«Но я не могу иначе».

Свет телефонного фонарика. Сквозь узкую щель под единственно возможным косым углом Эмма смогла разглядеть только несколько половиц и то, что действительно напоминало бумаги или письма, разбросанные по полу, — была ли там и карточка-извещение? Сложно сказать.

Ну вот и все.

Эмма почувствовала облегчение, снова поднявшись на ноги. Ее мозг нашел приемлемую причину, почему план нельзя довести до конца. Это был хороший здоровый знак, что она еще не настолько управляема импульсами, чтобы начать искать запасной ключ под ковриком, проверять боковое окно гостевого туалета или просто потянуть за дверную ручку, которая…

…легко повернулась!

Эмма отдернула руку. С громким скрипом дверь медленно открылась внутрь, толкая перед собой почту по темному полу. Эмма бросила взгляд через плечо, но за ней никого не было; по крайней мере, она никого не заметила. Когда она снова повернулась, то обнаружила, что в доме совсем не так темно, как она думала сначала. Приглушенный желтоватый свет падал из дальней комнаты в коридор, и Эмма увидела, что входную дверь заклинило от набросанных рекламных материалов.

И еще кое-что.

То, что заставило ее сделать два шага и войти в чужой дом, хотя узкий, невысокий предмет, к которому она направлялась, действовал на нее скорее отталкивающе.

Эмма не могла поверить в то, что стояло здесь в прихожей рядом с гардеробной вешалкой, и боялась, что это просто фантазия, видение, плод ее параноидального воображения, которое подпитывает ее манию преследования. Поэтому она должна была убедиться в этом в непосредственной близи.

Эмма вытянула вперед руку.

Почувствовала собственное дыхание, потому что здесь внутри было не намного теплее, чем снаружи.

Коснулась холодного стиропора.

И ощутила липкую ленту на макете человеческой головы, к которой прилипло несколько волосков.

Сомнений быть не может.

Это манекен для парика.

В момент этого открытия, от которого у Эммы в ладонях появилось странное чувство онемения, загудел ее сотовый.

К счастью, она поставила его на виброзвонок, иначе шума бы было как от церковных колоколов.

— Алло? — ответила она, когда увидела, что звонят из ветеринарной практики. Наряду с головой манекена тревога за Самсона была еще одной причиной покинуть этот дом как можно скорее.

— Фрау Штайн, это практика доктора Планка, простите за беспокойство. Но у нас проблема с оплатой лабораторных исследований. Ветеринарная клиника в Дюппеле утверждает, что ваша кредитная карточка заблокирована.

— Это, должно быть, какая-то ошибка, — прошептала Эмма, направляясь к выходу, который вдруг оказался прегражденным. Но не человеком или предметом, а светом.

Яркими белыми ксеноновыми фарами, которые освещали подъездную дорожку до самого дома, в который она только что незаконно проникла.

Широкие лучи заскользили по живой изгороди, когда автомобиль с тарахтящим двигателем медленно завернул к навесу.

Задняя дверь.

Единственное, о чем Эмма могла думать, завершив разговор.

Тело ее переключилось в режим бегства, усталость как рукой сняло, а голова даже прояснилась. Страх быть обнаруженной разогнал туманную пелену диазепама.

По крайней мере, на какое-то время.

Здесь должен быть задний выход, подумала она.

Только не через переднюю дверь. Снова перешагнуть через почту на полу, сбежать по ступеням вниз и угодить прямиком в руки владельца манекена для парика, который вернулся домой и как раз вылезает из машины?

Значит, назад.

И только прочь.

Если этот дом, как и большинство в поселке, построен в двадцатых годах прошлого века, то у него такой же план с выходящей на террасу гостиной.

Эмма побежала по коридору и открыла первую дверь справа, за которой находилась просторная, еще более темная комната.

Сначала она испугалась, что наружные жалюзи опущены, но это были всего лишь тяжелые, пропахшие пылью и дымом портьеры, которые она раздвинула одним рывком.

И действительно, большие французские окна вели в длинный, узкий сад.

Окна были старые, и мир за волнистыми стеклами представал, как в объективе «рыбий глаз». Но искаженный вид могучих ив, корявых фруктовых деревьев и лежащих повсюду заснеженных валунов абсолютно не интересовал Эмму.

Она услышала шаги в прихожей, втянула застоявшийся пыльный воздух, подавив кашель, и попыталась как можно бесшумнее повернуть ручку окна против часовой стрелки.

Когда она потянула заклинившую дверь, раздался пронзительный звук, от которого грозили лопнуть барабанные перепонки. Трезвонило на весь дом. Громче любого школьного звонка, который возвещает начало большой перемены.

Сигнализация?

Но не мог же Паландт оставлять входную дверь незапертой, а выход в сад поставить на электронную сигнализацию?

Это не имело смысла, да и, судя по бедности гостиной, здесь нечего охранять.

Диван справа от Эммы был наполовину прикрыт старыми газетами, на другой половине из подушки торчала пружина. Журнальным столиком служил перевернутый ящик из-под пива. Со стен смотрели примитивно нарисованные лошадиные головы, в комнате не было ни стола, ни книжных полок, ни ковров или стульев. Зато сразу у двери на половике стояла уродливая статуя собаки. Фарфоровый лабрадор в сидящей позе, который мог использоваться в качестве подставки для зонтов. Эмма подумала о Самсоне.

Если бы он был сейчас рядом!

Кроме этого, поперек комнаты стояла витрина из шпона, криво, как будто при переезде рабочие в спешке поставили ее куда попало.

Определенно ничего, что было бы интересно ворам, но все-таки резкий звон только что пронзил тишину.

Эмма вспотела, во рту пересохло, но диазепам и адреналин отлично работали в связке. Страх окрылил ее, усталость отошла на второй план. Эмма даже заметила, что прозвонило только один раз — необычно для сигнализации.

Она выпустила оконную ручку и уже собиралась надавить плечом на заклинившую раму, как услышала голоса.

Иностранные голоса.

Албанцы, словенцы, хорваты?

Этого она не могла сказать точно, лишь то, что ни один из голосов не принадлежал А. Паландту, потому что оба мужчины, которые, видимо, сначала позвонили в дверь и теперь с агрессивными воплями шли по коридору, выкрикивали фамилию владельца дома.

— ПАААЛАНДТ??? ПААААЛАНДТ!!!

Один, хриплый и осипший, звучал как после операции на гортани. Другой, лающий, голос, казалось, шел прямо из брюха бультерьера.

Между выкриками они шипели друг другу что-то на родном языке, но звучало это далеко не дружелюбно.

— АААНТОН???!!!

Итак, Эмма выяснила его имя, но по-прежнему не знала, как выбраться отсюда.

Она тщетно дергала и толкала дверь террасы. Ее заклинило, или она была забита гвоздями, в отличие от двери, через которую Эмма попала в гостиную. И которую сейчас пнули с такой силой, что та едва не слетела с петель.

Не обернись один из мужчин к своему спутнику из-за неразборчивого комментария, Эмму немедленно бы обнаружили. А так у нее была секунда, чтобы шмыгнуть в сторону, мимо пустого шкафа-витрины, за которым она хотела спрятаться и который, как оказалось, закрывал вид на то, что было ее спасением: проходную дверь.

Она стояла открытой, и Эмма проскользнула в нее, пока мужчины ругались на своем языке.

«Они меня видели?»

Эмма не стала терять время на раздумья, не смотрела назад, только вперед, где обнаружилась лестница.

Она вела вдоль стены наверх.

«Наверх» — это хорошо…

Во всяком случае, лучше, чем вниз… в подвал, куда спускаются только в фильмах ужаса, когда угрожает опасность. Но не в чужом доме, спасаясь от незнакомых мужчин, которые ищут незнакомого соседа, чтобы сделать с ним то, для чего им, вероятно, не нужны свидетели.

Поэтому Эмма взялась за узкие перила и постаралась бесшумно, насколько это было возможно, подняться по стертым деревянным ступеням.

За спиной у нее раздался грохот — видимо, типы опрокинули витрину. Зазвенело стекло, но еще громче было ее собственное дыхание.