Выражение уважения и восхищения Корном на лице у судьи Чандлера сменилось изумлением и растерянностью, когда он перевел взгляд на меня. Как будто я был какой-то липкой дрянью, которую он обнаружил на подошве своего ботинка.

– Мистер Флинн, желаете ли вы выступить со вступительным словом непосредственно в данный момент?

Прозвучало это скорей как угроза, чем как приглашение.

Я встал и сказал:

– Да, ваша честь. Хотя не разрешите минут на пять прерваться?

– Давайте, только побыстрее, – буркнул он.

Мы на несколько минут разошлись. Я направился прямиком в мужской туалет, зашел в кабинку и запер ее. Расстегнул пиджак, схватился за нагрудный карман рубашки и дергал его, пока он слегка не надорвался, обнажив на дюйм голое тело. Потом застегнул пиджак, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук.

Я был готов.

– Уважаемые члены жюри, меня зовут Эдди Флинн, и я адвокат из Нью-Йорка. По этой части вступительное заявление мистера Корна соответствует истине. Хотя многое из того, что он вам сказал, истине не соответствует. Вот вам хотя бы одна ложь, просто в качестве примера: мы не утверждаем и никогда не утверждали, будто Эстер Эдвардс убила свою собственную дочь. Он знает, что мы никогда не обращались с запросом о возбуждении дела по подобному обвинению. Ни в одном судебном документе, ни на одном листке бумаги, поданном в этот суд, нет даже намека на то, что мы могли бы выдвинуть подобный аргумент. И если сейчас я лгу на этот счет, судья вам об этом скажет.

Я выдержал паузу, резко повернулся и посмотрел на Чандлера. То, что я сказал, полностью соответствовало действительности. Некоторые защитники намекают на подобные действия в ходе предварительного раскрытия своих доказательств, требуемого от обеих сторон по закону, или же подачи каких-либо ходатайств. Судья при этом, естественно, в курсе. Желваки у судьи Чандлера заходили ходуном, когда он стиснул зубы. Он хотел осадить меня, но, конечно, не мог. Я использовал судью, чтобы вбить клин между обвинителем и истиной.

Я повернулся обратно к присяжным:

– Видите? Слова мистера Корна о том, что мы готовили подобное дело, – не более чем чудовищная ложь, и он должен извиниться перед Фрэнсисом Эдвардсом за то, что использовал самоубийство его жены, чтобы попытаться заработать очки у присяжных.

В этот момент я отвернулся от присяжных и судьи и подмигнул Корну.

Он угодил в ловушку, которую я расставил ему прошлым вечером. Его лицо, обычно лишь чуть-чуть порумяней, чем у трупа, стало еще чуть-чуть порумяней. Это реально его обожгло. Теперь у присяжных по крайней мере появилась мысль, что Корн может вводить их в заблуждение. А если они не будут доверять Корну, то, пожалуй, у Энди есть шанс.

Однако с Корном я еще не закончил – и опять переключил внимание на присяжных.

– Я и в самом деле адвокат из Нью-Йорка. Эта часть тоже соответствует истине. В отличие от примененного ко мне определения «пафосный». Вырос я в Бруклине, у моего отца никогда не было постоянной работы, а моя мать всю жизнь обслуживала столики в закусочной. Мистер Корн опустил в своей речи тот факт, что он тоже из Нью-Йорка, только вырос в квартире стоимостью в тридцать миллионов долларов в Верхнем Вест-Сайде. Его отец был крупным брокером с Уолл-стрит. Мистер Корн получил юридическое образование в частном колледже, я – в вечерней школе. Посмотрите на мистера Корна. Какой замечательный на нем костюм! Индивидуальный пошив, итальянская ткань, а эта сногсшибательная шелковая рубашка под ним… У меня вот костюмы тоже итальянские. Каждую зиму получаю по две штуки со склада Большого Момо в Джерси. Правда, качество не то, – сказал я, распахивая пиджак, чтобы присяжные увидели небольшую прореху на нагрудном кармане моей рубашки. – В этом зале присутствует только один пафосный нью-йоркский юрист, и это не я.

Я был удивлен, когда услышал несколько смешков из зала и даже увидел улыбки на лицах одного или двух присяжных. Это стало для меня приятной неожиданностью.

Все пока шло хорошо. Я заставил присяжных думать про Корна, а не про Энди. Однако вскоре все должно было катастрофически полететь к чертям.

На то и был расчет.

– Однако речь сейчас не обо мне. И даже не о Скайлар Эдвардс. И уж точно не об Энди Дюбуа. В основе этого дела лежит совершенно иная фигура. А именно фигура окружного прокурора округа Санвилл, мистера Рэндала Корна…

Я это ожидал, но все равно был удивлен быстротой, с которой Корн выпрямился во весь рост и выступил с возражением.

– Возражение принимается. Мистер Флинн, вам не дозволяется использовать этот зал суда для личных нападок на окружного прокурора этого округа, это ясно? – сказал судья Чандлер, сморщив нос и обнажив пожелтевшие зубы. Прежде чем он обрушил свой гнев на меня, взгляд его метнулся к присяжным. Он хотел, чтобы они оставались на его стороне. Предполагается, что судья должен направлять присяжных к принятию их собственного справедливого и беспристрастного решения.

Он пытался заткнуть меня. Я этого ожидал и теперь собирался воспользоваться ситуацией, изложив все максимально понятно и четко – и проследив за тем, чтобы присяжные услышали все до последнего слова.

– Закон позволяет мне очертить основные аргументы, которые будут представлены в этом деле, ваша честь. Это крайне необычно для обвинителя – выдвигать возражения в ходе вступительного выступления защиты. Впрочем, это не единственная аномалия в карьере мистера Корна. В ходе данных судебных слушаний мы покажем, что Энди Дюбуа был ложно обвинен в этом убийстве – а проще говоря, подставлен на роль убийцы – окружным прокурором и покойным шерифом Колтом Ломаксом. Покажем, что у мистера Корна самый высокий процент смертных приговоров в современной истории и что он использует отправление правосудия как оружие, чтобы убивать кого ему заблагорассудится, для своего собственного удовольствия. Он – зло в этом округе, и он призывает присяжных стать соучастниками его преступлений. Я думаю, присяжные должны это услышать. И если вы пытаетесь помешать мне обвинить полицию и прокуратуру в фабрикации дел, способных привести к смертному приговору, то вы тоже являетесь частью этой проблемы. Ну давайте, скажите мне, что я не могу привести этот аргумент, и я прослежу за тем, чтобы вас вместе с вашим решением поджарил на медленном огне апелляционный судья, не успеете вы еще высунуть голову из жопы окружного прокурора!

Камеры временного содержания под зданием суда были безупречно чистыми. Явно чище, чем в окружной тюрьме. А еще светлее, и не чувствовалось вони человеческих испражнений. Так вообще-то везде. Камеры в здании суда самые чистые, потому что со временем вонь проникает повсюду, и достаточно кому-то из судьей уловить запах мочи, как в течение часа примчится целая бригада уборщиков, поднимая облака мыльной пены.

Моя дерзкая речь перед присяжными не слишком-то понравилась судье Чандлеру. Он что-то шепнул сотруднику службы безопасности суда, после чего меня арестовали прямо за столом защиты и увели.

Пожалуй, я зашел слишком уж далеко, употребив бранные выражения в суде – чего, как правило, никогда не делаю, – но в данном случае я просто не смог сдержаться. Я провел в камере уже почти два часа, и этого оказалось достаточно, чтобы слегка остудить мне голову.

Хотя, с точки зрения защиты, это было неплохое начало.

Бывали у меня ситуации и похуже.

В тюремной камере особо нечем заняться, кроме как думать. А подумать мне было о чем. Первое, что не давало мне покоя, – это Ломакс. Прочитав письмо его жены, я все больше и больше склонялся к тому, что он резко переменил свои взгляды на жизнь. Насколько я это себе представлял, совесть взяла над ним верх, и вместо того, чтобы помалкивать в тряпочку, он погнал на Корна. И на этом его песенка была спета. У него отняли любую надежду на искупление. Люди меняются. На жизненной дороге могут встретиться самые неожиданные повороты, прежде чем ты пройдешь ее до конца. Такой вот поворот совершил Александр Берлин, отправив меня сюда спасать Энди Дюбуа. Хотя Корн был слишком уж больным на голову, чтобы что-то менять. Он был исключением. Входил в те два процента людей, которые как-то неправильно устроены или стали такими в раннем возрасте, отчего не могут даже предвидеть приближение такого поворота, не говоря уже о том, чтобы ощутить необходимость совершить его.