Она покрепче ухватила черенок лопаты. У нее горели ладони, и она уже почти не притворялась, что хоть как-то ворошит землю.

– Потому что даже случайный читатель вроде меня не мог не заметить, как много у вас общего с главными героинями обоих этих романов, изданного и неизданного. Вы студентка издалека, может, чуть постарше типичной студентки, так? С умершей… сестрой, так? Неожиданно скончавшейся всего за несколько дней до того, как вы появились в Афинах. И вот я думаю, может, те две книги вовсе не художественные? Может, они про вас, и, может, у вас личная неприязнь к людям, которые пишут о ваших личных делах? Может, поэтому вы так парились насчет того, что кто-то придет ко мне расспрашивать о вас, что не поленились связаться со мной после стольких лет?

Как же Анна жалела об этом. Но было уже слишком поздно. Она совершенно отчетливо чувствовала под ногами крышку гроба Розы Паркер.

– Так вот, как я сказал, это не вопрос морали для меня. Лично меня не тянет увидеть, как вас вздернут за что-то, что вы могли совершить когда-то, но в то же время мне очевидно, что у нас с вами есть общее дело. Поэтому я и написал вашему издателю. Я понимаю, вам это не слишком приятно, вы не получаете удовольствия в настоящий момент, но вы должны признать, что мы тут преследуем общую цель.

Она не стала этого признавать, но ей не пришлось долго ждать, чтобы он прояснил ситуацию.

– Ваш муж-бестселлерист был плагиатором. Вы не хотите, чтобы люди выяснили это, так же, как не хотите, чтобы они выяснили, что вдохновила его на книгу именно ваша история. Готов также поспорить, вы не хотите, чтобы они слишком присматривались к вашему прошлому или к вашей семье, потому что мало ли что они выяснят. Роза, я не только вам симпатизирую, я чувствую в точности то же: частная жизнь сегодня такое устаревшее понятие, и такое драгоценное, верно? Но даже если бы все это было не так, есть кое-что еще, чего хотим мы оба. Мы хотим, чтобы книги Джейкоба Боннера продавались и дальше. Разве не так?

– Из-за этого частного соглашения, о котором вы сказали? – процедила она сквозь зубы.

– Совершенно верно. Я создам трастовый фонд, или, по крайней мере, так это можно назвать, если вам охота как-то его называть. Мы придумаем ему хорошее название, что-нибудь достойное. Что-нибудь, что будет соответствовать вашему бренду «скорбящей вдовы». Фонд Джейкоба Финч-Боннера. Вы можете сказать, что он посвящен чему-то близкому вашему сердцу. Предотвращению самоубийств. Или чему-то близкому ему, например грантам для писателей, у которых нет собственных идей и которые вынуждены красть у других авторов. Так что, вот она, область, которая нуждается в нашем непосредственном внимании. Мне все равно, как мы назовем наш фонд, но я буду руководить им за вас. Если вы будете хорошо себя вести, я позволю вам сохранить ваши собственные авторские отчисления. От вашей собственной книжечки то есть.

«Какой добрый», – подумала она, но ее мысли сейчас занимало нечто другое. Сначала у нее под ногами возникло четкое ощущение чего-то твердого и ровного, чего-то с краями, чего-то кошмарного. Она ощупала это обеими ногами, прислушиваясь и делая вид, что продолжает копать, зачерпывая землю с могилы Дианны Паркер и отбрасывая в сторону, незаметно ссыпая часть обратно. Но что-то еще более странное, еще более подстрекательское, просительное, назойливое вступило в битву за ее внимание, вытеснив понятный страх перед телом мертвой дочери, лежащим прямо у нее под ногами. И она не могла понять, что это. Но скоро поймет.

– Почему вы просто не написали мне по электронной почте? – услышала она свой вопрос. – Вы же явно знали, где я. Кто я. Вы могли бы написать мне через мой сайт. Люди все время так делают. Вам не нужно было бы вовлекать кого-то еще. Зачем столько лишних телодвижений?

– Вовсе не лишних. Может, я и не писатель, как вы или ваш муж, но думаю, что мне по силам написать хорошее письмо без лишних усилий. Донести нужную информацию. И утаить ненужную. Убедиться, что приведены в действие нужные пружины, чтобы получить нужный результат.

«Поконкретней нельзя?» – подумала Анна. Но он снова не устоял, чтобы все ей не разжевать.

– За годы моей адвокатской практики, – сказал Пикенс, – я усвоил, что бывают такие люди, с которыми тебе хочется вести диалог, только если ты можешь взглянуть им в глаза. Заглянуть им в душу, другими словами. Если есть, куда заглядывать.

Она подавила желание как-то отреагировать, дать выход накатившему гневу, главным образом из-за чего-то другого, чего-то тревожного, все еще ей неясного. Чего-то из того, что он сказал, или, точнее, не сказал, чего-то, что никак не доходило до нее. Это отнимало слишком много времени. Драгоценного времени, которого у нее было не так много.

– Я донес до вашей издательницы, что имеется серьезная ситуация, связанная с книгой Джейка. Я знал, что она все вам передаст, и знал, что вы захотите решить вопрос как можно быстрее. Я ждал, что вы приедете в Джорджию увидеться со мной, что вы и сделали. Я бы сказал, весьма эффективно.

«Пожалуй, что так, – подумала она. – Эффективно. Одно хорошо написанное и хорошо продуманное письмо заставило ее проделать такой путь: эффективней некуда».

И тогда наконец до нее дошло, что ее тревожило, что скреблось у нее в уме.

Пикенс без малейших колебаний признался, что два месяца назад отправил Вэнди отрывок из рукописи Эвана. Но он ничего не сказал ни об отрывках, которые пришли на ее собственный адрес, ни о том, который был отослан родителям ее мужа. Не говоря уже о загадочной записке, полученной много месяцев назад в Денвере. Он как будто… Как ни абсурдно это признавать, он как будто не знал о них. Потому что будь это также дело его рук, он бы не преминул похвалить себя. Скромность явно не входила в число его достоинств. Кроме того, он чуть ли не хвастался, что предпочитает иметь дело с такими же «профессионалами», как он сам, а под это определение никак не подходили родители Джейка, скорбевшие по умершему сыну. Что же из этого следовало в отношении других отрывков и сообщений, которые получили она и родители Джейка? Что их все-таки отправил Мартин Перселл? (Мысль об этом вызвала у нее чувство облегчения, ведь это означало, что ее поездка в Рипли, возможно, не была пустой тратой времени и сил, а главное – неоправданным риском. Но одного желания, чтобы это было правдой, – а она действительно очень-очень этого хотела, – увы, было недостаточно. Если же это была неправда, если это был не Перселл и не Пикенс, тогда дела ее были действительно плохи. Настолько, что даже стоять среди ночи по пояс в могиле дочери казалось чем-то вполне терпимым.)

Это были вопросы первостепенной важности, но ей так и не представилось возможности задать их Пикенсу, потому что как раз в этот момент лезвие лопаты царапнуло о дешевую сосновую крышку гроба Розы Паркер, и время их совместного досуга подошло к концу.

Она взглянула на него, проверить, не услышал ли он. Похоже, что нет.

– Расскажите мне еще, – сказал Пикенс, – о Джейкобе Финч-Боннере.

В его тоне слышалось определенное ехидство, и у нее мелькнула мысль, была ли его явная неприязнь к ее покойному мужу вызвана исключительно их единственной встречей, или же его непроизвольно выводило из себя, что Джейк присовокупил «Финч» к своей фамилии.

Она перестала копать. И словно в изнеможении оперлась на лопату. На самом деле она стиснула черенок истертыми до мозолей руками так сильно, что содрала оставшуюся кожу.

– Лучше проверьте, хватит ли у вас заряда, – сказала Анна, – потому что вам вряд ли понравится, если то, что вы сейчас услышите, оборвется на середине.

– Заряда… – начал он, но потянулся убедиться, как сделал бы всякий, кто опасался (даже если он лучше разбирается в технике, чем вы можете представить), что телефон его подведет – потеряет сигнал или заряд, уничтожит важнейший файл или вообще сдохнет от случайного нажатия или удара в кармане.

Вот и Артур Пикенс, эсквайр, потянулся и наклонился над своим телефоном, на котором все так же светилась красная кнопка (заряда оставалось более чем достаточно на любые откровения Анны – как на те, что она уже рассказала, так и на те, что она никогда не расскажет), и в этот краткий миг Анна взмахнула лопатой, вверх и наискось, и ударила его острым краем за правым ухом. Он упал, матерясь, но почти сразу же попытался подняться, и на этот раз она вскинула лопату над головой, развернула ее плашмя и опустила со всей силы. Удар пришелся ему как раз посередине между виском и высоким лбом, и она не стала проверять результат.