— Да ведь нельзя, отец дьякон, — вздохнула она.

— Да ведь сам знаю, мать дьяконица, — в тон вздохнул и супруг. — Токмо после Святок надобно нам всерьез озаботиться вопросом появления маленьких дьяконенков. Или дьяконят, не знаю, как правильно… А то у нас с тобой в этом вопросе явный незалад.

— А, хочешь сказать, что, когда у нас будет ребенок, я наконец остепенюсь и не стану бегать на свидания с вампирами?

— Оля!

— Ну что «Оля»? Я ведь не против. Тем более что жене и положено спасаться через чадородие, ведь мы, жены, кроме сего дела, ни на что не годны.

— Это ты утрируешь. Дай нос твой курносый поцелую.

— Он у меня римский!

— Да хоть боксерский. Все равно поцелую. После поцелуя в «римский» нос Ольга умилилась сердцем, но в словах все еще была язвою.

— Могу к поцелую предложить гречневую кашу, — съехидничала Ольга. — Только подгорелую.

— Ничего, я и такую съем, — воодушевился дьякон, радуясь, что прощен и что глупое искушение, терзавшее его недавно, ушло. Он даже удивился: и впрямь, как он мог подумать, что его Ольга способна на измену?

Но, конечно, Ольга смилостивилась и не стала кормить своего супруга и повелителя подгорелой гречневой кашей. Сварила вареников с черникой, которые дьякон, к слову сказать, очень уважал.

— Вот что меня радует, — сказал дьякон, доевши последний вареник, — так это то, что ты начала читать, как выразилась, «мои семинаристские книжки». Ишь, даже и историю подходящую вспомнила!

— Хм… А что тебя не радует?

— Я так и не понял, кого имеет в виду твоя подруга, когда говорит об убийце. Кого она подозревает? На каком основании? И потом, что это за самодеятельность? Такими вещами должны заниматься соответствующие органы, а Зое нужно не скрываться и заниматься соглядатайством…

— Кхм! Кто еще тут занимается соглядатайством!

— …А изложить соответствующим органам свои версии. Играть в частного детектива сейчас, конечно, модно и почетно, но что будет, если Зоя действительно убийцу вычислит, а остановить его новое преступление не сможет? А если этот неизвестный тип и Зою убьет — как ненужную свидетельницу?

— Не знаю, Сеня, я сама волнуюсь, но сам видишь, разве я могу на Зоино решение повлиять? Она упрямая, ни за что не отступится. Мне бы только хотелось, чтоб поскорее все эти загадки разрешились.

…Грех, конечно, так и думать, но убийца словно прислушался к этому желанию дьяконицы. Буквально через день после разговора дьякона с женой по городу прокатился слух, что убийца, с легкой руки газетчиков прозванный Чумовым Вервольфом, совершил новое нападение. Новое и особенно ужасное, потому что жертвой на сей раз стала дочка соборного настоятеля Тавифа, та, что играла в Зоиной пьесе роль прекрасного Ангела.

Однако не все злу удачливо беспардонничать. На сей раз у Вервольфа вышла странная осечка. Он лишь повалил девочку, напав сзади. Тавифа потеряла сознание, а очнулась отчего-то у ворот своего дома и заметила, что курточка у нее густо перемазана кровью. Отец немедленно вызвал «скорую», но врачи на теле Тавифы никаких ран не обнаружили. Это радовало, но у девочки случился нервный срыв, и ее пришлось на некоторое время поместить в неврологическое отделение больницы имени Семашко. В городе же заговорили о том, что бедная Тавифа вовсе сошла с ума, отказывается есть, пить, режет себе вены, кусает врачей и скоро, как видно, умрет от полного истощения. Но ведь известно, что городские слухи все преувеличивают и перевирают до чрезвычайности.

Но слухи сыграли свою зловещую роль. К тому же отец Тавифы отдал перепачканную кровью курточку дочки на экспертизу, и экспертиза показала, что кровь на курточке — это кровь оборотня. Об этом город тоже немедленно узнал, и слухи поползли еще страшнее. Случилось словно землетрясение. Точнее сказать, душетрясение, ибо души людей, насмерть перепуганных неизвестным убийцей, готовы были на что угодно, лишь бы сорвать на ком-нибудь свой страх, ярость и ненависть.

А было так. Отец Александр, с тех пор как дочка его попала в больницу, места и покоя себе не находил. По натуре он был горяч, даже безрассуден, а также скор в решениях и суждениях. Несчастье с дочерью и вовсе лишило отца Александра рассудительности. Тут-то, ко времени и к настроению, пришел к нему нежданный и незваный гость.

— Отец Александр, — сказал Федор Снытников (он и был этим нежданным гостем), — мне нужна ваша поддержка.

— В чем же? — безучастно спросил отец Александр.

Федор Снытников улыбнулся в ответ.

— Я хочу изложить вам свой план, — сообщил он отцу Александру. — И думаю, что вы его поддержите.

Каков был план, нам доподлинно неизвестно, но после того, как Федор Снытников вышел от отца Александра, соборный настоятель отправился на архиерейское подворье и не терпящим возражений голосом потребовал допустить его к владыке Кириллу.

— Здравствуй, отче, — сказал владыка Кирилл настоятелю. — Вижу, что скорбен ты оттого, что случилось с твоим чадом. Но мнится мне, что скорбь твоя просто непомерна и даже прогневляет Провидение. Слава Богу, Тавифажива, а что нервы у нее расшалились — так это дело поправимое. Выйдет из больницы — поезжайте с нею в паломничество по святым местам. Или, ежели такое трудно, в санаторий. Денег, если надо, дам… Да что с тобой, отец Александр? Будто ты и не в себе. Вина, может, тебе подать? Выпей немного, не возбраню, печаль твоя хоть чуть-чуть да умягчится…

— Не нужно вина, владыко, — покачал головой отец Александр. — Я прошу вашего благословения.

— На что?

— Благословите совершить крестный ход с Ковчежцем, — твердо сказал соборный настоятель.

— Да ты что, отец?! — ахнул архиерей. — В своем ли уме?

— Я был не в своем уме, когда терпел в городе нашем всякую нечисть и нежить! — ответил отец Александр. — А они обнаглели и осмелели до того, что принялись уничтожать нас! Они нападают на наших детей и превращают нашу жизнь в ад! Так пусть же узнают, что и против них есть сила неодолимая! Теперь я разумен, владыко. Мы пойдем крестным ходом, и пусть нечисть трепещет перед нами. Мы объявляем ей войну!

— Опомнись! Опомнись! — замахал руками владыка Кирилл. — Не война это, а прямое смертоубийство в городе начнется!

— Оно уже началось. И первыми начали они. Мы же лишь ответим на это!

— Меня не слушаешь, слова священные послушай: «Аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую».

— Не могу, владыко!

— Чего не можешь?

— Другую ланиту обратить!

— Ну, так хоть снеси удар в одну ланиту!

— Нет, и это не по силам мне.

— Ох, досада! Так хоть не мсти, хоть не отвечай на удар ударом!

— Не могу, владыко! Сердце мести требует!

— Отче, да ты разумом помрачился! Ведешь ты себя так, словно дочь твою на куски растерзали! Полно, успокойся, ведь ничего такого и нет… Та-вифа, Бог даст, поправится. Отслужил бы ты лучше молебен заздравный с акафистом великомученику и целителю Пантелеймону, чтоб дочка скорее выздоравливала! А ты что задумал? Месть смертоубийственную? Не мсти за себя!

— А я и не за себя. Я за дочь, — отрезал отец Александр. — За дитя мое невинное, пострадавшее… Благословите на крестный ход, владыко. А нет — так мы сами пойдем.

— Кто «мы»?! — воскликнул архиерей. — Кто с тобой еще этой идеей озаботился?! Кому войны хочется?

— Есть люди, — ответил соборный настоятель, — которые готовы биться со злом. И они пойдут… Так не благословляете?

— Нет, и думать не смей!

— Жаль, владыко, я думал, вы с нами. Прощайте.

— Стой, стой, безумный!

Но куда там… Будто ураганный ветер, вышел отец Александр из архиерейских покоев — спешил на смертную битву.

Преосвященный Кирилл, забыв о больных ногах, пал на колени перед иконой:

— Пресвятая Владычице, Мати Безневестная, не допусти безумия и кровопролития!

Отец Александр вернулся в собор. Там его уже ждала толпа наиболее рьяных прихожан, тут же пребывал и Федор Снытников.

— Братия и сестры! — воскликнул отец Александр. — Преосвященный Кирилл не дал своего владычнего благословения на проведение крестного хода.