—…и он любил седеть часами, просто любуясь простором, — я поймал себя на том, что Блэкджек уже какое-то время о чем-то рассказывает, но за своими переживаниями я совсем это упустил. — Я никогда не понимала, что же его так зацепило? Ну да, красиво… Но не тратить же на это по несколько часов! А хост на это всегда лишь смеялся…

— Постой, постой, — встрепенулся я. В мою заторможенную голову пришла мысль: — У тебя был хост-создатель? Так ты не коллективная тульпа? И где тогда сейчас твой хост?

— Вечно ты слышишь не то, что нужно, — недовольно насупилась Блэкджек, хлестнув хвостом в раздражении. — Может, и существуют коллективные тульпы — тот же бог, но у меня есть единственный хост… вернее был.

— Так значит, это твой хост проходил испытания, и теперь ты всего лишь идёшь по его словам? И от него же ты знаешь про разделение души?

— Сергей, не надо, — едва слышно попросила Блэкджек.

Я запоздало понял, что лезу в личное: отношения хоста и тульпы — это заставило меня заткнуться. Вариант, что Блэкджек обманула и задала неверное направление, вынуждая отказаться от так не нравящейся ей цели, я держал в голове, но не давал ему разгуляться. Вместо этого пытаясь вспомнить… то, что я не хотел бы помнить. Парадокс!

Бесконечность вариантов, на просмотр которых уйдёт вся жизнь… собственно, тут и запечатлена вся моя жизнь. Осознанно я никогда не найду своё самоё темное воспоминание, даже зная наверняка, что оно есть в этих Чертогах. Эх, жаль я не могу пожелать и получить, что я хочу… Или могу?

Если колонна откликается на моё желание просмотреть то или иное воспоминание, то почему бы не задать более общий запрос? Неужели может сработать?

— Приготовьтесь… Ещё одна попытка, — с тяжёлым сердцем предупредил я, прикасаясь к колонне, словно к раскалённой поверхности, в ожидании новой муки. И мысленно попросил: — «Я желаю обрести то, что стерто из памяти, то, что никогда не хотел бы помнить».

Плотные заросли осоки высотой в мой рост, а местами и выше. Она окружает со всех сторон, но видны два выхода из травяной западни: тропинка, ведущая вглубь зелени, а дальше, как я знаю, вверх по склону к дороге в родную деревню; с другой стороны мостки, открывающие доступ к воде, слегка затянутой ряской. Они позволяют прыгать сразу на глубину.

По ощущениям я — шести или семилетний шкет. Стою на небольшом вытоптанном островке, недалеко у воды, рядом с кострищем и самодельным чурбачком-сиденьем — одно из детских убежищ. На чурбачках восседают ещё пара парней, на вид лет двенадцати-четырнадцати, причём один из них пытается делать вид, что курит, хотя на самом деле лишь мусолит сигарету.

Я не знал, плакать мне или смеяться. Я убивал. Уничтожал великие произведения искусства. Несколько раз становился причиной жутких трагедий. Даже катаклизмов. Но моё самое тёмное воспоминание из детства? С той поры, когда я пошёл в первый класс? Или ещё до этого?

Но самое странное, что я действительно не мог припомнить этот момент. Что такого жуткого могла сотворить компания детишек?

— Ну что, принёс? — тот парень, что постарше пытался говорить грозно, но очевидно, что он с трудом сдерживал любопытство.

Я пытался вспомнить, кто этот гоповатый пацан? Миха-коромысло, которого по малолетке посадили? Или Сёма-всё-путём, которому по пьяному делу комбайном откромсало руку?

— Ну чё мнешься, как девчонка? Или зассал? — ухмыльнулся второй. — Сём, ты погляди на этого ссыкуна! Проигрался и теперь долг отдавать не хочет!

— Дык… это ты зря. Карточный долг — дело святое! Или хочешь, чтобы все знали: Серёга — лошпет, который слово не держит?

— Нет! Я принёс! — мой голос прозвучал неожиданно звонко и взволновано, а я почувствовал, как мои руки трясутся, когда полез за пазуху, пытаясь, что-то достать. — Я держу слово.

У воспоминаний имелся один крупный недостаток: если отголоски эмоций ещё чувствовались, то вот о своих прошлых мыслях я ничего не мог сказать. Что думала моя юная версия в тот момент? Думала ли она вообще? Не помню…

В моих руках появился полотняный мешочек, внутри которого что-то звенело. Не деньги — уже радует. По тактильным ощущениям что-то странно знакомое. Что-то, от чего в душе отдалось первое эхо неуверенного страха…

Сёма, не желая дожидаться, выхватил мешочек у меня из рук. Несколько уверенных движений, и на свет появились три предмета: две медали «За боевые заслуги»; одна медаль «За отвагу». Мне хватило одного отблеска солнца, чтобы узнать их и, что самое паршивое, вместе с этим пришли и отблески воспоминаний. Пришёл стыд…

— Вот эту пустим на грузила, — бормотал Сёма, крутя в руках медаль «За отвагу».

— Да фигня, — спорил с ним товарищ. — Давай лучше Димычу толкнём. Он в город поедет — продаст, а нам он сразу заплатит пару сотен.

— Давай пару продадим, а вот эту, — он ухватил медаль «За боевые заслуги». — Тяжёлая… да и блестящая! У Кольки из них можно будет блесны выплавить… Или даже колечко сделать! Подарю Ленке, может, даст?

«Медаль „За боевые заслуги“ — государственная награда СССР для награждения за умелые, инициативные и смелые действия, сопряженные с риском для жизни, содействующие успеху боевых действий с врагами Советского государства», — всплыла в сознании выдержка из старого учебника. А в сердце, вместе со стыдом, стала просачиваться ярость.

— Ребят… может, отдадите? — услышал я собственный голос, едва сдерживающий слезы. — Это ведь прадедушки! Он их с войны привёз…

— А ну отвали, — отмахнулся от меня Сёма, полностью поглощённый новым приобретением.

— Не… постой, — протянул товарищ, и в его взгляде я прочитал желание поглумиться. Но по тому, как потеплело от надежды у молодой моей версии, я понял, что юный я не уловил подвоха. А старший говорил: — Вернуть не можем. Ты нам проиграл и это твой долг. Хотя можешь отыграться… Вот только у тебя есть, что поставить? — всё внутри моей молодой версии сжалось, ибо он не знал, что предложить, но старший помог и тут: — Нужно что-то равноценное. Пара тысяч, думаю — в самый раз…

У моей юной версии всё рухнуло. Ему давали карманные деньги, и он их даже копил — у него имелось, около ста пятидесяти рублей в копилке! Но не две тысячи. Такие огромные деньги могли быть только у родителей.

— У меня нет, — честно признался я, и стрекот лягушек вдали подтвердил это. — А папка не даст…

— Так зачем спрашивать? Сопри, да и всё! — ухмыльнулся Сёма. — Потом вернёшь… если выиграешь. А проиграешь, так получать тебе в любом случае, что за эти побрякушки, что за деньги.

Я задумался… Моя детская версия всерьёз задумалась над предложением! От одного этого осознания душа вскипела! Да что там, вулкан так не извергался, как я пылал в тот момент. Для меня имелось только одно правильное решение: броситься в драку, несмотря на последствия, и отобрать награды любой ценой. Только так и не иначе! И то, что их двое, то, что они старше, и другие нюансы — лишь оправдания.

Но детская версия думала над совершением кражи. Она не понимала, что выиграть ему не суждено в любом случае. И даже если он сумеет сделать это каким-то чудом, то у него всё отберут силой.

И главное, детская версия думала над предательством родных, ибо не знала будущего, которое калейдоскопом мелькало у меня в голове. Юный я не помнил слёз дорогой любимой бабушки, для которой исчезло последние, и от того такое ценное наследие прадеда — героя войны и по рассказам очень хорошего человека. Юный я не чувствовал напряжения, когда оставался с матерью в следующие несколько месяцев. Как она сквозь силу улыбалась при разговоре со мной. Юный я не видел взгляда бати.

Это было самое жуткое. Он не ругался. Он даже подзатыльника мне не отвесил. Он просто посмотрел на меня с таким презрением и грустью, словно на скот, который на следующий день должны отправить на убой. На убой меня не отправили — отвели в библиотеку, где заставили найти всё о медалях и прочитать, чтобы я понял их значение.