Вместо этого из крана снова закапало. Видимо, он просто был сломан и, как туго его ни закручивай, протекал. Джулс попытался снова затянуть вентиль, но это было бессмысленно. Трубы, похоже, тоже нуждались в починке. Вода неожиданно приобрела странный грязный цвет.

Пока Джулс недоумевал, почему он вдруг так ослабел, в раковину все сильнее капала пахнущая железом, вязкая жидкость, которая, как он сейчас заметил, выходила вовсе не из крана.

Крупные, ржаво-красные капли падали прямо из носа.

Клара

Ги-бель.

Пыт-ки.

Бо-ли.

В жизни Клары было много двусложных слов с жутким значением. Но ни одно из них не вызывало такого ужаса, как Мартин. Для нее не было слова ненавистней. Ни одного другого она не научилась бояться сильнее. Ни одно другое с годами не изменилось так разительно. Из любовника стал са-дист. Из нежности – му-ки.

…Которые мне придется терпеть сполна сегодня ночью, – подумала Клара и отвернулась от Мартина. Он сел за руль и, конечно, не отцепил ее от поручня, к которому она по-прежнему была пристегнута наручником Хендрика. Ее телефон Мартин уже поднял с пола и сунул во внутренний карман пиджака. Пистолет, который он отобрал у Хендрика вместе с его шапкой, лежал вне досягаемости Клары в боковом отделении водительской двери.

Даже не глядя на Мартина, она чувствовала его садистскую улыбку. Кроме оскорблений в качестве приветствия, он не сказал больше ни слова. Ни когда заводил мотор, ни когда машина тронулась, заскользив шинами по дороге. Очевидно, он украл у Хендрика и ключ от автомобиля, на котором теперь похищал ее.

Направляясь неизвестно куда.

Все, что она знала об их цели, был его загадочный возглас: «Я отвезу тебя в загон, мразь!»

Куда мы едем? И что ты сделал с Хендриком? – хотела спросить Клара, но знала, что получит в ответ только пощечину или даже хуже. Несмотря на свой страх, она была еще в состоянии мыслить логически и комбинировать. Из садового домика она убегала не от Янника, а от своего мужа.

Мартин последовал за мной. Пока я блуждала по лесу, он ждал меня в своей машине на Тойфельсзеешоссе; единственной дороге, по которой можно добраться до цивилизации. Па безопасном расстоянии он последовал за единственным автомобилем, который выехал из лесного массива каким-то окольным путем, со мной на пассажирском сиденье. Наблюдал, как я поругалась с водителем в странном костюме и пыталась сбежать. А он воспользовался удобным случаем, чтобы нокаутировать Хендрика на открытой дороге.

Только так Клара могла объяснить себе, почему Хендрик как сквозь землю провалился, когда она отчаянно пыталась высвободиться из наручника.

Вероятно, он неподвижно лежал на обледенелой дороге, и ему грозили одновременно две опасности: либо замерзнуть, не приходя в сознание, либо быть перееханным в темноте другим автомобилем. Снова Кларе казалось, что ее жизнь движется по бесконечной петле, в которой одно несчастье сменяется следующей катастрофой, так что пережитое до этого выглядит уже не таким чудовищным.

Если бы она могла сейчас решать, то предпочла бы и дальше оставаться во власти незнакомца, чем подвергнуться жестокости своего мужа, который, несмотря на неистовую ярость во взгляде, выглядел просто бессовестно привлекательно, как в тот первый день, когда она на него запала. Трехдневная щетина Мартина была аккуратно подстрижена, густые волосы идеально уложены (не зря он каждые две недели делал стрижку за двести евро), ухоженные руки красивой формы – после свежего маникюра. Ему даже мокрый снег был нипочем. В своем сшитом на заказ костюме, плотно обтягивающем его мускулистое тело, и белой сорочке под темным пиджаком с розовым нагрудным платком он выглядел, как фотомодель, направляющаяся на съемку рекламы предметов роскоши для зрелых мужчин: часов, спортивных машин, яхт. Но его голос звучал как у наемного убийцы.

– Кто это был? – спросил он Клару. Холодно. Жестко. И непреклонно.

Затем ускорился и задал еще один вопрос:

– В чьей машине мы сидим?

– Я не знаю.

Удар был сильным, но ожидаемым – за ним последовал знакомый вкус крови, которая закапала из разбитой губы.

– Что за гребаный день. Сначала я узнаю, что мою машину взломали. Но мою жену это не интересует, она не хочет говорить со мной, даже не подходит к телефону. Да и как… – Он снова начал орать: – Она ведь трахается неизвестно с кем!

Брызги слюны полетели ей в лицо.

– Нет, я…

– Ты встречаешься с ним в нашем садовом домике?

– Да нет же, я…

– Конечно, все не так, как кажется, – заерничал Мартин и снова ударил, на этот раз ребром ладони под дых.

Клара хотела согнуться, но не смогла из-за наручника. И завалилась налево, когда Мартин сменил полосу.

– Костюмы и наручники? – Он бросил на нее презрительный взгляд. – Я думал, ты не любишь ролевые игры.

Клара хрипела, для ответа ей не хватало воздуха. К тому же ей приходилось изо всех сил концентрироваться, чтобы не опорожнить свой мочевой пузырь на сиденье. Боль от удара впилась крюком ей в нижнюю часть живота и с неослабевающей силой бушевала внутри.

Мартин нажал на газ, чтобы проскочить на желтый сигнал светофора на Хеерштрассе; вероятно, он не хотел рисковать и останавливаться рядом с машиной, водитель которой будет бросать любопытные взгляды на пассажирское сиденье, хотя за запотевшими стеклами можно было увидеть только испуганную женщину, которая вцепилась в поручень над головой.

– Я думал о нас. – Мартин внезапно менял настроение и тему. Это был его талант или болезнь, в зависимости от того, как на это смотреть. Клара ненавидела его умение за секунду переключаться с агрессивного тона на домашний, патриархальный. – Точнее, я думал о том, о чем ты меня спрашивала.

Он свернул на круговую развязку на Теодор-Хойс-плац, и Клара прижалась лбом к стеклу.

О каком из моих вопросов он говорит? Почему в сочельник ты швырнул мне на ногу подставку для елки и сломал большой палец? Почему в душе окатил меня кипятком, так что я неделю не могла ходить на работу, а затем симулировала «несчастный случай в солярии»?

Все эти вопросы она, конечно, не задавала.

Она научилась помалкивать. Не заполнять вопросами даже длинные паузы в разговорах. Потому что, как ни старалась Клара звучать заинтересованно, всегда была опасность, что она нарушит ход мыслей Мартина и заработает еще один синяк на спине.

– Помнишь, в прошлом году, когда я возил тебя в пункт скорой помощи в Потсдаме?

Она кивнула. Потому что в Берлине мы уже во всех были, и ты испугался, что кто-то обратит внимание, что твоя «неуклюжая» жена слишком часто «падает с лестницы».

В тот день Мартин проверял ее телефон (ставить блокировку на экран он запретил ей еще много лет назад) и нашел чат с Тони: «Пообедаем завтра, крошка?»

Эти три слова и нежелание Мартина верить ее заверениям, что Тони – это не мужское имя, а сокращенная форма от имени Антония (ее коллеги), стоили Кларе трещины шейного позвонка, так сильно он ударил ее головой о стену.

– Когда мы вернулись и я приготовил тебе твое любимое блюдо, ты спросила меня наверняка уже в тысячный раз, почему я не хочу пойти на терапию, если после наших ссор всегда так сожалею о случившемся. – Он прочистил горло и снова проехал на желтый свет. – Знаешь, правда в том, что я был на терапии. У одного психолога, который оказался вовсе не плох. Его зовут Хаберланд. Он старый, почти не ведет прием. А если и ведет, то берется только за особые, интересные случаи. Меня он отклонил.

Клара не решалась взглянуть на него.

– Потому что я слишком обычный. Так сказать, стандартный абьюзер, если речь идет о насилии в семье. – Мартин рассмеялся. – Видишь, я спокойно это произношу. Если была бы группа взаимопомощи, где, как у алкоголиков, всем сначала нужно представиться, я бы это сделал. Я встал бы и сказал: «Привет, меня зовут Мартин Вернет. Мне сорок восемь лет, я зубной врач, и я бью свою жену».