Рэндал прекрасно помнил этот разговор. Помнил, как чокался с отцом, как тот смеялся над тем, что его соперник покончил с собой в канун Рождества, но вовсе не это вызывало у Корна приятные воспоминания. И дело было не в той близости с отцом, которая была для него непривычной. Они никогда не испытывали особой привязанности друг к другу, да и никогда такого не будет. Нет, это было что-то совсем другое.

Еще в том юном возрасте Корн понял, чем хочет заниматься всю оставшуюся жизнь. Деньги его не интересовали, а финансовые вопросы наводили на него скуку. Он не хотел отчитываться ни перед другими акционерами, ни перед инвесторами, ни, не дай бог, иметь дело хоть с какими-то клиентами.

Нет, он хотел власти. Просто и ясно.

Власти, которая была в глазах у его отца в ту ночь.

Власти над жизнью и смертью.

Потребовалось какое-то время, чтобы ужиться с этим желанием, хотя оно казалось ему совершенно естественным. Корн перестал бороться с ним, когда поступил на юридический факультет. Уже тогда он знал, что станет прокурором, а затем и окружным прокурором – в первую очередь обвинителем. Но ему требовалось сменить место жительства: в Нью-Йорке подобное занятие не было бы связано со смертной казнью [314].

Предстояло найти какой-нибудь небольшой округ, дослужиться там до окружного прокурора и обрести искомую власть. Ради которой Корн и жил. Ради того химического, эмоционального и даже сексуального кайфа, который приходит, когда смотришь, как человек дергается на электрическом стуле, и понимаешь, что это ты отправил его туда. И что у тебя хватает власти и умения для того, чтобы проделать это еще раз. И еще. И еще…

Потом Корн открыл свой лэптоп, вставил флэшку и просмотрел хранящуюся на ней видеозапись. А когда опять закрыл его, то ощутил острое возбуждение. Дюбуа был невиновен. Мысль о том, что его осудят и что он будет наблюдать за его казнью, стала намного приятнее. Если запись с флэшки когда-нибудь выплывет наружу, это погубит его, а для Дюбуа станет пропуском на свободу. Корн не мог этого допустить. Он мог бы прямо сейчас спуститься вниз, достать из ящика с инструментами молоток и растолочь эту штуковину в порошок.

Однако Корн понимал, что разумней всего придержать эту флэшку при себе. Теперь он знал, кто убил Скайлар Эдвардс, и это давало ему рычаг воздействия. Пастор и раньше был своего рода союзником. А теперь он мог стать оружием Корна, если правильно все разыграть.

Корн выключил лампу в спальне и лег на все ту же кровать. Он так и не поел, да есть ему и не хотелось. Надо было поспать. Утром должен был начаться суд над Дюбуа.

Едва он начал засыпать, как зазвонил его сотовый телефон. Корн потянулся за ним.

– Том, уже поздно. В чем дело? – спросил он. Звонил его помощник, Вингфилд. Вероятно, с известием о самоубийстве Ломакса.

– Я приглядывал за Флинном, как вы и просили. Короче говоря, есть кое-какие достижения.

– И какие же?

– Я проследил за ним до одного мясного ресторана, стараясь не попадаться на глаза, а там произошло нечто невероятное. Вошла одна из присяжных, подсела к Флинну, и они разговорились.

– Присяжных по делу Дюбуа? – встрепенулся Корн, садясь.

– Вот именно. Сэнди Бойетт. Я проследил за ней до ее квартиры после этой встречи и убедился, что это была именно она.

– Думаешь, он пытался подкупить ее? Ты не видел, чтобы они чем-нибудь обменивались? Какими-нибудь пакетами? Свертками?

– Нет, они просто разговаривали.

– Это очень важно, Том! Мне нужно, чтобы ты хорошенько подумал. Как он встретился с ней в этом ресторане? Они появились там примерно в одно и то же время?

– Он уже был там, ужинал с тем старым судьей и своей помощницей, Брукс. Они ушли, а Флинн остался. А потом вошла эта присяжная и направилась прямиком к его столику.

– Он подозвал ее к себе?

– Нет, насколько я помню.

– Она просто подошла и села напротив него?

– Угу, и они сразу же начали о чем-то переговариваться. Похоже, Флинн ожидал ее появления.

– О чем они говорили?

– Я не мог подобраться достаточно близко, чтобы хоть что-то расслышать. Но разговаривали они минут двадцать. А потом он ушел.

– Этого недостаточно, – сказал Корн. – На данный момент все, что у нас есть, это то, что Флинн о чем-то разговаривал с этой присяжной в общественном ресторане, – чего, конечно, ему делать не следовало, но этого недостаточно для того, чтобы обвинить его в попытке оказать влияние на жюри. Нам нужно что-то более серьезное. Гораздо более серьезное.

– Вы расскажете об этом судье? Вы сможете добиться отстранения этой присяжной от участия в процессе и чтобы Флинну влетело от коллегии адвокатов?

– Нет. Этого явно мало. Мы могли бы надолго упрятать Флинна за решетку вместе с этой женщиной, но нам нужны доказательства того, что деньги перешли из рук в руки. У тебя есть хотя бы фотография, на которой они вместе?

– Конечно же, есть. Если речь идет о подкупе – на что это очень похоже, – то я могу получить ордер на проверку ее банковских счетов.

– Флинн для этого слишком умен, – сказал Корн. – Это будут только наличные. И ничего, что способно привести к нему. Впрочем, если мы найдем эти наличные, то этого может быть достаточно, поскольку эта Сэнди не сможет объяснить, где она их взяла. Да, этого может быть достаточно. Тебе нужно и дальше следить за Флинном. Не спускай с него глаз. Ему придется как-то передать ей деньги…

Он примолк.

– Вы все еще здесь? – спросил Том через тридцать секунд.

– Да, здесь. Я думаю. Для вердикта «невиновен», после чего Флинн сможет получить пересмотр дела, нужны как минимум два члена жюри. Можно пока особо не спешить – непосредственного риска для процесса нет, если у него будет только один присяжный. Да и нет никакой гарантии, что он сразу же расплатится с ней. Флинн может дождаться вынесения вердикта – даже выждать несколько месяцев, – а затем заплатить ей. Было бы наиболее разумно поступить именно таким образом.

Корн не стал добавлять, что он сам именно так и поступил бы.

– А станет она так долго ждать? Думаете, она настолько ему доверяет?

– Так безопасней для них обоих. И я полагаю, что, если он ей не заплатит, она всегда может пойти в полицию и сдать его. Я помню ее анкету: терять ей куда меньше, чем Флинну.

– Так как поступим?

– Ты по-прежнему наблюдаешь за Флинном. Остальное предоставь мне. Максимум через пару дней он вновь окажется в окружной тюрьме – и никогда уже оттуда не выйдет. Там много плохих людей. Заключенные регулярно режут друг друга…

Постукивая перстнем по рулю, Пастор наблюдал, как профессор Грубер выводит Фрэнсиса Эдвардса из его дома. Грубер отпер свою машину, припаркованную у входа, оба сели в нее и укатили. Они собирались встретиться с кое-какими своими единомышленниками. В частности, с тем, которого звали Брайан Денвир. Обычно Пастор не общался с публикой вроде Денвира, но ей тоже можно было найти свое применение. Это простые люди, у которых, может, и заметно недоставало ума, зато страхов было в избытке. Вчера Брайан с подачи Пастора организовал акцию протеста напротив здания суда. Брайан был не только легко внушаем, но еще и дружил с Гэри Страудом, столь же бесхитростным и заурядным молодым человеком, который встречался со Скайлар Эдвардс. Страхом Брайана перед любыми переменами, а в первую очередь перед чернокожим сообществом и иммигрантами, и объяснялся его нездоровый интерес к огнестрельному оружию.

Расизм вооружил американцев почище любых усилий НСА [315].

А вот Пастор ничего не боялся и иногда смеялся про себя, когда думал о таких людях, как Брайан, которые не могли выйти на улицу, чтобы купить пончик, без пистолета за поясом – а иногда и без винтовки, висящей у них на плече.

Маленькие люди. Простые люди. Люди, которым можно внушить достаточно ненависти и страха, чтобы они нажали на спусковой крючок. К его большому разочарованию, из Фрэнсиса оказалось не так-то легко вылепить задуманную фигуру, как предполагал Пастор. С утра они уже успели поговорить. Фрэнсис в панике позвонил ему.