И в ту ночь в Андерсонвилле ничто не помешало преступнику.

Уоллис высадил их у «Коттеджа» и обещал выяснить, нет ли других камер наблюдения рядом с многоквартирным домом, где жила Ханна Ребане, которые могли заснять что-то, имевшее к ней отношение.

— Кроме того, что нужно опросить соседей, — сказала ему Пайн, — вам также следует отправить в квартиру команду экспертов, чтобы они проверили отпечатки пальцев и другие следы. — К Ханне мог кто-то приходить в те дни, когда Клеммонс отсутствовала. И если отпечатки есть в системе, вы его сразу найдете. Ну и еще проверьте ее сотовый телефон и кредитные карточки — возможно, удастся отследить места, где она за что-то расплачивалась.

— Да, вы совершенно правы, — сказал Уоллис.

После того как он уехал, женщины вошли в пустой зал для завтраков и сели за столик напротив друг друга.

— Ну? — спросила Блюм.

— Ты поверила Клеммонс? — спросила Пайн.

— Конечно, нет. Я никогда не верю тому, что мне говорят, пока не получаю подтверждение. Правило ФБР. Однако ты, наверное, имела в виду нечто вполне определенное?

— Она солгала относительно наркотиков.

— И ты ее в этом уличила.

— Нет, я имела в виду, что она сама принимает наркотики.

— Я не совсем поняла.

— Она делает себе инъекции между пальцами ног. Я заметила следы, когда наклонилась, чтобы завязать шнурки.

— Должно быть, ты заподозрила, что она наркоманка, если решила проверить.

— Ее напряженность сегодня была естественной, но мне показалось, что она избыточна и усилена химией.

— Но ее зрачки не были расширены, я посмотрела.

— Да, они были крошечными. Из чего следует, что она сидит на опиатах, вроде оксикодона, либо на морфине или героине.

— Тогда удивительно, что она могла нормально с нами разговаривать.

— Полагаю, у нее уже выработалось привыкание. Может быть, она что-то приняла непосредственно перед нашим приходом.

— Как печально.

— Кроме того, я нашла флакон с налоксоном[331] под подушкой Ребане, — добавила Пайн.

— И ничего не сказала детективу Уоллису. Почему?

— Интуиция. Мы находимся на чужой территории, Кэрол. Я бы не хотела раскрывать все карты. Уоллису уже известно, что Ребане снова начала принимать наркотики, ему нет нужды знать про налоксон, чтобы в этом убедиться.

— Ну, и что будем делать теперь?

— Нам придется подождать, пока Уоллис раздобудет новые улики. Будем надеяться, что кто-то из соседей Ханны видел таинственного незнакомца.

— Ты не сомневаешься в том, что он существует? Клеммонс даже не уверена, что у Ребане кто-то был.

— При прочих равных, изменения в ее поведении, желание перестать сниматься в фильмах для взрослых, замкнутость и рассеянность, все указывает на то, что Ханна Ребане попала под чье-то влияние. И сама Клеммонс считает, что Ханна была к этому склонна. Хищники ищут именно таких людей.

— Но…

— Но из этого еще не следует, что он убил Ханну Ребане.

— Интересно, почему убийца выбрал Андерсонвилль, чтобы оставить здесь тело?

— Возможно, это как-то связано с самим городом. Убийцы любят знакомое окружение. Им необходимы свободные доступ и пути отхода — они планируют их заранее. Они все равно получают удовольствие, к которому так стремятся, но таким способом минимизируют риск быть пойманными.

— Значит, ты считаешь, что он совершит новое убийство?

— Да, боюсь, это только начало, — ответила Пайн и замолчала, а ее лицо застыло.

— Что?

— Возможно, ты права. Не исключено, что мое появление в городе стало катализатором для убийств.

— Да, я говорила о такой возможности. Но из этого вовсе не следует, что здесь есть твоя вина.

— Я знаю, Кэрол, но в конечном счете это не имеет значения. Люди будут умирать.

— Ну, в таком случае он совершил ошибку.

— О чем ты?

— Он совершил убийство, когда ты в городе. Могу спорить, что ты его отыщешь.

— Я ценю твою уверенность.

— И она не возникла на пустом месте. Ты ее заслужила.

Блюм отправилась в свой номер, чтобы лечь спать, а Пайн осталась в зале для завтраков.

— Вы кажетесь мне задумчивой.

Пайн обернулась и увидела в дверном проеме Лорен Грэм.

Она была в светло-голубых брюках, кремовом свитере, лента в коротких рыжих волосах гармонировала с цветом брюк, а туфли — со свитером.

Пайн подумала, что Лорен, должно быть, решает, что надеть, пользуясь диаграммами совместимости цветов.

— Просто прохлаждаюсь, — ответила она.

Грэм подошла и села на стул, который только что занимала Блюм.

— А я думала, что вы никогда не «прохлаждаетесь», — призналась Грэм.

— Я ужинала с Джеком Лайнберри, — сказала Пайн.

— Где?

— В Америкусе. В ресторане, который находится напротив отеля «Виндзор».

— Он никогда не приглашал меня на ужин.

— Он сказал, что это было спонтанное решение.

— Совсем не похоже на Джека.

— Я тоже ему не поверила, — призналась Пайн, что заставило Грэм взглянуть на нее более внимательно. — На самом деле его интересовало, что стало с моей матерью.

— Ну, тут нет ничего удивительного. Они дружили.

— Тридцать лет назад. И с тех пор не виделись.

— Я тоже не видела вашу мать все это время, и мне интересно, что с ней стало.

Когда Пайн ничего не ответила, Грэм спросила:

— Значит, у нее все в порядке?

— Я отвечу вам так же, как Лайнберри — у нее были собственные проблемы, и ей пришлось нелегко.

— Мне очень жаль.

— Как ваш роман?

— Медленно. Это сложнее, чем все думают.

— Мне никогда не казалось, что написать книгу легко.

— Вам удалось продвинуться в расследовании убийства той женщины?

— Мы пока отрабатываем разные версии.

Они немного помолчали.

Затем Грэм пошевелилась и бросила на Пайн нервный взгляд.

— Я понимаю, что это может показаться вам странным, но не могли бы вы рассказать мне про какое-нибудь из ваших расследований? — попросила Грэм. — Ну, для моего романа.

— Я не могу говорить о конкретных расследованиях, — ответила Пайн.

— Да, конечно, я понимаю. Меня интересуют некоторые общие принципы.

— Мне нужно подумать.

Грэм выглядела расстроенной, но промолчала.

Пайн встала.

— У меня выдался длинный и непростой день, — сказала она. — Пожалуй, мне пора спать.

— А о чем еще вы говорили с Джеком? — небрежно спросила Грэм, но Пайн заметила, что она по-прежнему напряжена.

— Я все вам рассказала.

— В самом деле?

— Да. А теперь прошу меня извинить. — И Пайн ушла.

Ночь выдалась беспокойной, Пайн в темноте преследовали разные образы Дэниела Джеймса Тора и Клиффорда Роджерса, и она проснулась в шесть утра.

В «Коттедже» не имелось спортивного зала, но у Пайн был записан комплекс упражнений в телефоне, а из специального оборудования требовались только ее собственное тело, желание и много пота. Она занималась у себя в номере сорок пять минут, а когда потом сидела на полу и тяжело дышала, не могла не признать, что выброс эндорфинов в кровь способствует хорошему началу дня.

Она приняла душ, оделась и вышла навстречу пробуждавшемуся дню. На тротуарах не было ни одного пешехода, проезжая часть также оставалась пустой.

Пайн села в арендованный внедорожник и направилась по магистрали № 49 к Национальному историческому мемориалу Андерсонвилля.

Комплекс состоял из тюрьмы, нескольких впечатляющих скульптур, огромного кладбища, на котором были похоронены солдаты Союза, а также Национального музея узников войны.

Мемориал начинал работать в восемь часов, поэтому Пайн припарковалась и пошла вдоль его периметра. Музея узников войны здесь не было, когда ее семья жила возле Андерсонвилля, и она знала, что он открылся в конце девяностых годов.

Пайн вошла на территорию комплекса, как только он открылся, и ее приветствовал рейнджер Службы национальных парков, а так как других посетителей в столь раннее время не было, он предложил ей все показать. Рейнджера звали Барри Лэм, около сорока, шесть футов ростом[332], мускулистый, с чисто выбритым лицом и большими зелеными глазами. Ему шла форма рейнджеров.