При этой фразе Кингман напрягся, как кулак боксера. Он пользовался своей картой, чтобы войти в здание вместе с Мейс. Запись должна остаться в базе данных. Если в здании больше никого не было, как ему объяснить эту ситуацию? Какой положен штраф за ложный вызов пожарных?

«Такой день, куда уж хуже», — подумал Рой.

Он ошибся.

Зайдя в приемную фирмы, Кингман услышал окрик:

— Рой?

Перед ним стоял Честер Акерман.

— Да, Честер?

— Что за хрень у тебя с лицом?

Рой тронул еще припухший глаз и ссадину на скуле.

— Ударился о дверь.

— Мне нужно с тобой поговорить. Прямо сейчас.

Акерман развернулся и пошел к своему кабинету.

Рой посмотрел на Джилл, молодую секретаршу, следившую за сценой.

— Джилл, ты не в курсе, что происходит?

— У тебя неприятности, Рой.

— Это я уже понял. Есть идеи, по какому поводу?

— Очень скоро ты все узнаешь.

Рой закинул портфель в свой кабинет и пошел к Акерману. Там закрыл за собой дверь и сел напротив мужчины.

— Сегодня, Честер, вы выглядите не таким напряженным, — дружелюбно начал он.

— Не знаю, как это может быть, — отмахнулся Акерман. — Я чувствую себя так, будто у меня голова сейчас лопнет.

Кингман положил ногу на ногу и постарался принять умеренно любопытный вид.

— Так в чем дело?

«Господи, только бы не эта пожарная тревога».

— Я слышал, что ты собираешься представлять человека, которого полиция арестовала за убийство Дианы. Что это за херня? Будь добр, скажи, что это полная и абсолютная чушь.

— Погодите, я могу объяснить…

Акерман вскочил, возбужденный донельзя.

— Так это правда?

— Я знаком с этим парнем. Он хочет, чтобы я его представлял. Я не могу…

— Ты знаешь убийцу Дианы? Ты действительно знаком с этим мерзавцем?

— Честер, погодите минутку. Еще никем не доказано, что он — убийца.

— О, Бога ради… Он был тем утром в здании. Он проник незаконно. И, насколько я понял, полиция уже нашла улики, связывающие его с убийством.

— Кто вам это сказал?

— Я хочу знать, как тебе вообще пришла в голову идея защищать этого человека?

— Наверное, все дело в той штуке, которой учат в юридической школе: «невиновен, пока вина не доказана».

— Не надо мне этой херни. Кроме того, ты работаешь в нашей фирме. Мы не занимаемся уголовной защитой. Ты не можешь принять назначение, не получив одобрения фирмы, особенно моего одобрения как управляющего партнера. И у тебя на это нет ни единого шанса, — прорычал Акерман.

— Эй, я встречался с этим парнем всего один раз. Я защищал его от обвинения в физическом насилии, когда работал в общественной защите. Но я не думаю, Честер, что он совершил это убийство.

— Мне насрать, что ты думаешь. Ты не будешь его представлять. Точка.

Рой встал.

— Мне не нравится ваш тон.

— Поверь, если ты пойдешь дальше, тебе он очень не понравится.

— Я могу уйти.

— Да, можешь. Но какого черта? Зачем бросать курицу, несущую золотые яйца, ради какого-то бездомного придурка?

Рой почувствовал, что багровеет.

— Он не придурок. Он ветеран. Он сражался и проливал кровь за нашу страну. У него рядом с позвоночником до сих пор сидит вьетконговский осколок.

— Хорошо, хорошо. И он убил Диану. Так что делай выбор.

Рой повернулся к двери.

— Я сообщу вам о нем.

— Кингман!

— Я сказал, я сообщу вам.

И Рой захлопнул за собой дверь.

Ночью Мейс почти не спала. Сейчас, правда, дело было не в кошмарах с Хуанитой и ножом Розы. На этот раз ее преследовал возвращающийся к ней много лет вид отца, лежащего в гробу. Мейс только исполнилось двенадцать, Бет было восемнадцать, и она собиралась отправиться в колледж в Джорджтауне на полную стипендию. В день похорон гроб накрыли крышкой, поскольку лицо Бенджамина Перри было обезображено пулевыми ранами.

Однако Мейс посмотрела на отца в тот последний день. Она сбежала. Мать расклеилась и рыдала на каждом плече, которое могла найти, а Бет занималась всем тем, чем следовало заниматься матери. Они приехали в церковь рано, еще до того, как гроб вынесли в капеллу.

В комнатке рядом с той, где должна была пройти служба, остались только Мейс и гроб. Она помнила все запахи, все звуки и каждый свой вздох в те несколько минут, пока стояла там, уставившись на большой деревянный ящик с металлическими ручками, в котором лежал ее папа. Мейс и по сей день не знала, зачем, но она набралась храбрости, подошла к гробу и, затаив дыхание, сдвинула крышку.

В то же мгновение, когда она это сделала, ей захотелось, чтобы кто-нибудь ее остановил. Она смотрела на тело, лежащее в гробу, несколько ужасных секунд.

На это лицо.

Или на то, что от него осталось.

Потом повернулась и выбежала из комнаты, оставив крышку незакрытой. Это не ее отец. Ее отец выглядел совсем по-другому.

Мейс бросилась в ванную, пустила холодную воду и стала плескать ей себе на голову и лицо. Потом посмотрела на свое темное отражение в зеркале. Она так и не смогла отделаться от чувства, что каким-то образом подвела отца. Если б она сделала что-то иначе, что-то увидела или услышала, ее отец был бы до сих пор жив. Если б только она что-то сделала! Что угодно!

«Я виновата. Двенадцать лет. Я виновата».

Бет закрыла крышку, потом нашла Мейс, которая пряталась в каком-то шкафу в церкви. Она тоже видела отца мертвым. С тех пор обе сестры ни разу не заговаривали об этом. В тот день Бет целую вечность обнимала ее, терпела ее слезы, ее дрожь и только повторяла, что все будет хорошо. Что тело в гробу — просто тело, а папа уже в другом месте, где ему намного лучше. И он будет всегда присматривать за ними. Она обещает. Мейс ей поверила. И сестра никогда ее не обманывала.

Мейс выдержала службу лишь благодаря стоящей рядом Бет. Мать только и делала, что ревела, даже когда солдат передал ей флаг США в знак признания службы отца во Вьетнаме. Когда почетный караул дал винтовочный залп, все заткнули уши. Все, кроме двух сестер Перри. Мейс ясно помнила, о чем думала, пока звучал двадцать один выстрел.

«Я хочу пистолет. Я хочу пистолет, чтобы убить того, кто убил моего папу».

И хотя Мейс никогда не спрашивала, она точно знала, что Бет в эти минуты думала о том же.

Мать отказалась от гильз, предложенных почетным караулом. Бет взяла их и отдала одиннадцать сестре, оставив десять себе. Мейс знала, что та хранит коробочку с гильзами в ящике стола в своем кабинете. Однажды, когда работала в полиции, она пришла к Бет обсудить какой-то рабочий вопрос — и увидела, как та задумчиво открыла ящик, достала гильзы и крепко сжала в руке, будто получая отцовскую мудрость…

Мейс набрала в горсть воды, выпила, вернулась в спальню и достала из рюкзака свою коробку с гильзами. Бет, разумеется, сохранила их, пока сестра была в тюрьме. С текущими по щекам слезами Мейс прижала гильзы к груди, отчаянно пытаясь впитать частичку мудрости самого лучшего человека, которого только знала. Но безуспешно.

Убийство отца и сознательный уход матери из жизни дочерей сделали Мейс уязвимой. Она ненавидела это чувство. Отчасти она стала копом потому, что тяжесть значка и пистолета преодолевала эту уязвимость. Ей безумно хотелось к чему-то принадлежать. И столичное управление полиции служило ее желанию.

Хотелось ли ей заодно последовать за сестрой? И даже показать, что в чем-то она может быть лучше? По правде говоря, Мейс не могла этого отрицать.

Через полчаса Перри переоделась в тренировочную одежду и сделала несколько растяжек и отжиманий. Кровь, бегущая по телу, была отдыхом после бессонной ночи и утренних душевных метаний.

Солнце уже было высоко, воздух потеплел, и Мейс, которая не могла избавиться от озноба, с радостью вышла на улицу и начала пробежку. Поместье было обширным, размеченная тропа вилась между деревьями и высоким кустарником. Мейс бежала уже около получаса, как вдруг остановилась, развернулась и резко потянулась к поясу. К пистолету, которого там не было.