— Конечно, Ли. Конечно, вы хотели видеть его чаще. Семья — это очень важно.

— А у вас есть семья? — спросила Блюм.

— Нет, я так и не сделал решительного шага. И не успел оглянуться, как мне исполнилось шестьдесят.

— Никогда не поздно сказать: «Я согласен», — заметила Блюм.

— Наверное, мне поздно.

— Я вернулась сюда для того, чтобы узнать, что случилось с моей сестрой, — сказала Пайн, заставив Лайнберри и Блюм вновь обратить на нее внимание.

Лайнберри задумчиво кивнул и поставил на столик чашку с кофе.

— Честно говоря, я так и подумал. — Он посмотрел на значок на ее бедре. — Агент ФБР? Пожалуй, будь я психологом, я мог бы сделать определенные выводы по поводу причин, которые привели вас в ряды защитников правопорядка.

— Для этого не потребовалось бы получать специальное образование.

— Как я могу вам помочь в решении этой задачи?

— Вы знали моих родителей. Вы не могли бы назвать имена хотя бы некоторых их друзей в Андерсонвилле?

Лайнберри откинулся на спинку кресла.

— Могу я спросить, почему вы хотите это знать?

— Вы считаете, что мой отец не имел никакого отношения к тому, что случилось с моей сестрой.

— Верно.

— Но кто-то же ее забрал. Я хочу знать кто.

Челюсть Лайнберри отвисла.

— Вы… думаете, это сделал кто-то из тех, кто был знаком с вашей семьей? — Лайнберри не сумел скрыть удивления. — Я всегда считал, что виновен кто-то чужой.

— Да, похищения, которые совершают чужаки, случаются, но гораздо чаще это делает тот, кто знаком с семьей.

— Не могу поверить. Ведь наш городок совсем маленький.

— Иногда так бывает: вы считаете, что знаете кого-то, а оказывается, что это совсем не так, — заметила Блюм.

— Вы хотите сказать, что у каждого из нас есть темная сторона? — спросил Лайнберри.

— И у некоторых людей она оказывается темнее, чем у других, — добавила Блюм.

Теперь Лайнберри смотрел на них с некоторой тревогой.

— Ну, я был их другом, что сразу делает меня подозреваемым.

Пайн покачала головой.

— Я не утверждаю, что любой может быть подозреваемым, — сказала она. — Это всего лишь одна из возможных линий расследования. Даже если преступление совершил чужак, кто-то мог находиться рядом с домом или моими родителями в ту ночь и вспомнит того, кто наблюдал за нами, или всплывет информация, которая окажется полезной.

— А вы говорили с вашей матерью? Она определенно что-то должна знать.

— Нет, я с ней не говорила. И едва ли мне представится такая возможность.

— Не могли бы вы объяснить почему?

— Скажем так: это ее выбор, а не мой.

Лайнберри покачал головой.

— Ладно, дело ваше, — сказал он. — Я больше не стану задавать вопросы.

— Благодарю, я очень это ценю.

— Итак, друзья. Кажется, мне нечего добавить.

— Нам нужно все, что вы сможете вспомнить, и только. А дальше я сама.

— Оставьте мне номер вашего телефона, и я с вами свяжусь, — обещал Лайнберри.

— Спасибо вам, — сказала Пайн.

Они уже уходили, когда Лайнберри их остановил.

— А что, если правда окажется такой ужасной, что лучше ее не знать?

— Не представляю, чтобы так могло быть. В любом случае я должна довести дело до конца.

— Не завидую вам.

— Если честно, я и сама себе не завидую.

На следующее утро Пайн вышла из душа и остановилась перед зеркалом в ванной комнате, чтобы высушить волосы. На ее дельтовидных мышцах были татуировки Близнецов и Меркурия. А на обоих предплечьях написаны слова: «Без пощады»[321].

Татуировки на предплечьях имели для нее двойной смысл, без особой эзотерики. В ее жизни не было Мерси, потому что сестру отняли. И по сравнению с тем, что случилось с Мерси, ее существование было подобно дуновению ветерка. Поэтому она не могла давать себе послаблений ни при каких условиях. Педаль газа в пол, пленных не брать и не жаловаться, если кто-то надрал тебе задницу.

И никакой пощады для меня.

Татуировки на дельтовидных мышцах также имели вполне очевидный смысл: Близнецы, бог близнецов. И планета Меркурий, из Зодиакального созвездия Близнецов.

Пайн положила обе руки на раковину и посмотрела на свое отражение.

Да, наверное, я ношу это на рукаве. И на плечах, наверное, я настолько очевидна. Но мне плевать, что думают люди.

Она прикоснулась к подвеске с изображением святого Христофора, которую носила на шее, подарок матери. Последний, как потом оказалось. Несколько раз Пайн собиралась ее выбросить, но что-то ей мешало.

Может быть, настанет день, когда амулет принесет мне удачу. Может быть, приведет меня к ней.

Пайн, не торопясь, оделась и подумала о том, что ей удалось узнать с тех пор, как она сюда приехала.

Не слишком много. Чужак, попавший к ним в спальню из дома, пожалуй, самое большое достижение, но только если ее догадка верна. И сможет ли она когда-нибудь получить абсолютно надежный ответ на этот вопрос?

Пайн выглянула из окна на улицу. Она смутно помнила, что родители водили ее и сестру на городское кладбище, где белые могильные указатели уходили в бесконечность. Тогда ей казалось, что мертвые люди повсюду, и это пугало их с Мерси.

Она закрыла глаза и прислонилась спиной к стене, прекрасно понимая, что Мерси не может быть жива. В лучшем случае, в самом лучшем, она могла надеяться, что сможет найти ниточку, которая приведет ее к могиле сестры. Но теперь там только кости, как на местном тюремном кладбище, ее сестра-близнец стала скелетом.

Я заберу кости. Я отыщу ее останки. Я просто хочу знать… что произошло.

Маленькая, такая знакомая рука в ее ладони, лицо, подобное собственному отражению в зеркале, смотрящее на нее. В этом было утешение и умиротворение. Она думала, что так будет всегда. Но Мерси пробыла в ее жизни всего шесть лет. И с тех пор Пайн всегда была одна. Она больше никогда не испытывала утешения и умиротворения. Такая связь, вероятно, возможна только раз в жизни.

Может быть, именно по этой причине мне так трудно вступить с кем-то в близкие отношения.

Когда она заканчивала одеваться, звякнул ее сотовый телефон — Джексон Лайнберри прислал ей сообщение. Он написал, что вспомнил только двоих друзей ее семьи, которые по-прежнему живут в городе.

Майрон и Бритта Прингл. Им было заметно за пятьдесят — почти ровесники родителей Пайн. Она не помнила их имен, но надеялась, что после визита к ним у нее появятся новые воспоминания.

Они встретились с Блюм внизу, на застекленной террасе. За кофе и рогаликами Пайн рассказала о сообщении от Лайнберри.

— А ты не помнишь этих Принглов? — спросила Блюм.

Пайн покачала головой.

— По крайней мере, сейчас. — Она помолчала и добавила с горечью: — Складывается впечатление, что я почти ничего не помню, верно? На самом деле это смешно.

Блюм поставила чашку и положила ладонь на руку Пайн.

— Ты ведь понимаешь, какую травму пережила здесь в возрасте шести лет? — сказала она. — Господи, удивительно, что ты вообще в состоянии функционировать, агент Пайн. Ты должна прекратить так строго себя судить.

Пайн не смотрела на Блюм. Что-то сжало ее внутри и не отпускало.

— Не могу, Кэрол. Я не заслужила того, чтобы было легко.

— А когда тебе легко что-то давалось? Сомневаюсь, что ты родилась в рубашке. Ты чудом выжила, когда была ребенком. Отец покончил с собой в день твоего рождения. Ты не знаешь, где твоя мать. И потеряла сестру-близнеца. К тому же едва ли один из четырех специальных агентов в Бюро женщина. Проклятье, ты сумела устоять, когда шансы на успех были минимальны. И вовсе не благодаря слепой удаче. Ты работала изо всех сил.

— Удачно прошла встреча с Джеком? — спросила Грэм, подошедшая к ним с тарелками с яйцами, кукурузной кашей, бисквитами и беконом.

Она поставила их перед Пайн и Блюм. Сегодня она надела темные брюки и белую блузку, разноцветная косынка стягивала волосы. Безупречный макияж и внимательные глаза. «Быть может, слишком внимательные», — подумала Пайн.