Кроме одного человека.

Прощаясь с Уолтером, президент наклонился, чтобы обнять старика и сказать ему с глазу на глаз несколько слов. Салливан улыбнулся, слушая президента. Затем старик вдруг пошатнулся, но удержал равновесие, схватив президента за руку.

После того как гости разошлись, он выкурил сигару у себя в кабинете. Подойдя к окну, проводил взглядом огни президентского кортежа; они быстро скрылись вдали. И не сдержал усмешки. Мгновением торжества стала гримаса боли, мелькнувшая у президента на лице, когда Салливан стиснул ему плечо. Выстрел с дальним прицелом, но иногда именно такие поражают цель. Следователь Фрэнк с готовностью поделился с миллиардером своими версиями относительно дела. Уолтера Салливана особо заинтересовало то, что его жена ранила нападавшего ножом для конвертов, предположительно в ногу или руку. Похоже, рана оказалась серьезнее, чем считала полиция. Возможно, был задет нерв. Определенно, поверхностная рана к этому времени уже полностью зажила бы.

Салливан медленно вышел из кабинета, погасив за собой свет. Разумеется, президент Алан Ричмонд ощутил лишь легкую боль, когда пальцы Уолтера вцепились в его плечо. Но, как и в случае сердечного приступа, за первой легкой болью очень часто следует гораздо более сильная. Салливан широко улыбнулся, обдумывая имеющиеся у него возможности.

С вершины холма Уолтер Салливан смотрел на маленький деревянный дом с зеленой жестяной крышей. Натянув на уши теплый шарф, он поддержал свои слабеющие ноги, опершись на толстую палку. Как обычно в это время года, в горах на юго-западе Вирджинии стояли сильные морозы, и прогноз предсказывал изобильный снег.

Салливан двинулся по промерзшей насквозь до каменной твердости земле. Дом находился в великолепном состоянии благодаря неограниченным средствам, выделяемым на ремонт, и глубокому чувству ностальгии, все сильнее поглощавшему миллиардера по мере того, как он сам все больше превращался в отголосок прошлого. В Белом доме был Вудро Вильсон, а мир погряз в трясине Первой мировой войны, когда Уолтер Патрик Салливан впервые увидел дневной свет благодаря помощи акушерки и угрюмой решимости своей матери Милли, потерявшей всех трех предыдущих детей, из них двоих при родах.

Его отец, шахтер на угольной шахте — похоже, в те времена в этой части Вирджинии у всех отцы были шахтерами, — дожил до двенадцатилетия сына, после чего быстро зачах из-за многочисленных недугов, вызванных чрезмерным обилием угольной пыли и недостатком отдыха. На протяжении нескольких лет будущий миллиардер наблюдал за тем, как его отец вечером вваливается в дом, измученный до предела, с лицом черным, как шерсть их большого лабрадора, и падает без сил на койку в дальней комнате. Слишком уставший, чтобы есть или играть со своим сыном, который изо дня в день ждал хоть какого-то внимания от отца, измученного настолько, что больно было на это смотреть, но ничего не получал.

Мать прожила долго и успела увидеть, как ее отпрыск стал одним из богатейших людей в мире, и ее заботливый сын не жалел сил, чтобы в ее распоряжении были все удобства, какие только могло обеспечить его огромное состояние. В память о своем покойном отце Уолтер выкупил шахту, погубившую того, за пять миллионов наличными. Он выплатил по пятьдесят тысяч всем работавшим на ней шахтерам, после чего с большой помпой закрыл ее.

Открыв дверь, Салливан вошел в дом. Газовый камин наполнил комнату теплом без необходимости разжигать дрова. В кладовке хранились запасы продовольствия, которых хватило бы на полгода. Здесь Уолтер был полностью самим собой. Он никого не приглашал сюда. Это был его родной дом. Всех, кто имел право находиться тут, за исключением его самого, уже не было на свете. Он находился здесь один, и это его полностью устраивало.

Простая трапеза, которую Салливан приготовил себе сам, остывала на столе, а он задумчиво смотрел в окно, где в угасающем свете еще можно было различить голые вязы вокруг дома; деревья махали ему своими ветвями, медленно, размеренно.

Внутреннее убранство дома не было восстановлено до своего первоначального состояния. Да, Салливан родился здесь, но его детство в постоянной нищете, из которой, казалось, невозможно было выбраться, никак нельзя было назвать счастливым. Чувство безотлагательности, порожденное тем временем, впоследствии сослужило Уолтеру добрую службу, ибо оно подпитывало его силами, придавало решимость перед лицом многочисленных преград, встававших у него на пути.

Вымыв посуду, Салливан прошел в маленькую комнату, где когда-то находилась спальня его родителей. Теперь здесь стояли удобное кресло, стол и несколько книжных шкафов, вмещающих отборную коллекцию книг и журналов. В углу приютилась маленькая койка, ибо эта комната также служила ему спальней.

Уолтер взял со стола сотовый телефон самой последней модели и набрал номер, известный только горстке людей. Ему ответил голос. Салливан назвал себя; его попросили немного подождать, после чего послышался другой голос.

— Господи, Уолтер, я знаю, что ты способен работать в любое время дня и ночи, но, честное слово, тебе следует немного сбавить обороты… Ты где?

— В моем возрасте сбавлять обороты нельзя, Алан. В противном случае можно как-нибудь однажды больше не завестись снова. Уж лучше я взорвусь в кипучей деятельности, чем растаю в тумане. Надеюсь, я не отвлекаю тебя от важных дел?

— Ничего такого, что не могло бы подождать. Я как раз расставлял приоритеты мировым кризисам. Тебе что-то нужно?

Салливан не торопясь подключил к телефону портативный диктофон. Мало ли что.

— Алан, у меня всего один вопрос. — Он остановился, вдруг поймав себя на том, что наслаждается происходящим. Затем у него перед глазами возникло лицо Кристи в морге, и лицо Уолтера стало мрачным.

— И какой же?

— Почему вы так долго тянули с тем, чтобы прикончить этого человека?

В последовавшей тишине было отчетливо слышно дыхание на том конце. К чести Алана Ричмонда, оно ничуть не участилось. Это произвело на Салливана впечатление — и в то же время несколько расстроило его.

— Прошу прощения?

— Если бы твои люди промахнулись, в настоящий момент ты общался бы со своим юристом, обдумывая защиту на предстоящем импичменте. Ты должен признать, что это было на грани.

— Уолтер, у тебя всё в порядке? С тобой что-то случилось? Ты где?

Салливан отодвинул трубку от уха. Телефон был оснащен специальным устройством, не позволяющим засечь его местонахождение. Если Секретная служба сейчас пытается определить, где он — а у Уолтера имелись все основания полагать, что так оно и есть, — она получит десяток различных точек, из которых предположительно исходит звонок, ни одна из которых даже близко не стоит рядом с тем местом, где он сейчас находился. Устройство обошлось ему в десять тысяч долларов. С другой стороны, это всего лишь деньги. Салливан снова улыбнулся. Он может говорить столько, сколько пожелает.

— На самом деле я уже давно не чувствовал себя так хорошо.

— Уолтер, я тебя совсем не понимаю. Кого убили?

— Знаешь, я нисколько не удивился, когда Кристи отказалась лететь на Барбадос. Если честно, я предположил, что она хочет остаться, чтобы погулять с молодыми парнями, которых присмотрела за лето. Мне было смешно, когда она сказала, что ей нездоровится. Помню, я сидел в лимузине и гадал, какую отговорку она придумает. На самом деле бедная девочка не обладала богатой фантазией. Особенно фальшивым прозвучал ее кашель. Наверное, в школе она с потрясающим постоянством повторяла, что тетрадку с домашним заданием сгрызла собака.

— Уолтер…

— Странно то, что когда полиция спросила у меня, почему Кристи не полетела с нами, я вдруг поймал себя на том, что не могу заявить, что она сказалась больной. Может, ты вспомнишь, какие тогда в газетах печатали предположения. Я понял, что если объясню, что Кристи себя плохо чувствовала, это, вкупе с тем, что она не отправилась со мной на Карибы, бульварная пресса преподнесет как то, что она была беременна от другого мужчины, даже если вскрытие покажет обратное. Людям свойственно предполагать все самое плохое и самое сочное — ты, Алан, должен прекрасно это понимать. Когда тебя отстранят от должности, все будут думать о тебе всякие гадости. И заслуженно.