Они регулярно рассматривали дела, связанные с группами активистов по всей стране, которые разбивали головы, бомбили клиники, где делали аборты, устраивали демонстрации против существования камер приведения в исполнение смертных приговоров в тюрьмах. Они разбирали сложные дела, грозившие проклятием и уничтожением всего человечества. И при этом казались абсолютно спокойными.
Началось слушание первого дела, которое было связано с позитивной дискриминацией[245] в государственных университетах — точнее, с тем, что осталось от данного понятия. Фрэнк Кэмпбелл, выступавший за осуществление позитивной дискриминации, даже не успел закончить первое предложение, когда Рэмси ударил молотком по столу и напомнил собравшимся, что в Четырнадцатой поправке четко говорится: никто не должен подвергаться дискриминации. И спросил, не означает ли это, что в соответствии с Конституцией позитивная дискриминация любого рода является недопустимой.
— Но существует несправедливость, которая…
— Почему многообразие есть равенство? — неожиданно спросил Рэмси.
— Оно означает, что большие и разнообразные группы студентов получат право выражать различные идеи и представлять различные культуры, что в свою очередь позволит разрушить невежество стереотипов.
— Разве вы не строите все свои доводы на предположении, что белые и черные думают по-разному? Что чернокожий студент, которого вырастили состоятельные родители — скажем, преподаватели колледжа в Сан-Франциско, — придет в университет с набором ценностей и идей, отличающихся от белого студента, выросшего точно в таких же условиях в том же Сан-Франциско? — Голос Рэмси наполнял нескрываемый скепсис.
— Я считаю, что все люди отличаются друг от друга, — ответил Кэмпбелл.
— Вместо того чтобы брать за основу цвет кожи, разве не разумнее признать, что бедные имеют больше прав на помощь? — спросила судья Найт, и Рэмси удивленно на нее посмотрел. — Однако в ваших доводах нет разграничительной линии между богатством и его отсутствием, — добавила она.
— Ее нет, — не стал спорить с ней Кэмпбелл.
Майкл Фиске и Сара Эванс занимали специальные места, перпендикулярно месту судей. Майкл взглянул на Сару, внимательно слушавшую прения, но та даже не повернула головы в его сторону.
— Вы не можете обойти букву закона, не так ли? Или хотите, чтобы мы перевернули Конституцию с ног на голову? — продолжал Рэмси, наконец отвернувшись от Найт.
— А как насчет духа, наполняющего эти слова? — возразил Кэмпбелл.
— Дух — штука аморфная, я предпочитаю что-нибудь более определенное.
Слова Рэмси вызвали смешки в зале. Верховный судья возобновил свои атаки и с безупречной четкостью разбил доводы Кэмпбелла и прецеденты, о которых тот говорил. Найт больше не выступала; она сидела, глядя прямо перед собой, и ее мысли находились где-то далеко, за пределами зала суда. Когда на трибуне загорелась красная лампочка, показывавшая, что время Кэмпбелла вышло, он практически бегом вернулся на свое место. Когда его оппонент вышел к трибуне, судьи, казалось, даже не стали его слушать.
* * *
— Ого, Рэмси просто великолепен, — заметила Сара. Они с Майклом сидели в кафетерии суда. Судьи ушли в свою столовую на традиционный ланч после слушаний. — Он выпотрошил университетского адвоката за пять секунд.
Майкл проглотил кусок сэндвича.
— Он дожидался подходящего дела последние три года, чтобы разгромить идею позитивной дискриминации. И нашел его. Им следовало договориться до того, как оно попало в суд.
— Ты действительно думаешь, что Рэмси зайдет так далеко?
— Шутишь? Подожди решения. Скорее всего, он составит его сам, чтобы полностью насладиться победой.
— Знаешь, я до определенной степени согласна с его доводами, — сказала Сара.
— Конечно, согласна. Это же очевидно. Консервативная группа старательно выбрала истца, чтобы представить это дело. Белая, умная, «синий воротничок», трудолюбивая, всего добилась сама… К тому же женщина, что просто великолепно.
— Но в Конституции действительно говорится, что никто не должен подвергаться дискриминации.
— Сара, тебе прекрасно известно, что Четырнадцатая поправка была принята после Гражданской войны, дабы гарантировать черным защиту от дискриминации. Сейчас же она превратилась в биту и орудует против людей, которых должна защищать. Так что громилы только что обеспечили себе собственный Армагеддон.
— В каком смысле?
— В том смысле, что бедные, у которых есть надежда, начинают толкаться в ответ, а те, у кого надежды нет, бьют. Не слишком приятная картина.
— О!
Сара посмотрела на Майкла, лицо которого было таким живым и таким не по возрасту серьезным. Он регулярно попадал в весьма неприятные ситуации, и это его качество вызывало у нее восхищение и одновременно пугало.
— Мой брат мог бы рассказать тебе парочку историй на эту тему, — добавил Майкл.
— Не сомневаюсь. Надеюсь, когда-нибудь я с ним познакомлюсь.
Он быстро взглянул на нее и отвернулся.
— Рэмси видит мир не таким, каков он в действительности. Он сам, без чьей-либо помощи добился успеха в жизни и считает, что все остальные тоже могут. И, следует отдать ему должное, у него нет любимчиков.
— Ты тоже многое пережил.
— Да. Без ложной скромности скажу, что мой коэффициент умственного развития выше ста шестидесяти. Далеко не все могут таким похвастаться.
— Я знаю, — грустно сказала Сара. — Мое сознание юриста говорит, что случившееся сегодня правильно. А сердце уверено, что произошла трагедия.
— Послушай, это же Верховный суд. Здесь не должно быть легко. И, кстати, что пыталась сегодня сделать Найт?
Майкл постоянно находился в курсе того, что происходило в суде, знал все внутренние секреты, сплетни, стратегии, к которым прибегали судьи и их помощники, чтобы продвигать свои мнения и взгляды на дела, которые они рассматривали. Однако он не понимал, с какой целью Найт задавала свои вопросы на утреннем заседании, и это его беспокоило.
— Майкл, она произнесла всего пару предложений.
— И что? Два предложения — и тонна возможностей. Права для бедных… Видела, как отреагировал Рэмси? А может, Найт прокладывает дорогу для какого-то дела, которое собирается представить суду?
— Поверить не могу, что ты меня об этом спрашиваешь. Ты забыл о конфиденциальности?
— Мы в одной команде, Сара.
— Точно! Как часто Мёрфи и Найт голосуют одинаково? Не слишком. И тебе известно, что здесь имеется девять очень самостоятельных и разных отделений.
— Верно, девять маленьких королевств. Но если Найт что-то задумала, я бы хотел про это знать.
— Тебе совсем не обязательно быть в курсе всего, что здесь происходит. Господи, ты и так уже знаешь больше, чем все остальные клерки и большинство судей, вместе взятые. Кто еще из помощников приходит в почтовую комнату на рассвете, чтобы первым просмотреть поступившие заявления?
— Я не люблю ничего делать наполовину.
Сара посмотрела на него, собралась что-то сказать, но промолчала. Зачем все усложнять? Она уже дала ему ответ. На самом деле, хотя сама Сара была весьма деятельной, она не могла представить, что выйдет замуж за человека с такими высокими стандартами, как у Майкла. Она понимала, что никогда не станет такой же, не будет им соответствовать. Более того, ей даже не стоит пытаться.
— Послушай, я не собираюсь выдавать ничьи секреты. Тебе не хуже моего известно, что это место подобно военной кампании. Язык твой — враг твой. И каждый должен присматривать за своей спиной.
— Я согласен с тобой по поводу глобального устройства вещей, но в данном случае готов поспорить. Ты знаешь Мёрфи, он реликт — славный, но либерал до мозга костей. Как только появится намек на то, что можно помочь бедным, он тут же ухватится за это дело. Они с Найт могут стать союзниками. Мёрфи не упустит возможности швырнуть гаечный ключ в машину Рэмси. Он возглавлял суд до того, как Рэмси перехватил власть. Нет ничего приятного оказаться на закате жизни среди несогласных.
