— К сожалению, да.
— Так вы приедете или нет?
Подумав, Эйнсли ответил:
— Как вы думаете, святой отец. Дойл… Ему нужна исповедь в общепринятом смысле этого слова?
— К чему вы клоните?
— Ищу путь к компромиссу, чтобы не ездить в Рэйфорд. Не могли бы вы сами исповедать Дойла, но в присутствии представителя тюремной администрации? Тогда это можно трактовать как официальное признание, которое вносится в протокол.
Эйнсли знал, что зашел слишком далеко, и потому бурная ответная реакция не удивила его.
— Во имя всего святого! Как вы можете так говорить? Тайна исповеди священна! Уж вы-то должны это знать!
— Да, верно, извините. — Ему и в самом деле стоило повиниться перед Аксбриджем за последнюю попытку отбрыкаться от поездки. Теперь выбора не осталось.
Проще всего долететь до Джексонвилла или Гейнсвилла: тюрьма штата располагалась недалеко от этих двух городов. Проблема в том, что ночью туда не было рейсов. Успеть в Рэйфорд до казни Дойла можно только на машине. Восемь часов езды… Времени в обрез.
Эйнсли бросил взгляд на Родригеса, который вслушивался в разговор. Прикрыв трубку ладонью, Эйнсли негромко сказал:
— Нужно отвезти меня в Рэйфорд. Подыщи патрульную машину, заправь ее и жди на нашей стоянке. И захвати мобильный телефон.
— Слушаюсь, сержант. — Хорхе быстро вышел.
— Я хочу, чтобы до вас дошло, Эйнсли, — священник говорил с нескрываемой злостью, — разговор с вами мне крайне неприятен. Я позвонил вам против своей воли, потому что меня попросил об этом человек, который обречен на смерть. Дойл знает, что вы в прошлом священнослужитель. Мне он исповедоваться не желает. Он готов раскрыть свою душу только перед вами. И как ни ужасна для меня подобная идея, я обязан уважить его просьбу.
Суть дела, казалось, начала проясняться.
Эйнсли ожидал чего-то в этом роде, как только услышал в трубке голос Рэя Аксбриджа. Жизненный опыт помог ему усвоить две вещи. Во-первых, прошлое иногда напоминало о себе совершенно неожиданно, а некоторые детали его прошлого, без сомнения, были Аксбриджу известны. Во-вторых, к бывшему священнику особенную предубежденность испытывали именно бывшие собратья. Остальные были вполне терпимы, даже миряне-католики, даже служители других религий… Но только не католические пастыри. Когда Эйнсли был в мрачном расположении духа, то приписывал это зависти — четвертому из смертных грехов.
Уже десять лет прошло с тех пор, как Эйнсли сложил с себя сан, и теперь он с полным правом мог сказать Аксбриджу:
— Послушайте, святой отец, как офицера полиции меня интересуют только те признания Зверя, которые имеют отношение к совершенным им преступлениям. Если именно в этом он захочет исповедаться мне перед смертью, я готов его выслушать, хотя у меня неизбежно возникнут к нему вопросы.
— То есть вы устроите ему допрос? — взвился Аксбридж. — Неужели даже сейчас в этом есть необходимость? Эйнсли тоже не мог больше сдерживаться:
— Именно допрос! Если вы смотрите телевизор, то знаете, как это происходит. Мы сидим в маленьких комнатках без окон и задаем подозреваемым вопрос за вопросом.
— Дойл уже вне подозрений.
— Он по-прежнему подозревается в совершении других преступлений. Интересы общества требуют, чтобы мы выяснили все обстоятельства дела.
— Общественные интересы или личные амбиции, сержант? — съязвил Аксбридж.
— Что касается моих амбиций, то они были полностью удовлетворены, когда Зверя признали виновным и приговорили к смерти. Лишь профессиональный долг велит мне установить, по возможности, все факты.
— А меня больше беспокоит душа этого человека.
— Так и должно быть. — Эйнсли слегка улыбнулся. — Мое дело факты, ваше — душа. Займитесь душой Дойла, пока я в пути, а по приезде я приму у вас эстафету.
После этого Аксбридж заговорил официально:
— Я настаиваю, Эйнсли, чтобы вы дали мне сейчас твердое обещание, что в процессе общения с Дойлом не будете выдавать себя за представителя церкви. Кроме того…
— У вас нет никакого права отдавать мне приказы, святой отец.
— Мое право от Бога! — пророкотал Аксбридж.
— Мы попусту теряем время, — отозвался Эйнсли, не выносивший театральной патетики. — Передайте Дойлу, что я буду в вашем заведении раньше, чем он выпишется оттуда. И уверяю вас, я не собираюсь ни за кого себя выдавать.
— Дайте мне честное слово.
— О, Бога ради! Считайте, что я его уже дал. Если бы мне хотелось щеголять в сутане, я бы остался священником. — И Эйнсли положил трубку.
Он сразу же поднял ее снова и отбарабанил по кнопкам номер начальника отдела лейтенанта Лео Ньюболда, который по случаю выходного дня должен был находиться дома. На звонок отозвался приятный женский голос с заметным ямайским акцентом:
— Квартира Ньюболдов.
— Привет, Девайна! Это Малколм. Могу я поговорить с боссом?
— Он спит, Малколм. Разбудить?
— Боюсь, что придется, извини.
Эйнсли ждал в нетерпении, сверяясь с часами, просчитывая расстояние, которое предстояло преодолеть, и время, которое для этого потребуется. Если не возникнет непредвиденных препятствий, они успеют. Но времени все равно остается в обрез.
Он услышал, как со щелчком была снята трубка параллельного телефона. Потом заспанный голос:
— Привет, Малколм. Какого дьявола? Разве ты не в отпуске? — У Лео Ньюболда тоже был ямайский выговор.
— И я так думал, сэр. Но тут кое-что случилось.
— Вот так всегда!.. Ладно, рассказывай.
Эйнсли кратко изложил свой разговор с Аксбриджем.
— Должен выезжать немедленно. Звоню, чтобы получить добро.
— Даю. Кто тебя повезет?
— Я беру Родригеса.
— Хорошо, только приглядывай за ним, Малколм. Этот кубинец водит машину как полоумный.
— Сейчас это как раз то, что мне нужно, — улыбнулся Эйнсли.
— А как же твой отпуск с семьей? Насмарку?
— Похоже на то. Я еще не говорил с Карен. Позвоню ей с дороги.
— Черт побери! Сожалею, что так вышло.
Эйнсли посвятил Ньюболда в их планы отметить завтра восьмой день рождения своего сына Джейсона одновременно с семидесятипятилетием отца Карен, бригадного генерала, отставника канадской армии Джорджа Гранди. Гранди жили в пригороде Торонто, на двойное торжество собиралась вся семья.
— В котором часу завтра самолет на Торонто? — спросил Ньюболд.
— В девять ноль пять утра.
— А казнь Зверя?
— В семь.
— Стало быть, освободишься ты в восемь и в Майами уже не успеешь. А из Джексонвилла или Гейнсвилла есть рейсы на Торонто? Ты узнавал?
— Нет еще.
— Тогда я этим займусь. Позвони мне через часок.
— Спасибо, позвоню.
Прежде чем выйти из отдела, Эйнсли взял портативный диктофон и спрятал его в карман пиджака. Что бы ни взбрело Дойлу сообщить напоследок, его слова переживут его самого.
В вестибюле здания главного полицейского управления рядом со стойкой дежурных его уже дожидался Родригес.
— Я взял документы на машину — тридцать шестой бокс на стоянке. И мобильный телефон. — Хорхе был самым молодым детективом в их отделе, и Эйнсли частенько приходилось помогать ему, но сейчас его юношеское рвение оказалось как нельзя кстати.
— Тогда поехали.
Они быстро вышли из здания и сразу почувствовали удушающую влажность, которая обволакивала Майами много дней кряду. Эйнсли взглянул на небо. Яркие звезды, луна и лишь кое-где крохотные кучевые облачка.
Несколько минут спустя они выехали на Третью Северо-Западную авеню (Хорхе, естественно, за рулем). Через два квартала начиналась эстакада федеральной дороги номер девяносто пять, протянувшаяся на пятнадцать километров в северном направлении. Она выводила затем на Флоридское шоссе, по которому им предстояло мчаться долгих четыреста пятьдесят километров.
Часы показывали двадцать три десять.
Сине-белый «шевроле импала» имел полную полицейскую оснастку и был снабжен кондиционером.
