Хармс хотел получить свободу и вернуть себе честное имя, причем из рук самого главного суда в стране. И не собирался доверять это дело армии. Так он сам сказал под громкие звуки сельской музыки, заглушавшей его слова. И Райдер его не винил. Правда была на стороне Руфуса, он имел право на то, чтобы его выслушали и выпустили на свободу… Но Райдер лежал не шевелясь на своем диване из потертой кожи с блестящими заклепками. И этому имелось простое объяснение — страх, самое сильное чувство, которым обладает человек. Райдер планировал через несколько лет уйти на покой и поселиться на северном побережье Мексиканского залива, в многоквартирном доме, который они с женой уже выбрали. Их дети выросли; Райдер устал от холодных зим, царивших в здешних низинах, устал постоянно гоняться за работой, устал старательно расписывать свою профессиональную жизнь на пятнадцатиминутные отрезки. Однако, как бы ни привлекала его перспектива отставки, она не могла помешать ему помочь старому клиенту. В нашей жизни есть правильные вещи, а есть неправильные.

Райдер встал с дивана и уселся за стол. Сначала он подумал, что самым простым способом помочь Руфусу будет отправить документы, которые он получил, в одну из газет, и пусть в дело вступит пресса с ее возможностями и могуществом. Но он хорошо знал, как устроен мир: они либо выбросят письмо, решив, что его написал безумец, либо так раздуют дело, что Хармсу будет угрожать опасность. Принять решение, как поступить, ему помог простой факт — Руфус являлся его клиентом и попросил подать апелляцию в Верховный суд. Значит, так Сэмюель и сделает. Он уже подвел Руфуса один раз и не собирался это повторять. Хармс отчаянно нуждался в справедливости, а что может быть лучше для ее восстановления, чем Верховный суд? Если ты не можешь добиться справедливости там, тогда где?

Когда Райдер достал листок бумаги из ящика стола, солнечный луч скользнул по золотым запонкам, разбросав по кабинету сияющие точки. Адвокат придвинул к себе старую пишущую машинку, которую хранил из чувства ностальгии. Он не был знаком с техническими деталями и правилами подачи апелляции в Верховный суд, но не сомневался, что нарушит большинство из них. Ему было все равно. Он хотел только одного — выпустить эту историю на свободу и таким способом от нее отделаться.

Закончив печатать, Райдер уже собрался сложить новый листок вместе с запиской Хармса и письмом из армии в конверт, но неожиданно замер на месте. Паранойя, рожденная тридцатилетней юридической практикой, заставила его быстро перейти в маленькую комнатку в задней части кабинета и сделать копии написанной от руки записки Хармса и того, что он напечатал. Однако какое-то неприятное чувство заставило его оставить у себя письмо из армии. Он решил, что, как только история Хармса станет всеобщим достоянием, он снова анонимно отправит его по назначению. Райдер спрятал копии в ящик стола и запер его на ключ. Затем вернул оригиналы в конверт, нашел адрес Верховного суда в справочнике по правовым вопросам, напечатал его и наклеил на конверт. Обратный адрес он указывать не стал. Покончив с этим, Райдер надел шляпу и пальто и отправился на почту на углу.

Чтобы не передумать, он быстро заполнил форму для заказного письма, чтобы получить уведомление, когда оно придет к адресату, отдал его служащему почты, заплатил и вернулся в свой офис. И только тут понял, что по уведомлению клерки суда могут узнать, кто отправил письмо, и тяжело вздохнул. Руфус ждал этого полжизни. И в каком-то смысле Райдер тогда бросил его на произвол судьбы. Остаток дня юрист пролежал на диване, пытаясь убедить себя, что поступил правильно — и в глубине души зная, что так и есть.

— Клерки Рэмси замучили меня расспросами по поводу вашего комментария на вчерашнем заседании насчет того, что бедные имеют право на определенные преимущества. — Сара взглянула на Элизабет Найт, которая спокойно сидела за своим столом и просматривала документы.

По ее лицу промелькнула улыбка.

— Не сомневаюсь.

Обе знали, что клерки Рэмси подобны боевикам, прошедшим суровую подготовку. Они повсюду раскинули свои щупальца в поисках того, что может оказаться интересным для верховного судьи и дел, которыми он занимался. Практически ничто не проходило мимо их внимания. Они не пропускали, тщательно анализировали и вносили в каталог для будущего использования каждое слово, восклицание, встречу или случайный разговор в коридоре.

— Значит, вы сознательно это сделали, хотели вызвать такую реакцию?

— Хотя некоторые процессы, которые здесь происходят, мне совсем не нравятся, мы вынуждены в них участвовать. Кое-кто называет их игрой. Это не мой выбор, но я не могу игнорировать реальность. Меня не так сильно беспокоит мнение шефа. Мы с ним оба знаем, что Рэмси никогда не поддержит позицию, которую я намерена занять по ряду дел.

— Поэтому вы бросили пробный шар другим судьям.

— Частично — да. Устные прения являются еще и открытым публичным форумом.

— Значит, еще и публике, — сообразила Сара. — А также средствам массовой информации.

Найт положила на стол бумаги, сцепила руки и посмотрела на свою молодую помощницу.

— Этот суд зависит от общественного мнения гораздо больше, чем многие готовы признать. Кое-кто мечтает о сохранении статус-кво, но суд должен двигаться вперед.

— И это связано с теми делами, которыми вы поручили мне заняться и которые касаются равных прав на образование для бедных?

— Да, данная проблема очень меня занимает.

Элизабет Найт родилась в Восточном Техасе, посреди огромных открытых пространств, но у ее отца были деньги, и она получила первоклассное образование. Однако женщина часто задавала себе вопрос: как сложилась бы ее жизнь, будь ее отец так же беден, как родители многих из тех, с кем она росла? Все судьи приносили в суд свой психологический багаж, и Элизабет Найт не была исключением.

— Больше я пока не скажу.

— А как же Блэнкли? — спросила Сара про дело о дискриминации, которое так ловко развалил Рэмси.

— Разумеется, мы еще не голосовали, Сара, так что я не знаю, какое будет принято решение.

Голосование проходило с соблюдением полнейшей секретности, на нем даже не присутствовали стенографистки и секретари. Но тем, кто внимательно следил за деятельностью суда, и клеркам, которые проводили здесь каждый день своей жизни, не составляло особого труда предсказать, как распределятся голоса, хотя в прошлом некоторым судьям удавалось всех удивить. Однако мрачный вид судьи Найт, без сомнений, указывал на то, каким будет решение по делу Блэнкли.

Сара умела просчитывать варианты не хуже всех остальных. Майкл Фиске был прав. Вопрос только в том, каким большинством голосов будет принято решение.

— Жаль, что я не увижу плодов своего исследования, — сказала Сара.

— Ну, ничего нельзя загадывать заранее. Возможно, ты вернешься на второй срок. Майкл Фиске работает с Томми уже третий. Я была бы рада снова тебя заполучить.

— Забавно, что вы его вспомнили. Майкл тоже спрашивал меня про ваше выступление во время прений. Он считает, что Мёрфи с радостью поддержит ваши попытки добиться преференций для бедных.

— Ну, Майкл должен знать, что на уме у Томми, — улыбнувшись, сказала Найт. — Они очень близки, как могут быть близки судья и его помощник.

— Майкл знает про суд больше остальных. На самом деле иногда меня это пугает.

Найт внимательно на нее посмотрела.

— Я думала, вы с ним близки.

— Так и есть… ну, в том смысле, что мы близкие друзья. — Она покраснела, потому что Найт продолжала на нее смотреть.

— То есть мы не услышим объявления о вашей помолвке? — Найт тепло улыбнулась.

— Что? Нет, конечно. Мы просто друзья.

— Понятно. Извини, Сара, это, разумеется, не мое дело.

— Все в порядке. Мы действительно проводим вместе много времени. Наверняка многие решили, что нас связывают больше чем дружеские отношения. Конечно, Майкл — очень привлекательный мужчина и невероятно умный. У него впереди замечательное будущее.