А еще я вышла замуж за Толика. Он перевелся из Москвы в Щедрый и стал служить в местном УВД. У него получается.

Я же по-прежнему гадаю. Это получается у меня.

Хотите, погадаю и вам?

Тула, 2008–2009

Некоторые вещи терпеть просто невозможно.

Например, чайник со свистком. И кто его только придумал?! От нормальной посуды, каковой, несомненно, является чайник, просто не ожидаешь такой пакости, как свист. Стоишь себе на кухне, замечтавшись, и тут на тебе. Сирена! Вой! Рев переполненных трибун! Ничто не сравнится с этим противным свистом! К тому же, если вам интересно, этот свист отпугивает домовых. А дом без домовых – это все равно что кладовка без швабры. Вот так-то.

Впрочем, свист чайника – это все так. В прошлом.

Я к тому, что некоторые вещи невозможно терпеть.

Сейчас.

Личинки.

Просто спасу от них нет. Только приведешь себя в порядок, сияешь, как новый гривенник к Пасхе, – идешь гулять, прилично и со вкусом одевшись, и вдруг… откуда-нибудь из рукава выползает… Собеседник (если таковой на данный момент имеется), конечно, деликатно постарается ничего не замечать. Но тебе-то самой! Противно!!!

Чего я только не перепробовала! И специальные мази, и новомодные аэрозоли, даже таблетки пила, хотя вода, которой их запиваешь, разрушительна для моего организма. В конце концов пришлось поднакопить деньжат и пойти на поклон к нашей местной знаменитости – колдунье и ведунье Бабе Зине Мирный Атом.

А она мне с порога прямо так и заявляет:

– Таких, как ты, не обслуживаю!

– Почему?

– Потому что это противно человеческой и божественной природе.

– Что противно?

– Ваше существование.

– А если я денег дам?

– Не приму. Уходи по-хорошему, пока я на тебя сторожевого демона не напустила.

Вот и весь разговор. Сторожевого демона она напустит. У нее его отродясь не было, сторожевого демона-то. На них тратиться надо, а, по слухам, баба Зина тратиться ой как не любит.

В общем, осталась я со своей неразрешимой проблемой один на один. Хотя нет. У наших, практически у всех, эта проблема также стоит на первом месте. Потому что эти проклятые личинки мешают нормально существовать.

Подчеркиваю: существовать.

Не жить.

Я не человек, как вы уже догадались, хотя была им когда-то. Я умертвие. Нет, не зомби и не труп, восстановленный с помощью гальваники. Я – мертвец, возвращенный в этот мир благодаря магии. Именно магическая сила и подпитывает мое существование, давая возможность двигаться, разговаривать, работать, мыслить. И самое главное, не разрушаться. Не истлевать.

Я умерла, когда мне было двадцать пять лет. СПИД. В первой жизни я была девочкой, которая не отличалась хорошим поведением. Я дружила с метом, коксом, герычем и людьми, которые все это могут поставлять. Один из таких людей как-то затащил меня в постель и наградил ВИЧ-инфекцией. Помню, для меня это была страшная трагедия… Родители, когда узнали… Впрочем, родители мои и до того были отравлены самим фактом моего бытия. Да и как иначе? Дочь, которая училась в университете на археолога, коллекционировала китайских куколок и вела пристойный образ жизни, вдруг резко из этого самого образа выпала и связалась с нехорошими парнями. Отчаявшись образумить меня, родители сделали мне подарок: купили право на посмертное восставление. Они верили, что так после смерти я смогу вести достойное существование и окончу-таки университет.

Все бы ничего, но проклятые личинки!!!

Вот сейчас я набираю эти строки на компьютере, из музыкального центра звучит «Пещерный город Инкерман» Дидюли, а левая ладонь начинает знакомо так чесаться. Перестаю печатать, отнимаю руки от клавиатуры, смотрю на ладонь. Не проходит и пяти секунд, как в ее середине вспухает бугорок. Еще через секунду кожа вспарывается, и на свет является личинка – омерзительнейшее белесоватое существо с лоснящимся тельцем – и споро так ползет по пальцам. Я давлю ее, содрогаясь от отвращения. Мне еще повезло. У меня за день набирается всего четыре-пять личинок, тогда как из других моих знакомых умертвий они сыплются просто пригоршнями. Да и сохранность у меня получше. Все-таки родители, спаси их господи, к хорошей ведьме-реаниматору меня свезли.

Помню свое умирание. Это было тяжело и грязно. Я лежала в палате больницы для ВИЧ-инфицированных и выворачивалась наизнанку. Меня мучила ломка, от которой не спасало уже ничего, особенно длинные разговоры с психотерапевтом. Свет мерк в моих глазах, дикая боль раздирала тело, которое хотело только одного – дозы. И тут появился врач.

– Лиза, я пришел с вами поговорить.

Лиза – так меня зовут. Точнее, звали.

– Убирайтесь к черту! – сумела выдавить я и вцепилась в кровать. Мне мерещилось в моем бреду, что меня уносит, как дырявую шлюпку от тонущего корабля.

– Лиза, нам обязательно нужно с вами поговорить. Вы в плачевном состоянии.

– Без тебя знаю, психолог недоделанный!

– Попробуйте дышать медленно и ровно.

– И что?

– Боль немного отойдет. Позвольте руку. Я измерю ваш пульс.

Он взял мою руку, и боль отошла. Но вместе с тем я почувствовала, как начали холодеть и неметь мои ноги.

– Подождите… – прошептала я.

И тут в палату вошли мои родители.

– Лизочка… – заплакала мама. – Кровиночка моя!

Отец молча вытирал слезы.

– Вы что? – деревенеющим языком спросила я. – Я же еще не умираю.

А врач все держал меня за руку, держал…

И рука моя холодела.

И на миг мне приоткрылось…

Лица у психотерапевта не было. Вместо него был скалящийся череп с огоньками в пустых глазницах. А больничный халат преобразился в саван, рваную шелковую хламиду, пропахшую тлением.

Но это только на миг.

А потом мое сердце остановилось.

Психотерапевт поднялся и вышел из палаты.

Родители упали на колени возле моей кровати и зарыдали в голос.

А я отстраненно наблюдала за этим, глядя на свое исхудавшее уродливое тело. Я стояла у входа в тоннель. Он, этот вход, был невероятно черен, и впервые я ощутила такой страх, что передать невозможно. И тут из его черноты появился некто.

Он протянул мне то, что с натяжкой можно было назвать рукой:

– Идем!

Я задрожала и прижалась к остаткам реальности, словно они могли меня защитить и удержать.

– Нет!

– Идем. У тебя все равно нет другого выхода.

И тут что-то засияло, как свечка, внесенная в темную комнату.

– Что ты здесь делаешь, Алаэль? – спросил тот, что был от тьмы. – Нет тебе части в ней. Она жила неправедно. Я забираю ее душу.

– Ты не можешь забрать ее душу, Имхореп, – печально и музыкально сказал Алаэль. – Ее душа обречена скитаться между мирами. Ее родители приготовили ей посмертное восставление.

– Проклятье! Но и тебе не достанется ее душа, Алаэль!

– Я буду наблюдать за нею.

– Я тоже.

И тут я рванулась в свое тело. Оно было таким родным, таким привычным. И…

Не смогла в него войти.

Тело было словно окружено невидимым, но прочным коконом.