Я посмотрел на свои руки, темно-фиолетовые узоры с них почти сошли. Возможно, терзания души и прекратились, однако вместе с тем ко мне вернулась старая добрая боль от переломанных конечностей, выколотого глаза и бог знает чего еще.

Голова начала разрываться как от самой страшной мигрени, все тело ощущалось ватным и слабым, однако я все же попытался опереться о край склепа, чтобы выбраться наружу.

Мерзкий хрип сына Родиона резко прекратился, после чего мужчина отпустил уже окончательно мертвое тело своего ребенка и какое-то время еще сидел над ним.

В конце-концов он медленно и быстро оглянулся назад, сначала он посмотрел на меня, медленно выкарабкивающегося из каменного гроба и, возможно даже хотел бы что-то с этим сделать, однако через мгновение его взгляд упал на тело своей жены, что лежала на лестнице с лужей крови, стекающей из разбитой головы.

Вместо того, чтобы броситься к своей супруге и начать оказывать ей первую помощь, Родион лишь обречено подошел к её телу, словно уже понимал, что она мертва. С тяжелым взглядом он водрузил её на себя. После чего развернулся, и посмотрел на меня.

Я в панике начал смотреть то на крышку склепа, где лежит его сын, и которой он сейчас вполне себе может закрыть меня, то на самого старика, однако Родион по какой-то причине решил этого не делать.

Скорее всего, ему уже было просто всё равно.

— Уроборос? — спросил он меня, и так зная ответ.

Я ничего не ответил.

Мы еще какое-то время смотрели друг на друга, а затем он поправил тело жены у себя на плече и водрузил сына на другое плечо. После чего зашагал прочь из церкви. Не представляю, о чем он думал и что чувствовал.

Уверен только в одном — мне его не жаль. Насколько бы не был печален тот факт, что ему пришлось запечатать внутри этого гроба своего сына, я здесь ни при чем. Я несколько раз за день смирился со своей смертью, в самых разных ситуациях, и все они — вина этого полоумного ублюдка, который решил, что раз у него есть слезливая история о сыне, он может играться с энергией, да и с людьми тоже.

Я смотрел ему в спину со злобой и презрением. Я напряг руки и, несмотря на боль в ногах, смог перекинуть себя через край склепа.

Первым делом, оказавшись на полу, я попытался активировать ауру «Пренебрежения болью», однако энергетический коктейль в моем теле и каша в голове свели все попытки обезболиться на нет.

Следующей мыслью было достать телефон и позвонить хотя бы кому-нибудь, ведь если я не погиб от запечатывания в склепе, это совершенно не значит, что меня не добьет обычное кровотечение.

Моё сознание не справлялось, в моем восприятии всё происходило куда медленнее, чем на самом деле. Я дрожащей рукой ощупал карманы джинс и в памяти, звуком разбитого стекла, раздался удар телефона о пол возле входа в церковь. Там я его уронил. Я попытался ползти, очень медленно, и мне это удавалось.

Люди склонны врать самим себе, особенно в стрессовых ситуациях, это всем известно. Вот и я как-то смог поверить, что если буду достаточно активно двигать своими переломанными ногами, то обязательно доползу куда-нибудь, где мне окажут помощь.

Один метр в моем состоянии был за десять, каждое движение отдавалось жуткой болью, в ране на груди забилась грязь, а на моем лице вздулись вены. Но я продолжал отчаянно продвигаться к уличному свету за этим огромным входом в церковь.

Я смотрел на него и разговаривал сам с собой, в бреду пытаясь убедить себя, что всё будет в порядке, осталось еще немного, только добраться до телефона, который лежит так близко.

Когда я приблизился к распахнутым дверям в глазу начало темнеть. Медленные движение стали практическим черепашьими и если раньше мне было очень тяжело двигаться, то теперь просто невозможно.

Преодолев порог, мне в глаза ударил небесный свет и свежий воздух, который я даже не мог вдохнуть всеми легкими из-за жуткой боли в груди. Я добрался до ступенек, по которым меня совсем недавно сюда тащили и нелепо скатился вниз, как пьяница, которого выбросили из бара.

Я упал на спину в метре от телефона и уставился в небо.

Глаз закрылся как будто сам по себе.

Последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание — это шум переносной рации где-то неподалеку, из которого донеслось простое:

— Шеф, кажется, мы на месте.

«Верхушка» клана Ротт редко когда собиралась в полном составе. Глава, семья старейшины, родственники рангом поменьше, «влившиеся» в клан родственники покойной жены, советники каждого из перечисленных, высокие чины… Короче, всего — больше двадцати человек, и, разумеется, хоть у кого-нибудь из такой толпы случались неотложные дела в другом городе или находилась еще какая уважительная причина не появиться на очередном совещании.

Но не в этот раз. Повод для собрания был слишком важен, а потому Алекс, глава клана Ротт, убедился в том, чтобы увидит перед собой каждое из этих лиц. И на каждом из них так хорошо знакомые ему холод, деловитость и отстраненность.

Люди такого уровня не собираются абы где. Собрание проходило в «Черной Башне», на 79-м этаже — в одном из самых дорогих конференц-залов в стране. Обитые дорогой кожей кресла отражались в вымытом до блеска панорамном окне, с которого открывался вид на центр города.

Дорогое помещение, дорогие костюмы. У каждого места — бутылка минералки самой дорогой марки; не просто «водичка с газиками», а натуральный продукт с кучей целебных свойств.

И люди здесь вели себя соответственно. Это не семейное торжество, не общий праздничный ужин, где можно позволить себе эмоции. Это собрание, и здесь говорят о делах.

— Я рад видеть вас всех здесь сегодня, — медленно начал Алекс, когда за последним из прибывших закрылась дверь. Традиционные слова… был ли он рад? Уж точно нет.

— Как вы знаете, мой сын Марк…

Он замолчал, подбирая нужные слова.

— Алекс, — Говард, его младший брат, счёл, что пятисекундная пауза — это слишком долго.

— Давай без долгих прелюдий. Мы все прекрасно знаем, что случилось с твоим сыном; все кому надо и не надо знают о случившемся, благодаря его стриму! Не надо говорить, что с ним было — скажи, что с ним будет.

— Два месяца, — спокойным тоном, удержавшись даже от вздоха, заговорил Алекс, — Восстановления. Я не говорю о полном восстановлении — разумеется, это невозможно в такой короткий срок без лечебной магии. Я говорю о состоянии, в котором он не будет прикованным к постели инвалидом и сможет покинуть больницу.

В его голосе, как и полагалось, не было ни капли эмоций, как будто он говорил не о своём сыне, который, когда его нашли, больше напоминал кровавый ошмёток, а о каких-то формальностях.

— Как понимают все собравшиеся, мы можем использовать лишь традиционные методы лечения, без капли магии, что и сделало этот период таким долгим.

К этому Алекс тоже привык. Марк, неделями валяющийся с гриппом, Марк, щёку которого раздуло от флюса, Марк, хромающий из-за вывихнутой на тренировке лодыжки… то, о чём большинство людей — уж во всяком случае, людей его статуса — давно забыло. Нормальное, магическое лечение было недоступно тому, на кого невозможно наложить никакой эффект, так что прибегать приходилось к «традиционным», а по мнению многих — попросту доисторическим методам. Лекарства, бинты, гипс, операции…

— Свадьба с Элизой должна была состояться через три месяца, — заметил Николай, глава отдела связей, и от Алекса не укрылось это «была». — Однако, большинство собравшихся сходятся во мнении, что Вульфрик, разумеется, отменит свадьбу.

Ого! А он уже успел опросить «большинство собравшихся»? Подготовились, однако!

— Вульфрик не сделал этого раньше, когда Марк Пробудился, — ровным тоном ответил Алекс. — И, я уверен, не сделает этого и сейчас. Суть не в личности моего сына, его силе или слабости. Суть в интересах кланов и создании «родства».

— Да, — вновь заговорил Говард. — Но они могут породниться и другим образом.