— Надень на него монитор, — велел доктор одной из медсестер.

Через несколько секунд после того, как они сумели закрепить сенсоры, доктор стал внимательно следить за повышением и падением кровяного давления и пульса Руфуса.

— Принеси капельницу, — сказал он, взглянув на медсестру. — Ампула лидокаина, — велел он другой, — пока у него не случился сердечный приступ или удар.

Оба охранника и медицинский персонал столпились вокруг каталки.

— Ваши люди не могут отсюда убраться? — крикнул доктор в ухо одного из охранников, но тот только покачал головой.

— Он достаточно силен и, возможно, сумеет порвать ремни; и если он это сделает, а нас тут не будет, он может за минуту прикончить всех, кто находится в комнате. Поверьте мне, он сможет.

Доктор посмотрел на портативную капельницу, которую поставили возле каталки, и медсестру, прибежавшую с ампулой лидокаина. Взглянув на охранника, он сказал:

— Нам понадобится ваша помощь, чтобы удерживать его на месте. Нужна хорошая вена, чтобы поставить капельницу, и, судя по тому, как все выглядит, у нас будет только одна попытка.

Мужчины собрались вокруг Руфуса и прижали его к каталке, но даже их общего веса едва хватало, чтобы удержать его на месте.

Руфус смотрел на них, чувствуя, что его охватила такая ярость и наполнил такой ужас, что он с трудом сохранял рассудок. Совсем как в тот вечер, когда умерла Рут Энн Мосли. Они закатали рукав его рубашки, открыв сильное предплечье, на котором выступали вены. Руфус закрыл глаза, тут же распахнул их и увидел приближающуюся иголку.

Он снова закрыл глаза, а когда открыл их, то обнаружил, что он больше не в изоляторе Форт-Джексона. Он вернулся в Северную Каролину, на гауптвахту, на четверть века назад. Дверь распахнулась, и внутрь вошли несколько мужчин, которые вели себя так, будто это место им принадлежало, как будто он им принадлежал. Только одного из них он не знал. Руфус думал, что они начнут орудовать дубинками, приготовился к сильным, резким ударам под ребра, по предплечьям и заду. Это уже стало привычным утренним и вечерним ритуалом. Он молча принимал удары, мысленно повторяя молитвы из Библии, и духовная сторона уносила его за собой, помогая забыть о боли.

Но вместо дубинки к его голове приставили пистолет и приказали встать на пол на колени и закрыть глаза. Вот тогда все и произошло. Он помнил свое удивление и даже потрясение, которое испытал, когда смотрел в ухмыляющиеся, радостные лица. Впрочем, улыбки исчезли, когда через несколько минут Хармс встал, разбросал в разные стороны мужчин, как будто они вообще ничего не весили, выскочил из двери своей тюрьмы, сбил с ног охранника, стоявшего на страже, и, точно безумный, помчался прочь…

Руфус снова заморгал и оказался в изоляторе, где его окружали лица, а тела прижимали к каталке. Увидел, как приближается к руке игла. Он, единственный из всех, смотрел вверх и успел заметить, как вторая игла проткнула прозрачный мешок капельницы и какая-то жидкость смешалась с лидокаином.

Вик Тремейн выполнил задание спокойно и умело, как будто поливал цветы, а не совершал убийство. Он даже не взглянул на свою жертву. Руфус опустил голову и посмотрел на иглу от капельницы, которую доктор держал в руке. Она должна была вот-вот проткнуть кожу и отправить в тело яд, выбранный Тремейном, чтобы его убить. Они уже отняли у него половину жизни, и он не собирался позволять им забрать оставшуюся. Пока не собирался.

Руфус постарался рассчитать все максимально точно.

— Дерьмо! — выкрикнул доктор, когда Руфус высвободился из одного ремня, схватил его руку и припечатал ее к телу.

Стойка с капельницей упала, мешок ударился о пол и лопнул. Охваченный яростью Тремейн воспользовался переполохом и быстро ушел из изолятора. Неожиданно Руфус почувствовал, как у него что-то сжалось в груди, и ему стало тяжело дышать. Когда доктор сумел подняться на ноги, он взглянул на Руфуса, но тот лежал так неподвижно, что доктор посмотрел на монитор — проверить, жив ли его пациент. Не отводя глаз от жизненных показателей, которые достигли опасно низкого уровня, он сказал:

— Никто не может вынести такое количество потрясений. Возможно, у него шоковое состояние. Вызови медицинский вертолет, — велел он медсестре, а потом повернулся к старшему охраннику. — У нас нет нужного оборудования, чтобы справиться с этой ситуацией. Мы стабилизируем его и отправим в госпиталь в Роанок. Но нужно действовать максимально быстро. Насколько я понимаю, вы пошлете с ним охрану.

Охранник потер челюсть, на которой расплывался синяк, и посмотрел на смирного Руфуса.

— Я отправлю с ним целый полк, если тот поместится в вертолет.

В сопровождении вооруженного охранника Майкл Фиске, слегка покачиваясь, шел по коридору, в конце которого его ждал офицер в форме, тот, что разговаривал с ним в самом начале. Майкл сразу заметил, что он держит в руке два листка бумаги.

— Мистер Фиске, я не представился во время нашего первого разговора. Я — полковник Фрэнк Рэйфилд, начальник тюрьмы.

Майкл облизнул губы. Имя Фрэнка Рэйфилда было одним из тех, что Руфус назвал в своем ходатайстве. Когда он увидел его в первый раз, оно ничего для Майкла не значило; теперь же, внутри тюрьмы, грозило смертью. Кто мог предположить, что двое людей, которых Руфус обвинил в том, что они стоят за убийством, окажутся здесь? Но сейчас он сообразил, что это идеальное место, где они могли наблюдать за Руфусом Хармсом.

Майкл снова посмотрел на Рэйфилда, и ему вдруг стало любопытно, куда они денут его тело. И, как в детстве, он вдруг понял, что хотел бы, чтобы его старший брат оказался рядом и помог. Он отрешенно посмотрел на Рэйфилда, который протянул ему два листка, и знаком показал охраннику, чтобы он их оставил. Когда Майкл сжал листки в руке, Рэйфилд сказал извиняющимся тоном:

— Боюсь, мои люди проявили необычайное рвение. Как правило, мы не делаем фотокопии документов в запечатанных конвертах.

На самом деле Рэйфилд распечатал конверт и сам сделал копии. Никто из его людей не видел документов.

Майкл взглянул на листки, которые держал в руке.

— Я не понимаю. Конверт остался запечатанным.

— Это самый обычный конверт; они просто положили бумаги в другой и запечатали его.

Майкл мысленно выругал себя за то, что не понял столь очевидной вещи.

Рэйфилд рассмеялся.

— Что тут смешного? — сердито спросил Майкл.

— Руфус Хармс в пятый раз назвал мое имя в связи с очередным дурацким делом, мистер Фиске. Что еще мне остается делать, если не смеяться?

— Прошу прощения?

— Однако раньше он никогда не обращался в столь высокую инстанцию, как Верховный суд… вы же оттуда?

— Я не должен отвечать на этот вопрос.

— Ладно. Но если я прав, в таком случае ваше присутствие здесь несколько необычно.

— Это мое дело.

— А мое дело — управлять тюрьмой строго в соответствии с военными правилами, — рявкнул Рэйфилд, но тут же заговорил мягче: — Впрочем, я вас не виню. Хармс хитер. Похоже, на сей раз он позвал на помощь своего бывшего военного адвоката. Однако Сэму Райдеру следовало быть умнее.

— Вы хотите сказать, что Руфус Хармс постоянно рассылает бессмысленные иски?

— А вы думаете, для заключенных это необычно? У них слишком много свободного времени. В прошлом году Хармс заявил, что президент Соединенных Штатов, министр обороны США и ваш покорный слуга вступили в заговор, направленный на то, чтобы подставить его и обвинить в совершенном им же убийстве, свидетелями которого были по меньшей мере с полдюжины человек.

— В самом деле? — скептически спросил Майкл.

— Да. Дело, в конце концов, закрыли, но это стоило нескольких тысяч баксов, которые пришлось заплатить государственному адвокату. Я знаю, что суды открыты для всех, мистер Фиске, но дурацкий иск — это дурацкий иск, и, если честно, я уже начал от них уставать.

— Но он говорит в своем ходатайстве…