— М-м-м… — сквозь созерцательную задумчивость донеслось до нас. Я вздрогнул и заозирался. — М-м-м… — повторилось, и только со второго раза я понял, что звук идёт из реальности от экрана, на котором показывался пылающий старпёр.

Дед священник соизволил прийти в себя и теперь пытался хоть как-то двинуться и вновь обрести голос. Челюсть старика двигалась с трудом, похоже, немного свернутая на бок кибер-бабкой.

— Што вы творите, окаянные? Отпуштите меня! Отпуштите, кто бы ни были! Я шеловек боший! — пленник пытался кричать, но получалось скомкано и шамкающе.

Слушать проповеди, а тем более проклятья не имелось ни малейшего желания. Того и гляди подхватишь на ауру какую-нибудь заразу, потом замучаешься избавляться. Потому я припечатал во всю мощность громкоговорителей:

— Внимание, вы задержаны Критиками за отсутствия наруча, превышение полномочий по использованию Веры и временную одержимость. Вы находитесь в камере временного содержания. До окончания проведения расследования и вашего лечения от одержимости вы не сможете покинуть данную камеру. О вашем местоположении не будет известно никому. Вы не сможете ни с кем связаться.

— Да как ше так?.. — дед выглядел растерянно, но всё ещё пытался возмущаться. — Да, што ше я такого сделал? Это проишвол! Вы не имеете права! Я буду шаловаться! Я ше слушитель Бога! Я ше только блюду шиштоту душ своих прихошан…

Я игнорировал этот лепет. Ещё работая Редактором Веры, я привык слушать, как задержанные взывают к своим правам, матерятся, угрожают, плачут и кучей других способов пытаются разжалобить служителей Веры. Вот только в отличие от обычных преступников, попавшие под власть Веры теряют все права. Спасение — опционально и по возможности. Уничтожение — стандартное решение. После Чёрного месяца никакой жалости.

Вместо этото я выделил время на изучение данных на одном из экранов, где Информаторий уже собрал сведения о нашем набожном госте:

'Козлов Юрий Алексеевич. 56 лет. Не женат. Детей нет.

Работа: Священник села Дырькаево.

Судимость (23 года назад): незаконный оборот наркотиков.

ИВ: 15 ед. БВ: 425 ед. МВ: 720 ед.

Творческое развитие: Психик — коррекция Веры'.

— Для ускорения проведения расследования, Юрий Алексеевич, вам предлагается сотрудничество. Необходимо ответить на ряд вопросов. Вы готовы? — казённо уточнил я.

— Я буду шаловаться! — не унимался старик, лишь раздражая нытьём и возмущением. — Я шнаю высших сановников церкви. Они не оставят без внимания подобный проишвол. Они вас всех приструнят…

— Если бы он только знал, сколько из них побывало в этих камерах, — задумчиво протянула мисс Спектр, наблюдавшая за представлением.

Я лишь покосился на начальницу и, сделав вид, что ничего не услышал, продолжил в микрофон заранее заготовленную речь, которую в меня вбили при обучении:

— Если вы не готовы к сотрудничеству, то останетесь в одиночестве на ближайшие сутки. Питательные вещества будут вводиться внутривенно, удаление отходов жизнедеятельности осуществляться посредством механизмов.

На этом моменте старик заткнулся. Угроза была правдива и очень неприятна. Даже до самых тупых доходило на вторые-третьи сутки одиночества. А старик явно не дурак. Более того, он имел судимость, а значит, знаком с концепцией «одиночки», а то и «карцера». И проверять на себе не хотел.

Вот только мне бы не хотелось затягивать, тем более потерявший всю Веру старик теперь не представлял опасности. По тому я уже прикидывал, какие пытки стоит применить, если угроза не подействует.

— Шего вы хотите, волки пошорные? Да проштит меня бог и швятой дух, — выдавил старик.

Казённая одежда не могла скрыть пусть и старческой, но поджарой и жилистой фигуры. А главное, взгляд. Пусть он и раздражал непреклонностью, но одновременно вызывал и уважение. Ещё в этом взоре пылал огонёк фанатичной Веры и ненависти… И вот от это по-настоящему бросало в дрожь.

— Нам нужна информация о произошедшем на главной площади деревни Дырькаево, где находится ваш приход. Почему вы пытались сжечь гражданку Гришину Елену Александровну? И что вы знаете про её бабушку Гришину Марию Дмитриевну, известную также под никнеймом Lenin Hard, с которой у вас произошёл конфликт по выше указанной причине?

— А что про эту семейку знать? Они дьявольские отродья, заточку мне в печень! Ведьмы. Что бабка, что внучка — одно семя. Потому и нужно вам облавы устраивать не на мня, а на эти порождения тьмы, которые простому народу жить мешают. Я лишь пытался сделать вашу работу, очистить проклятые души огнём во славу божью!

Я проверил показатели жизнедеятельности старика. Среди множества цепей, датчиков и капельниц имелись и те, что отслеживали по параметрам ложь. Не врёт. Старик искренне верил в то, о чём говорил! И его совершенно не смущало, что ведьмы… собственно, как оборотни, вампиры, а также другая «нечисть» после прихода Вера составляли немалый процент населения. Да что там, я слышал, у вампиров целый анклав под Питером. А у меня девушка — природный маг. В такие моменты я даже уважаю религию Последней Книги. Однако и переубеждать старика не собираюсь — нет смысла попусту сотрясать воздух.

— То, что вы делали, называется самосудом. Это карается по закону, — я добавил в голос стальные нотки. — Но мне необходимо знать, что вы подразумеваете под понятием «ведьма»? Какие признаки и действия заставили вас прийти к подобным выводам? И что побудило вас решиться на убийство?

Закреплённые на старике датчики показали, что он пытается применить воплощения. Запоздало, но ожидаемо. Вот только вся Истинная, да и большая часть Бытовой Веры выгорели, так что он не мог ничего сделать. Да и само помещение изолировано клеткой Фарадея — это помогает от элементарных воплощений.

— То, што старая Маришка — ведьма, исвестно исдавна, — старик насупился, когда понял, что воплощение заблокировано. — Смолоду была крашива, шмара. Да и с годами не потеряла крашоту. Мушик у неё был непьющий, не гулящий, работящий. Дом — полная чаша, хоть и на окраине. И это ещё при Шоветах. Даше дети, когда вырошли, в город уехали и уштроились. Не ведьма ли? — старик грязно выругался. — Но то было ещё до моего прихода. Да проштит господь людей за шлухи! Но шато я шам видел, што Маришка никогда не ходила в церковь. Шнал, што кроме пенсии полушала расные «девайсы»… — последние слово он произнёс как ругательство. — И не только от родных! Шнаю, что шила лучше, чем хосяйштвенные семьи. Видел, как к ней приходили дети и уходили с игрушками, которых у неё быть не могло. И ведь не шухарилась!

Глагол без лишних слов двинулся по дому, выискивая то, что могло подтвердить или опровергнуть слова священника. И, как ни странно, находил и фокусировался на тех или иных объектах: от компьютера шли провода к объёмному и, судя по виду, часто используемому 3D принтеру — пожар расплавил корпус, и наполнитель расплескался бесформенной затвердевшей массой.

— Но вшё бы нишего. Её терпели. Бабка была мирная, потому её не трогали, што грех на душу брать? Пока к ней в авгуште не приехала внушка, — продолжал рассказывать священник. — Дьявольшкое семя прикатило учиться проклятым снаниям у швоей бабки. Но што хуше всего, эта дрянь крашенная приехала для того, штобы в шошеднем селе, в школе, куда ходят дети со вшех окрештностей, преподавать богомерзкую «информатику». Не в масть нам это! А пошледние нешколько недель в доме у бабки штал появляться странный самогильно-селёный свет, доношились свуки непонятные и проишходили прочие штрасти. Такие же, как когда ведьма пришла за швоей ученицей.

Обыск Глагола привёл к ещё нескольким находкам. Стоило ему покопаться рядом с принтером, убрать несколько слоёв обгоревшего мусора и остатков компьютерной литературы — даже после пожара остались обрывки обложек — как показался оплавленный пластиковый сейф для хранения дискет, флешек, внешних жёстких дисков и других носителей информации.