Ну а если честно… я попросту не знал, что делать с этим существом. Слишком своевольный, слишком опасный, Сенат был мартышкой с гранатой – точнее, бессмертной мартышкой с бесконечным запасом гранат. При должном старании можно было обучить мартышку кидать гранаты только в цель и только по команде, но… те усилия и разрушения, которые случились бы во время «обучения», не стоили результата.

– Прости, – я развёл руками, – так уж получилось, что для тебя было полезнее немного посидеть взаперти.

– Немного? – Сенат резко взметнулся вверх, вытягиваясь, как жвачка. – Для тебя это немного? Десять тысяч лет одиночества! Десять тысяч лет ожидания! Никакой надежды…

Тварь нависла надо мной, и вот теперь она действительно излучала угрозу. На матовой чёрной поверхности появлялись на миг и тут же исчезали острые шипы, будто что-то прокатывалось у него под кожей; пасти ощерились и тянулись на тонких жгутах в мою сторону.

– Одиночество и безнадёжность – вот и всё, что ты оставил Нам, Артур Готфрид, – проревели они. – Мы могли лишь размышлять. Размышлять…

Сенат замер. Движение под кожей прекратилось, как будто тварь внезапно что-то осознала.

– Эти десять тысяч лет Мы очень много размышляли, – проревела сразу сотня пастей; эффект, конечно, потрясающий, идеальная синхронность, но по ушам било сильно. – У Нас было очень много времени, чтобы подумать о ценности жизни. Мы теперь…

Приподняв бровь, я глядел на тысячу острых пастей, истекающих материальной тьмой. Багровые глаза светились, вперясь в мою сторону; тело Сената чуть колыхалось, как от дыхания, когда он смотрел на меня.

– ….пацифисты, – закончил Сенат..

Что ж… Я еще раз покосился на его оскаленные пасти. Охотно верю.

Но проверять не стану, нет ни времени ни желания.

– Вообще я рад был встрече, конечно, но дел у меня по горло, – я кинул взгляд вниз, на мирно постанывающую девицу. – Так что бывай.

– Какой бывай?! – статичная форма Сената снова взметнулась вверх.

Существо закручивалось и дробилось на ответвления; отдельные отростки с пастью и глазами метались в разные стороны, тварь напоминала теперь своеобразную гидру. Я знал это настроение – признак максимального внутреннего разлада между сущностями Сената, волнение и неуверенность.

Значило это только одно – бесконечный поток нытья.

– Ты должен отпустить Нас, Артур Готфрид, – проревели все пасти разом, и теперь голоса звучали уже не синхронно, а немного вразнобой. – Мы умоляем тебя. Не оставляй Нас снова здесь, в одиночестве, без надежды!

Отпустить. Куда, интересно? Я оглядел огромную хтоническую тварь, пытаясь представить мир, в котором она могла бы спокойно жить и проповедовать пацифизм.

Не существует еще горы, которая могла бы принять такого монаха.

– Знаешь, я ведь просто хотел придержать тебя, пока не расправлюсь с Виссарионом… – я вновь развёл руками. – Десять тысяч лет в мои планы не входили.

Ага, не входили. Как и вообще не входило возвращение сюда и этот разговор; в жизни часто всё идёт не по плану.

– Но почему ты не освободил Нас после смерти Виссариона? – потребовала тварь; голоса вновь обрели синхронность, но существо всё ещё колыхалось и ветвилось во все стороны.

– Сенат, – я понизил голос и вложил в него самую искреннюю, сожалеющую эмоцию, какую только мог, – Ты ведь меня знаешь: будь хоть малейший шанс, я бы непременно им воспользовался!

Я забыл.

Сенат довольно завилял щупальцами.

– Так ты Нас освободишь?

Ну, что ж… Я оглядел несимметричную фигуру, которая после вопроса словно затаила дыхание (насколько это вообще можно было понять по её виду), в ожидании ответа. Конечно, мне это нахрен не упало, но с другой стороны… за эти десять тысяч лет Сенат явно подрос и подрастерял большую часть своей разрушительной силы. Можно даже сказать, что он поумнел, образумился и остепенился. По крайней мере, сейчас мы не орали друг на друга яростно-пафосными фразами, как раньше, а говорили спокойно, как два взрослых, вполне разумных… существа.

Ладно. Никто не заслуживает сидеть тысячи лет в подобной дыре, да ещё и в полном одиночестве. Конечно, милосерднее – да и разумнее, если подумать – было бы убить его, чем оставлять тут, но такой вариант, увы, был мне не по силам ни тогда, ни сейчас.

Если задуматься… в целом, Сенат был хорошим парнем, просто со своими заскоками.

Я покачал головой и поглядел на Сенат.

– Хорошо, – кивнул я. – Ты свободен. Можешь идти куда хочешь… в той стороне выход, а за ним Туман и свобода.

В Тумане и без Сената хватает всяких тварей, одной меньше, одной больше, кому какое дело?

– Ты… сделал это? – кажется, Сенат сам не верил в то, что у него удастся меня уговорить. Теперь его обуяло радостное возбуждение; дай ему волю – хвостом бы вилять начал. – Мы… свободны?

– Именно так, – кивнул я. – Через Туман можно выбраться во множество разных миров, в основном, погибших. Можешь спокойно делать там всё, что взбредёт в голову, их разрушение никак не помешает, – я улыбнулся, – моим планам.

По подземелью уже разносился тихий, едва слышный звон; что-то изменилось вокруг, и мы оба это чувствовали. Всё просто – такие вещи, как проклятия, которые ты накладываешь на монстра-разрушителя миров, не вешаются на артефакты или условия, которые тот может выполнить сам. Единственное, что могло бы освободить Сенат – это мои слова.

И я их произнёс. «Ты свободен». Теперь Сенат легко мог выйти отсюда… и направиться куда угодно.

Только вот сейчас он замер на месте, словно сгусток застывшей магмы. Так и не скажешь, что совсем недавно он растекался речами о том, как хочет уйти отсюда.

Я покачал головой и начал медленно стаскивать тела к каменной платформе, висевшей в метре над полом. Нужно было позаботиться о том, в каком виде их найдут и что они вспомнят.

Сенат всё молчал; я обернулся на него:

– Только не вздумай идти за мной, – предупредил я. – Мой собственный мир – тот единственный, в котором ты мне не нужен.

– Артур Готфрид, – невпопад ответил Сенат, тихо и торжественно, – ты обязан стать… частью Нас.

Я едва не поперхнулся. Ну и предложения.

– С какой стати? – я поглядел на тварь в упор.

– Тысячи становились частью Нас, – продолжал Сенат тем же самым тоном. – Многие не хотели, но в итоге присоединились и они. Великие короли, маги, воины… Все ученики Виссариона. И ты, Артур Готфрид, должен стать частью Нас!

Он медленно тянулся ввысь, пытаясь выглядеть пафоснее.

– Это неизбежная судьба, – вещал он. – Таков естественный порядок вещей. Как солнце, восходящее на востоке. Как ночь, сменяющая день…

Да какая, нахер, ночь? Я покачал головой. И ведь это уже не первый наш разговор на эту тему.

– Нет, нет и нет, – поглядел на я тварь. – Мы не раз говорили об этом. Это дурацкое правило, что работало только при Виссарионе. Думаешь, если я до его смерти отказался сливаться с сознанием тысячи мужиков, то соглашусь после?

Нет уж, я вовсе не фанат сосисочных вечеринок.

– Дело не в Виссарионе! – взревел Сенат, вновь повышая тон. Не поторопился ли я назвать его взрослым и разумным? – Дело в Нас и в тебе. Это предначертание свыше, и ты не вправе отказываться от него!

– Я вправе отказываться от чего захочу, – сухо отрезал я. – Нет и точка.

Забросив последнее тело на платформу, я обернулся в поисках сферы. С этим разговором пора было заканчивать. Он меня уже раздражал, да и, при всей утраченной мощи, Сенат всё ещё был сильнее меня. Лучше не ждать, пока он перейдёт от слов к действиям.

– Если ты не хочешь стать частью Нас, – прогремело за моей спиной многоголосье пастей, – тогда Мы станем частью тебя, Артур Готфрид.

С-с-сука.

Не дожидаясь, пока за угрозой последует какое-то действие, я подхватил сферу и последним запрыгнул на платформу. Уходить нужно было быстро – щупальца позади уже неслись в мою сторону.