В записке из армии — судя по тому, что говорилось в напечатанном письме, — Руфуса Хармса просили предоставить определенную информацию. Однако он отрицал, что когда-либо являлся участником программы, несмотря на то, что в армейской базе данных говорилось совсем другое. Хармс писал, что это было прикрытием для преступления, приведшего к страшной судебной ошибке — правовому фиаско, отнявшему у него четверть века жизни.

Неожиданно Майклу стало жарко, он прижался лицом к холодному стеклу и выдал глубокий вздох — на стекле тут же появились разводы пара. То, что он делал, равнялось грубому вмешательству в право человека искать справедливости в суде. Всю свою жизнь Майкл верил в неотъемлемое право каждого человека получить доступ к закону, вне зависимости от того, бедный он или богатый. Это не квитанция о подписке на акции, которую можно отменить или объявить недействительной. Майкл утешал себя тем, что апелляция погибла бы под грузом кучи технических неточностей.

Но здесь совсем другое дело. Даже если в нем нет ни капли правды, оно может нанести серьезный вред репутации очень влиятельных людей. А если правда?.. Майкл закрыл глаза. Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это все оказалось чушью собачьей.

Он повернул голову и посмотрел на телефон, неожиданно подумав, не позвонить ли брату, чтобы спросить совета. Джон в некоторых вещах умнее него. Может быть, он лучше знает, как поступить в такой ситуации? Майкл колебался еще несколько мгновений, не желая признаваться самому себе, что ему нужна помощь, любая, особенно от человека, с которым они стали чужими. Но среди прочего, возможно, это путь вернуться в жизнь Джона. Они оба виноваты в том, что произошло. Майкл уже кое-что понимал в жизни и в том, что вина — штука непростая.

Он взял телефон и, набрав номер, услышал автоответчик. И это его до некоторой степени обрадовало. Он оставил сообщение, сказав, что нуждается в помощи брата, но не открывая никаких подробностей. Потом повесил трубку и снова вернулся к окну. Может, и к лучшему, что Джон не ответил на звонок. Брат имел склонность видеть все только в черных и белых тонах и строил жизнь в соответствии со своими взглядами.

Ближе к утру Майкл провалился в сон, уже уверенный в том, что сумеет справиться с этим потенциальным кошмаром, как бы все ни повернулось.

Через три дня после того, как Майкл Фиске забрал конверт в почтовой комнате, Руфус Хармс снова позвонил в офис Сэма Райдера, но ему сказали, что тот уехал из города по делам. Когда Руфуса вели назад в камеру, он прошел мимо мужчины, который стоял в коридоре.

— Что-то ты в последнее время стал часто звонить по телефону, Хармс. Может, открыл фирму посылочной торговли?

Охранники громко рассмеялись. Вик Тремейн был немногим меньше шести футов ростом, со светлыми, почти белыми, очень коротко подстриженными волосами, морщинистым лицом и сложен как орудийная башня. Он занимал второй по важности пост в Форт-Джексоне и взял на себя персональную миссию сделать жизнь Хармса как можно невыносимее. Хармс ничего не ответил — лишь терпеливо стоял, пока Тремейн оглядывал его с ног до головы.

— Чего хотел твой адвокат? Решил подать ходатайство о пересмотре твоего дела, будет снова тебя защищать? Я прав? — Он придвинулся к заключенному. — Тебе снится маленькая девочка, которую ты убил? Надеюсь, снится… Знаешь, мне нравится слушать, как ты рыдаешь в своей камере. — В голосе Тремейна звучала неприкрытая издевка, мышцы его на руках и плечах все больше напрягались с каждым произнесенным словом, вены на шее превратились в толстые веревки, как будто он рассчитывал, что Хармс сломается, попытается ему ответить, и тогда его жизни здесь придет конец. — Ты плачешь, как сопливый ребенок. Бьюсь об заклад, мама и папа той девочки тоже плакали. Уверен, они с радостью придушили бы тебя, как ты — их дочь. Тебе когда-нибудь приходили в голову такие мысли?

Хармс даже не поморщился и не пошевелился. Поджав губы, которые превратились в тонкую линию, он стоял и смотрел мимо Тремейна. Руфус уже прошел через изоляцию, одиночество, издевки, физическое и психологическое насилие — все то, что один человек, движимый жестокостью, страхом и ненавистью, может сделать с другим. Он все вынес. Слова Тремейна, что бы они ни означали и каким бы тоном ни были сказаны, не могли пробить окружавшую его стену, которая помогла ему остаться в живых.

Почувствовав это, Тремейн сделал шаг назад.

— Уберите его с моих глаз. — Когда охранники повели Руфуса дальше по коридору, Тремейн крикнул ему вслед: — Почитай свою Библию, Хармс, для тебя другого способа увидеть небеса нет.

Джон Фиске бросился за женщиной, которая шла по коридору здания суда.

— Послушай, Джанет, у тебя есть минутка?

Джанет Райан была очень опытным прокурором, которая как раз занималась тем, что пыталась отправить одного из клиентов Джона на очень долгую отсидку. Кроме того, она была разведена и очень красива. Повернувшись к Джону, женщина улыбнулась.

— Для тебя — две минуты.

— Касательно Родни…

— Подожди-ка, ты о каком Родни? У меня их много.

— Грабеж, магазин электроники на севере города.

— Огнестрельное оружие, полицейское преследование, судимости в прошлом… Теперь вспомнила.

— Точно. В любом случае, ни тебе, ни мне не нужно, чтобы этот урод предстал перед судом.

— Перевожу на нормальный язык, Джон: твое дело провальное, а мое выглядит просто замечательно.

Фиске покачал головой.

— У тебя могут возникнуть проблемы с некоторыми вещественными доказательствами.

— Могут — забавное слово, верно?

— И в его признании полно дыр.

— Так бывает всегда. Но факт состоит в том, что твой парень — профессиональный преступник. И я соберу таких присяжных, которые посадят его очень надолго.

— Тогда зачем зря тратить деньги налогоплательщиков?

— А ты что предлагаешь?

— Признание в грабеже и хранении краденого. И забудем про огнестрельное оружие. Результат: пять лет с учетом времени, проведенного под стражей.

Джанет повернулась, собираясь уйти, и сказала:

— Увидимся в суде.

— Ну ладно, ладно, восемь, но мне нужно поговорить со своим клиентом.

Она снова повернулась к нему и принялась загибать пальцы.

— Он признаётся во всем, включая «отвратительную маленькую деталь про огнестрельное оружие», получает десять лет без учета времени предварительного заключения — и сидит от звонка до звонка. После этого еще пять лет условного срока. Если он хотя бы чихнет не в том месте, отправится в тюрьму еще на десять лет. Причем без вопросов. Если будет суд, он получит двадцатку, и никаких поблажек. И мне нужен твой ответ прямо сейчас.

— Проклятье, Джанет, где твое сострадание?

— Берегу для того, кто его действительно заслуживает. И, думаю, ты понимаешь, что мой список очень короток. Это все равно что предложение руки и сердца — да или нет.

Фиске молча постукивал пальцами по своему портфелю.

— Раз, два… — сказала Райан.

— Ладно, ладно, согласен.

— С тобой приятно иметь дело, Джон. Кстати, может, позвонишь мне как-нибудь после работы?

— А тебе не кажется, что в этом случае может возникнуть конфликтная ситуация?

— Нисколько. Жестче всего я обращаюсь со своими друзьями.

Джанет зашагала прочь, напевая себе под нос, а Фиске прислонился к стене и покачал головой.

Через час он вернулся в свой кабинет и швырнул портфель. Потом взял телефон и проверил сообщения, пришедшие на домашний автоответчик. Джон слушал знакомые голоса и одновременно делал заметки для предстоящего слушания. Когда в трубке зазвучал голос брата, он, даже не перестав писать, быстро нажал пальцем на кнопку и стер сообщение. Майк звонил очень редко. Джон никогда не перезванивал.

Сейчас он подумал, что брат ведет себя так, исключительно чтобы его позлить. Но уже в следующее мгновение сказал себе, что это не так. Затем встал, подошел к шкафу, забитому судебными блокнотами и книгами по праву, и взял фотографию в рамке, очень старую, на которой он был в полицейской форме, а Майк стоял рядом. Гордый младший брат, только начавший взрослеть, — и старший, с суровым лицом, повидавший много зла в своей жизни и знающий, что ему предстоит увидеть еще больше. На самом деле Джон на личном опыте познакомился с уродливой стороной человеческой природы, да и теперь ничего не изменилось, только вот он больше не носит форму. У него есть портфель, дешевый костюм и хорошо подвешенный язык. Слова сменили пули. До конца дней. Джон убрал фотографию на место и сел за стол. Но продолжал то и дело бросать на нее взгляды, не в силах сосредоточиться.