Моление было закончено. Монах удалился, нагруженный коробками с подарками для обители, а Хозяйка Люй, хлопнув в ладоши, пригласила всех, как она сказала, «сестер» к столу. Служанки принялись носить кувшины с вином, тарелки, палочки для еды... Зала наполнилась шумом и гомоном, звоном кубков, смехом, болтовней...

— Э-ге-гей, красавицы! С наступающим Новым годом вас! — зазвучали вдруг за распахнутыми дверями залы громкие голоса.

Мэй, сидевшая рядом с Гуан, увидела, как в пиршественную залу входит множество мужчин самого разного возраста, внешности и наряда. Певички приветствовали каждого: почтительно и одновременно насмешливо; отпускали лукавые шуточки, бросали Многозначительные взгляды... Гостям подносили чарки с вином, угощали, принимали свертки с подарками...

У столика, за которым сидели Гуан и Мэй, остановился красавец в богатой, даже роскошной одежде сплошь затканной золотом. У его пояса висел меч в инкрустированных нефритом ножнах. В руках красавец держал небольшую продолговатую шкатулку из лакового дерева. Мэй заметила, что ее наставница Гуан переменилась в лице, едва мужчина приблизился к ним. Гуан сдавленно вздохнула и поднялась из-за столика, почтительно склонилась:

— Приветствую вас, господин Вэй Цясэн! Желаю вам долгих дней и благовещего Нового года! Прошу вас не побрезговать нашим скромным угощением, принять чарку вина!

Мэй перевела взгляд с Гуан на господина Вэя. Тот, казалось, никого не видел, кроме ее наставницы.

— Приветствую тебя, Гуан, — тихо сказал он. — Да принесет тебе Новый год удачу и счастье. Позволишь мне присесть с тобой?

— Это для меня великая честь, о господин. Гуан и Вэй Цясэн сели за столик. Гуан немедленно кликнула служанку, велела ей принести кувшин лучшего шансинского вина и золотую чарку для гостя, а сама не сводила глаз с красавца. Когда вино было принесено, Гуан наполнила чарку и поднесла ее Цясэну. Тот осушил ее так, будто это была вода.

— Как ты живешь, Гуан? — спросил гость, попрежнему не повышая голоса.

— Жизнь моя не знает изменений, господин, — сказала Гуан с легкой улыбкой. — Печаль в ней не сменяется радостью, а только новой печалью.

— Отчего же ты печальна, Гуан? — спросил Цясэн, а Мэй удивленно смотрела то на него, то на свою наставницу. Ей казалось, что прекрасной Гуан не о чем печалиться. Кроме того, разве этот напыщенный господин имеет право расспрашивать Гуан так, словно Она его жена?

Но Гуан, похоже, не имела ничего против расспросов. Щеки ее заалели румянцем, в глазах словно засияли звезды...

— Вы знаете почему, господин, — сказала она. — Выпейте еще вина.

Она подала Цясэну чарку, тот принял ее с благодарностью.

— Ты сегодня еще прекрасней, чем всегда, Гуан, — сказал он. — Один взгляд на твое дивное лицо обещает райское блаженство. Ох, совсем из памяти вон! Вот тебе подарок, Гуан.

Цясэн протянул красавице лаковую шкатулку. Та открыла ее, и румянец схлынул с нежного лица.

— Небесная Канцелярия! — прошептала Гуан. — Разве я достойна такого подарка?

Мэй стало ужасно любопытно, какой подарок таится в лаковой шкатулке. И любопытство ее было вознаграждено. Гуан осторожно извлекла из шкатулки сложенный веер. Раскрыла его и залюбовалась прелестным рисунком на шелке — веткой цветущего персика...

А затем Гуан решительно сложила веер так, что он чуть не треснул.

— Господин мой, — с горечью сказала она, — разве вам не ведомо, что такой подарок не положено дарить певичке из веселого квартала? Да еще с рисунком ветки персика! Неужто вы не знаете, кому следует дарить такие веера?

— Знаю, Гуан, — ответил Цясэн. — Но именно потому я и дарю его тебе. Я хочу, чтобы ты вошла в мой дом как жена и хозяйка. Прими этот веер и согласись на брак со мной! Ты ведь знаешь, что душа моя изнывает от любви к тебе!

— Я всего лишь певичка, а вы знатный горожанин, — ответила Гуан. — Взять в жены певичку — бесчестье для рода.

— Мне безразличен мой род! — горячо воскликнул Цясэн. — Мне небо и земля безразличны, если рядом нет тебя, любимая! Кто осудит нас, кто упрекнет? Разве в свое время не сделал владыка Жоа-дин императрицей свою наложницу, госпожу Нэнхун?

— Тише, прошу вас! — всплеснула руками Гуан. — Неужто вы не знаете, что всякое упоминание о несчастном императоре и его страдалице-супруге строжайше запрещено и карается как государственная измена?! О, будьте осторожны, мой любимый!

— Я не ослышался? — спросил Цясэн. — Ты сказала «любимый»? Ради этого стоит пойти и на государственную измену! Так ты любишь меня?

— Лучше бы мне не говорить этого, — дрожащим голосом произнесла Гуан. — Я не хочу, чтобы вы потеряли голову от своего безрассудства.

— Гуан, скажи, заклинаю тебя Небесной Канцелярией: ты любишь меня? — настойчиво повторил Цясэн.

— Люблю. — Грустным был голос Гуан. — И раскаиваюсь в этом, потому что ни мне, ни вам эта любовь не принесет ничего, кроме страданий.

— Стань моей женой, Гуан! Я выкуплю тебя у хозяйки, отдам ей за тебя столько золота, сколько попросит!

— Но...

— Ты согласна?

— Да. Но поверьте, господин мой, такая любовь грозит нам бедой. У меня плохие предчувствия.

— В грядущем году с нами не случится ничего плохого, милая, — возбужденно прошептал Цясэн. Перед тем как идти к тебе, я побывал у гадателя.

Он нагадал мне столько счастья и богатства, что его не увезти на всех кораблях Империи! Но главное мое богатство — ты. И ты будешь со мной. Выпьем вместе, как жених и невеста.

Они выпили по три чарки вина, не замечая, что Мэй неотрывно и изумленно следит за ними. Девочка же испытывала удивительное волнение. Впервые при ней кто-то говорил о любви, она видела, как пылает это загадочное чувство в глазах мужчины, как спокойная Гуан загорается в ответ... Неужели Гуан станет женой этого красавца? А как же тогда Мэй, кто станет ее наставницей и подругой?

— Идем к тебе, — прошептал Цясэн, гладя руку Гуан.

— Да, — прошептала та в упоении.

Они поднялись и вышли из залы так, как будто в мире никого, кроме них, не осталось. И хотя пир и веселье были в самом разгаре, Мэй почувствовала себя одинокой, брошенной и несчастной. Она слушала, как на цине, флейте и самсэне исполняются игривые мелодии, но на глаза ее навертывались слезы. Кругом танцевали, пили, разыгрывали веселые представления, а Мэй все думала, зачем же ушли Цясэн и Гуан. Разве здесь, за столом, нельзя разговаривать?

Мэй так глубоко погрузилась в темные воды печальных размышлений, что не сразу заметила, как напротив нее уселся какой-то старик.

— Как ты прелестна, милочка! — услышала она надтреснутый голос и вздрогнула. Посмотрела испуганно. Старик был на редкость уродлив, хоть и одет роскошно. На лице у него росли две крупные бородавки, глаза, лишенные ресниц, слезились, в зачесанных назад волосах светилась плешь... Мэй хотела было вскочить из-за стола, но костлявые пальцы старика цепко ухватили ее за локоть.

— Куда это ты собралась, милочка? — проскрипел он. — Я гость, а с гостем надо поступать вежливо, разве Хозяйка Люй тебя не учила? Я не видал тебя здесь раньше, ты, верно, новенькая? Чаровница! Губки как бутончик! А какие маленькие ножки, я просто разум теряю! Как тебя зовут?

Мэй, разумеется, ответить не могла. Но старика это не остановило.

— Ах ты, молчунья-скромница, — противно захихикал он. — Робеешь? Видно, еще не обучена искусству нефритовых покоев! Но это поправимо, я и сам тебя обучу! Считай, тебе повезло, что сам Удэ Второй станет твоим наставником в сладкой игре! Поди присядь ко мне на колени, выпей со мной вина!

Мэй испуганно замотала головой. Сама мысль о том, чтобы коснуться старика, да еще сесть к нему на колени, представлялась ей ужасной. Она задрожала так, будто в жаркую залу внезапно ворвался ледяной ветер.

— Иди же ко мне. — Старик схватил Мэй за обе руки. — Полно упрямиться! Будь сговорчивой, иначе тебя накажет Хозяйка Люй!

Но Мэй не столько боялась Хозяйки Люй, сколько этого ужасного старика, от которого несло смесью благовоний и тлена, как от открытого гроба. Мэй вырвалась из цепких рук и отскочила, задев при этом большое фарфоровое блюдо с хурмой, стоявшее на краешке стола. Блюдо слетело на пол и разбилось со звоном, показавшимся Мэй ужасно громким. Девочка бросилась прочь, не разбирая дороги...