Немцы пока не капитулировали, УСО еще действовало, но Секция F доживала последние дни. На Портман-сквер и в отдельных кабинетах Бейкер-стрит паковали коробки. В Париже, в отеле “Сесиль”, открыли офис УСО для помощи вернувшимся агентам-французам. К тому же надо было связаться с семьями погибших.

Лора поделилась со Станисласом своим намерением найти в Париже отца Пэла.

— Он в курсе про сына? — спросила она.

— Не знаю.

— Теперь ему надо знать.

— Да.

— Я покажу ему Филиппа, это смягчит его горе.

— Наверняка… Но торопиться некуда, поедешь, когда почувствуешь, что готова.

— Я хочу, чтобы он увидел Филиппа… Хочу с ним поговорить… Мне столько надо ему сказать… Но как, как я скажу ему про Пэла, если он ничего не знает?

— Если хочешь, могу сначала я к нему пойти, — предложил Станислас. — С Доффом. Чтобы все сделать как надо. От имени УСО. С военными почестями и всем прочим, пусть отец знает, каким героем был его сын.

Она уткнулась лбом в плечо старого летчика.

— Очень хочу, — грустно сказала она. — Как ты думаешь, он захочет приехать в Сассекс? Может, поживет немножко в Англии, побудет с Филиппом. Так ведь будет хорошо, правда?

— Замечательно, — успокоил ее Станислас. — Все будет хорошо.

Они были в Дьеппе, в маленькой гостинице у самого моря, в номере на третьем этаже. Саския смотрела в окно на волны, ласкающие песок, Толстяк сидел на кровати. Они приехали сюда несколько дней назад.

— Мне скучно, — сказала она, не сводя глаз с пляжа.

Он досадливо поморщился:

— Но здесь мы вдали от людей. Тебе разве не хочется быть подальше от людей?

— Хочется. Но, по-моему, я видела в столовой крысу…

— Не бойся их. Крысы тебе ничего не сделают.

— Я бы на пляж сходила…

— Нельзя… Там мины.

Она вздохнула. Она была прелестна, нетерпение украшало ее; ему хотелось прижать ее к себе, крепко обнять. Он не решался.

— Как хочется побегать по песку! — внезапно воскликнула она в буйном приливе жажды жизни.

Он улыбнулся ей и подумал: “Милая, милая Саския”.

— Ты можешь поехать в Англию. Там нет мин на пляжах…

— Англия — красивая страна?

— Самая красивая.

— Там же все время дождь, нет? Не люблю дождь…

— Дождей там много. Но это неважно: там хорошо жить. Ведь когда счастлив, дождь — это пустяки.

Лицо у нее снова стало грустным:

— Мне хочется повидать родителей. И сестру…

Хозяин гостиницы сказал Толстяку, что люди, депортированные в немецкие лагеря, стекаются в парижскую гостиницу “Лютеция”. Если родителей и сестру Саскии арестовали и депортировали и если они еще живы, их можно найти в “Лютеции”. Толстяк пока не говорил об этом Саскии, ему так хотелось, чтобы они остались здесь, вместе. Но как скрыть от нее, что в Париже она, быть может, найдет родных?

Он встал и подошел к ней.

— Знаешь, Саския, давай поедем в Париж. Наведем справки о твоих родных… Я знаю одно место.

— О, да! Я так хочу!

Она заплясала от радости и повисла у него на шее: скоро она увидит своих! Счастливый ее счастьем, он взял ее за руку и предложил пойти подышать воздухом. Они дошли до самой кромки пляжа, где не было мин.

Она сняла туфли и осторожно шла босиком по песку, нагретому проглядывающим сквозь облака солнцем. Ее белокурые волосы — великолепные волосы — развевались на ветру. Она не отпускала руку Толстяка.

— Однажды я отвезу тебя на прекрасный английский пляж, — сказал он.

Она улыбнулась и кивнула смеясь. Она сделает все, что он захочет, ведь он спас ее от позора и скоро отвезет к родным.

Они жили здесь вместе уже несколько дней. Он не прикасался к ней, но все время смотрел на нее. Смотреть не запрещено. Она такая нежная, такая милая. Уже несколько дней он любил ее. Той же любовью, какой когда-то любил Мелинду. И, быть может, Каролину. Он ощущал невероятную радость: он еще может любить! Не все еще кончено, ничто никогда не кончается. Он снова оживал, снова мог мечтать. Пусть у него нет Филиппа, зато будет Саския. Она придавала смысл его жизни. Он любил ее, но поклялся себе ни словом не обмолвиться об этом. Никогда. Или не раньше, чем она сама скажет. Они будут любить друг друга на пляжах Англии.

Прошло две недели, настала середина ноября. Лора с Филиппом в сопровождении Станисласа и Доффа приехали в Париж на поиски отца. Они поселились в маленькой гостинице возле Ле-Аль: Станислас и Дофф в одном номере, Лора с сыном — в другом.

Станислас добыл в Лондоне адрес Пэла. Все трое, сидя в комнате Лоры, смотрели на карманном плане города, как туда попасть. Улица Бак. Ничего сложного.

— Пойдем завтра, сейчас уже слишком поздно, — решил Станислас, желая оттянуть минуту ужасного известия.

Все согласились.

Никто не знал, что неподалеку оттуда Толстяк и Саския возвращались в небольшой пансион в одиннадцатом округе. Они поселились там чуть больше недели назад. Она была нарядная: с тех пор, как они оказались в столице, она всегда наряжалась — каждое утро ждала встречи со своими. Каждое утро надеялась. Каждое утро шла с Толстяком в “Лютецию”. Они сидели там до вечера, но напрасно.

Саския разбудила Толстяка на рассвете. Она уже давно не спала.

— Вставай, пора идти! — нетерпеливо крикнула она, тряся матрас.

Он не спеша поднялся, ему не хотелось слишком торопиться. Девушка весело скакала в крохотном номере. Она была прекрасна. Самая прекрасная, лучше всех. Он так боялся ее потерять. Он хотел предложить ей не ходить сегодня в “Лютецию”: там, внутри, слишком много горя. Можно сделать перерыв, сходить прогуляться или посидеть в кафе как влюбленные. Но она уже была готова идти, была полна надежды и энергии, как будто не повторялся напрасно изо дня в день их сиротский ритуал. Гигант оделся, и они пошли.

Несмотря на ранний час, перед “Лютецией” уже выстроилась длинная очередь, медленно просачивавшаяся через усиленную охрану. Толстяк показал свое удостоверение британской армии, и их пропустили быстрее и легче. Они прошли в главный холл. Нет, это место ему решительно не нравилось — слишком много печали и надежды на лицах людей.

За стойками и у столов уже толпятся взволнованные посетители, всюду волонтеры, медсестры, объяснения для прибывших, медицинская помощь, дезинфекция, кормежка, включение в списки. Целая река призраков, бескровных, лысых, пугающих. Призраков того, что человечество сделало с человечеством.

Как всегда по утрам, Саския свернула к стойке, еще раз назвала имена родных. В списках их не было. Она повторила вопрос в каком-то кабинете на первом этаже.

— Спроси про сестру, — подсказал Толстяк. — Как ее зовут?

— Мари.

И опять ничего не найдено. И, как всегда по утрам, они уселись вместе в широкое кресло. Девушка совсем отчаялась.

Неужели она осталась одна? Сирота навсегда? Но у нее по крайней мере есть Толстяк, добрый Толстяк, он всегда ее защитит и никогда не позволит обрить.

— Подождем еще. Несколько дней, если нужно, — шепнул Толстяк на ухо Саскии, заметив на ее щеках слезы.

И тайком, любовно, поцеловал ее в ямочку у шеи. Он еще никогда в жизни так не делал.

Прошел час. Вокруг были другие семьи, навстречу им двигались другие призраки. Потом еще час. И вдруг Саския увидела ее — это она, сестра, она здесь! Она выкрикивала ее имя изо всех сил, наверно, раз десять. Это она! Мари! Без волос, лицо и тело изуродованы худобой, но она здесь, живая! Они бросились друг к другу, обнялись. Саския почти могла поднять сестру. Они вцепились друг в друга, ощупывали одна другую, словно не верили, что это правда. И расплакались слезами радости, облегчения и боли.

— Мари! — прошептала Саския. — Мари… Ох, как я за тебя боялась, я всюду тебя искала! Я уже столько дней тебя здесь жду!