— Э, батюшка, хватит вам проповеди читать! — вконец распоясавшись, воскликнула Катерина Потрясюк. — От проповедей толку мало. Теперь мы и сами разберемся, как с кем поступать!

Участники крестного хода немедля разделились на сторонников Федора и Катерины и на тех, кто увещевал их не творить никакого беззакония, а разойтись по домам. Но увещеваний не послушались. Катерина Потрясюк первой подскочила к памятнику великому мореплавателю Крузенштерну и отхватила от подножия памятника один из круглых каменных голышей, коими это подножие было красиво выложено.

— Бей поганых! — потрясая камнем, возопила старуха.

Ее почин не остался без последователей. Тут (же и Федор Снытников, и некоторые чересчур верующие ортодоксы похватали камни, так что минуту спустя подножие памятника Ивану Федоровичу Крузенштерну светилось голым убогим цоколем.

— Это хулиганство! Не смейте! Перестаньте! — увещевал вандалов отец Александр, осознавший вдруг, что волей или неволей разбудил в толпе зверя. — Остановитесь!

Его сторонники (впрочем, малочисленные) тоже увещевали и упрашивали, но негромко и растерянно. Трудно взывать к разуму тех, кто уже основательно вооружился мощным каменюкой, на раз способным проломить голову взывающего.

— А теперь — в торговые ряды! — воскликнул Федор Снытников. — Громи оборотней!

Участники импровизированного восстания встретили его вопль восторженным гулом. С булыжниками и иконами в руках они чуть ли не бегом поспешили к Щедровским торговым рядам. Возле памятника остался отец Александр и его сторонники.

— Их надо остановить! — вскричал отец Александр. — Будет смертоубийство! Ведь не для того мы затевали крестный ход!

Однако оставим пока соборного протоиерея Александра и поторопимся за той разудалой компанией, которая под предводительством Катерины Потрясюк и Федора Снытникова направлялась к торговым рядам. Надобно объяснить, что направление это было выбрано толпой озверелых ревнителей веры не случайно. Щедровские торговые ряды традиционно принадлежали представителям старейших родов городских оборотней.

Урсолюды здесь торговали медом, яблоками, овощами, зеленью — всем тем, что выращивали на своих фермах. Один из самых уважаемых и почтенных урсолюдов Прокоп Федосеич Лапкин имел в торговых рядах замечательный двухэтажный магазин «Сладкая жизнь», где продавалось более трехсот сортов варений, джемов, конфитюров, мармеладу и пастилы, причем все эти соблазнительные лакомства производились трудами членов обширнейшего семейства Лапкиных на небольшом домашнем заводике… И, к слову сказать, лапкинские сладости горожанам всегда были по вкусу, и никто не обращал особого внимания, что ест варенье или джем, который сварили оборотни… Торговали тут и кошколюды — в основном товарами с московской таможни, потому что кошколюды генетически неспособны к товарному производству, а лишь великолепно умеют заниматься перекупкой, спекуляцией и даже контрабандой. Но особенно много было тут магазинчиков и палаток, принадлежащих птицелюдам. И это не случайно. Абсолютно мирные и даже робкие в обычной жизни птицелюды становились сущими искусителями и соблазнителями, если дело доходило до продажи кому-либо своего товара. Любой почти птицелюд занимался торговлей и любой же мог всякого покупателя уговорить и уболтать так, что, того и гляди, покупатель у него зимой снег купит да еще и порадуется выгодной покупке. Водились за птицелюдами и грешки по торговой части: могли они обсчитать, подсунуть лежалый товар или с весами похимичить… Но это в расчете только на растяп. Ежели кого птицелюд обвесил, и обвешенный преступление замечал и тут же на него указывал, так хитрец пернатый оборотень немедля исправлял ошибку, извинялся бессчетно и даже добавлял весу. И уж больше на таком покупателе в обмане не упражнялся, других лопухов искал…

Словом, торговцами оборотни были вполне обычными и ни в каких страшных преступлениях не замеченными. И, однако, пришлось им испытать на себе ярость народных масс. Точнее, малой части народных масс.

Кстати сказать, весьма странно было, что Федор Снытников, человек в городе приезжий и новый, так оперативно вник в ситуацию и повел толпу именно к оборотням. Видимо, и впрямь получал он некие знамения…

В тот день торговые ряды пустовали — чересчур крепкий мороз принудил сидеть дома даже самых заядлых покупателей. Ведь по торговым рядам, в отличие от супермаркетов, надобно ходить не спеша, степенно, прогуливаясь и прицениваясь то к одному, то к другому, поболтать, встретив знакомых, соседей, разговориться с продавцом насчет очередного повышения цен или, наоборот, распродажи… Тем более что продавцы из оборотней всегда охотно идут на общение. И разговорчивого и всего на копейку разорившегося покупателя они ценят даже больше, чем закупившего полмагазина молчуна-бирюка. Видно, происходит это оттого, что оборотни — наполовину звери и, как всякий зверь, чувствуют на подсознательном уровне тягу к человеку, к его вниманию и ласке. Особенно ликантропы — чуть не поскуливают, когда с душевным человеком общаются, потому что ведут свою вторую натуру от собак, а собака, как известно, человеку лучший друг… А в день крестного хода желающих посудачить с продавцами да чего-нибудь прикупить почти и не было, несмотря на маячивший не за горами новогодний праздник. Нет, не один мороз был тому причиной. Оборотней стали избегать — убийства, да еще такие жестокие и бессмысленные, напугали обывателей крепче всякого мороза.

Толпа «бунтарей» вошла под крытые своды торговых рядов и двинулась по центральному проходу. За ярко освещенными окнами и витринами магазинчиков шла спокойная коммерческая жизнь. Но тут, себе на горе, из павильона под названием «Молочная река» вышла урсолюдица. Она увидела идущих с камнями людей, увидела иконы в руках и замерла. Потом пошла навстречу.

— Что случилось? — спросила она у людей. Толпа остановилась напротив оборотнихи. Потом Катерина Потрясюк крикнула:

— Что стоите? — И оборотнихе: — Мы тебя не боимся!

— А я вас и не пугаю, — сказала та. — Почему вы принесли сюда свои святые картины? Разве вы не знаете указания вашего церковного начальства? В местах селения и работы оборотней не должно быть никаких предметов религиозного назначения.

— Это тебе не предмет, а святая икона! — крикнул кто-то из толпы.

— Простите, я ошиблась в слове, — склонила голову оборотниха. — Но вам все равно придется выйти и унести отсюда иконы.

— Это отчего же? — вякнула Катерина Потрясюк. — Ты что нам указываешь, нежить? А? Что, от икон у тебя озноб начинается? Или жжение в коже?

— Нет, — ответила урсолюдица. — По определению вашего церковного начальства, а также пастырей мусульманской и иудейской общин, оборотни считаются животными. Если мы животные, то это, — женщина обвела рукой торговые ряды, — наш загон. Наш скотный двор. А на скотном дворе не место священным предметам. Мы это понимаем и не спорим с этим. Поэтому унесите иконы.

— Еще чего! — загомонили в толпе. — Вы, убийцы, еще будете нам указывать, что нам делать и как!

— Мы не убийцы! — воскликнула урсолюдица.

— Разберемся, — подал тут голос Федор Снытников. — А ты поклянись, что никто из оборотней не убивал за эти недели людей.

— Я клянусь, это так, — сказала урсолюдица. — И любой, подобный мне, в том поклянется. Оборотни нашего города никого из людей не убивали!

— Молодец, — похвалил ее Федор. — Только знаешь, люди, когда клянутся, или держат руку на Библии, или целуют икону. Целуй икону, зверь, если все, что ты говоришь, правда!

— Я не могу, — отшатнулась оборотниха. — Мне нельзя. И разве вы просите меня не о кощунстве? Я же оскверню тогда вашу святыню, и вы сами обвините меня в том, что я ее осквернила!

— Не целуешь иконы — значит, врешь! — высказалась Катерина Потрясюк. — Все вы брехуны, бесовское отродье! А ну, православные, примайся за дело!

Толпа надвинулась, урсолюдица отступила, затравленно глядя на людей. Так, наверно, смотрели на охотников медведи, когда их загоняли в яму и спускали собак да кололи рогатиной.