто она записывает мои ответы, чтобы потом вспоминать и любовно перечитывать.
— У меня масса рецептов. Попрошу Джоди занести тебе парочку.
Она заправила за ухо выбившуюся каштановую прядь. Волосы она собирает и закалывает сзади, но они такие своенравные, что обычно она выглядит слегка растрепанной.
— Люблю ходить за покупками поздно вечером, — сказала она и как будто сама удивилась своим словам.
— Почему?
— Никаких детей. Оставляю их дома с Брэдом.
— Ну да.
Она опять улыбнулась мне, стиснула руки, прижала их к груди, словно просила о чем-то. Затем медленно раскрыла ладони — точно веер распахнулся.
— Лучшее время, чтобы пройтись по магазину. Народу никого. Самый спокойный час за всю неделю. — Она пробежала глазами по полкам, на лице ее было благоговение, будто за товарами она видела шедевры искусства. — Господи, звучит жалко. Можно подумать, что обычно я прихожу в магазин потолкаться.
— Ну не так жалко, как работать в этом магазине, — сказал я.
Улыбка внезапно исчезла с ее лица, оно сделалось печальным, куда более знакомое мне выражение. Как быстро у этой женщины меняется настроение! Руки поникли, точно увядшие цветы, она рывком сунула их в карманы джинсов.
— Да, это звучит жалко, — повторила она потускневшим голосом. — Мне пора. Если меня долго не будет, Брэд разозлится и мой одинокий поход потеряет всякий смысл.
— Конечно, — кивнул я.
— Не забудь дать Джоди записку в понедельник, чтобы она могла выйти из автобуса вместе с Эсме.
— Ладно.
— Пока, — сказала она.
— Пока.
Поразительно, как неожиданно она переменилась. Я-то думал, только дети так себя ведут. То безумная радость, то вдруг вселенская печаль из-за какой-то безделицы, на которую никто и внимания-то не обратил. Вот ведь бестолочь, испортил ей настроение.
Однако не устроить ли мне перерыв в расстановке товаров? Подойду к кассам, когда она будет рассчитываться за покупки, заговорю… А удобно ли будет перед посторонними людьми? Храбрости хватит? Да и что я ей скажу? Только окончательно все испорчу.
Когда я все-таки дотащился до выхода, ее уже и след простыл. Бад вешал кассиршам лапшу на уши насчет бешеного скунса, на которого наткнулся сегодня утром неподалеку от дома.
— Из-за этого проклятого потепления природа пробудилась слишком рано, — вещал он.
Одна кассирша согласно кивнула:
— Я сегодня на обочине видела не меньше четырех дохлых сурков.
— Однажды у нашего дома сказалась дохлая кошка, — подал голос Черч со своей табуретки. — Мама велела не трогать ее.
Я уселся рядом с ним. Черч повернул голову и уставился на меня своими серыми глазками. Таких толстых линз в очках я никогда не видел. Интересно, они ему на самом деле нужны или доктор прописал их только для того, чтобы дефективного было сразу видно?
— Мама велела не трогать ее, — повторил Черч для меня.
— И правильно, — поддакнул я.
— Так ты скунса-то застрелил? — спросила другая кассирша у Бада.
— Нет, черт бы его побрал. — Бад надул розовый пузырь жвачки, и тот с треском лопнул. — Вони еще разведешь на всю округу.
— Ты же сказал, он был бешеный.
— Харли, — обратился ко мне Бад, — ты бы застрелил бешеного скунса?
Не успел он хорошенько выговорить свой вопрос, как кассирши уже смекнули, насколько не к месту упоминать про огнестрельное оружие в моем присутствии. Так и уставились на меня. Просто ели глазами. А спросишь что-нибудь по работе, еле удостоят взглядом.
Уж не знаю, какого ответа они от меня хотели. «Нет, но я бы застрелил родственника». Или: «Да ты что, Бад. Управление шерифа конфисковало все отцовские ружья после того, как маменька проделала в папеньке дырку».
Однажды они получат от меня тот ответ, на который рассчитывали.
— Пожалуй, нет, — сказал я Баду.
Черч хлопнул себя по тощей ляжке, словно я выдал лучшую шутку в мире. Я смотрел ему в лицо, и вся его судьба представала передо мной: пузырьки слюны в уголках рта, прыщи на подбородке, шрам на лбу, оставленный игрушечной машинкой, которую в него бросили во втором классе, заискивающие серые глазки за толстыми стеклами очков, вылитые камешки в банке.
— Ну ты дал ему, Харли, — заливался Черч.
Я завидовал ему.
Дом был погружен во мрак, когда я подъехал. Никому и в голову не пришло оставить для меня фонарь на крыльце зажженным, но мне было плевать. Я как-то поспорил с мамой, мол, чего это она не зажигает фонарь для папаши, когда тот возвращается с попойки.
— Мужик едет к себе домой ночью и заслужил, чтобы свет разгонял ему тьму, — сказал я.
— Если у мужика совесть нечиста, ему ни к чему фонарь на крыльце, — ответила она.
Тогда я с ней не согласился, но сейчас отлично понял, о чем она. Отцу ни к чему было лишний раз напоминать, что у него на шее иждивенцы.
Как только я хлопнул дверцей грузовика, из кустов выскочил Элвис. Подбежал ко мне, уперся лапами в грудь и всего обнюхал. Иногда я привозил ему обрезки из мясного отдела. Не унюхав ничего съестного, Элвис отпрыгнул в сторону и потрусил за мной к дому, у двери немного помялся, будто опасаясь, что папашин ботинок сейчас заедет ему в грудь, и прошмыгнул в дом. Мамины тюлевые занавески на окнах все порваны, потому что пес на них прыгает.
Мисти спала на диване, по лицу скакали отблески от работающего телевизора. На полу валялась пустая банка из-под «Маунтин Дью» и пакет, из которого высыпались чипсы. Я достал из холодильника пиво и плюхнулся на диван у нее в ногах.
Попробовал посмотреть телевизор. Не пошло, слишком устал.
Вынул из кармана папиной куртки письмо Скипа и нашел, где он пишет, что после школы уже трахался с двумя разными девчонками. Я ему верю. Получается, по девчонке в год, а уж по части охмурежа он был спец. Он и уехал из наших мест не девственником. В последний школьный год у него была подружка, приятельница Бренди Кроуи, с которой у меня чуть было не вышло все, что надо.
Бренди уже выскочила замуж. Месяц тому назад я видел ее свадебную фотографию в «Газетт» Лорел-Фоллз. Свадьба в День святого Валентина. Наверное, они с мужем, лежа в постели после удачного траха, потешались надо мной: как же, единственный парень в Штатах, который не умеет пользоваться резинкой. Мне плевать. Муженек ее из Пеннс-Ридж, они там все жлобы неотесанные.
В ту ночь, когда я спутался с Бренди, я спал в старой конторе шахты. Мне невыносима была сама мысль, что я вернусь в свой подвал таким же, как раньше. Я-то всерьез полагал, что во мне произойдут большие перемены, как физические, так и духовные. Даже не почувствовал, что улегся прямо на битое стекло и железяки, — таким сильным оказалось унижение.
Проснулся я среди ночи, в ноздри бил запах гниющего дерева и почему-то колбасы с горчицей. Сэндвич, что ли, мне приснился? Огромная белая луна светила сквозь дыры в крыше, все вокруг окуталось серебряной дымкой, и мне вспомнилось, как на Рождество мама читала Библию, то место, где Деве Марии явился архангел Гавриил и возвестил, что на нее снизошел Святой Дух и во чреве у нее будет ребенок — Христос.
Всякий раз, когда мама читала этот отрывок, я представлял себе безмятежную обнаженную красавицу, купающуюся в лунном сиянии, глаза у нее большие, испуганные, но губы улыбаются, она ведь и не знает, что это не лунный свет ласкает ее, а сам Бог.
