Но Кэнди, похоже, не была таким человеком. Кэнди вообще была не семи пядей во лбу, и уж во всяком случае ничего не могла знать об этом. Что Кэнди привносила в их общение, так это восхитительное чувство легкости, в то время как на Джейка глазели двадцать четыре сотни человек, и он весьма ценил в ней это качество. А ее вопрос не имел скрытого смысла. Это был просто вопрос. Иногда вопрос – это просто вопрос.

– О, ну, понимаете, – сказал он наконец, – это вообще-то не особо интересная история. Мне вообще-то слегка неловко вспоминать об этом. То есть представьте себе самое тривиальное дело, какое только можно – я выносил из дома мусор, и мимо вдруг проехала эта мамаша из того же дома с дочкой-подростком. Они кричали друг на друга в машине. Очевидно, ну, понимаете, переживали накал страстей, как никакая мать и дочь-подросток на свете.

Джейк сделал паузу для смеха публики. Эту историю про вынос мусора он приберегал как раз для таких случаев и рассказывал уже не в первый раз. В этом месте люди всегда смеялись.

– И тут мне на ум пришла идея. То есть давайте по-честному. Пусть поднимет руку женщина, никогда в своей жизни не думавшая: «Убила бы мать» или «Эта пигалица меня до убийства доведет».

Огромный зал притих. Кэнди притихла. Затем последовал очередной раскат смеха, заметно более сдержанного. Всегда так было.

– И я просто стал думать, ну, понимаете, насколько ужасной могла быть та ссора? Насколько ужасной она могла стать? Могла ли она перерасти во что-то, ну, понимаете, настолько ужасное? И что бы тогда случилось?

– Что ж, – сказала Кэнди, выдержав паузу, – полагаю, нам всем уже известен ответ.

Новый взрыв смеха и аплодисменты. Такие громкие. Они с Кэнди пожали руки и встали, и помахали публике, и ушли со сцены, каждый в свою сторону: она – в актерское фойе, а он – к столу в холле, подписывать книги, где уже начала собираться длинная извилистая очередь, о которой он когда-то так мечтал. Вдоль стола, слева от Джейка, стояли шестеро молодых помощниц. Одна продавала «Сороку», другая писала на стикере нужное имя и лепила на обложку, а третья открывала книги на нужной странице. Все, что требовалось Джейку, это улыбаться и писать свое имя, что он и делал, снова и снова, так что у него в итоге заболели челюсть и левая рука, а лица читателей стали путаться и сливаться.

Привет, спасибо, что пришли!

О, это так мило! Правда?

Это поразительно!

Удачи вам с писательством!

Это было его пятнадцатое вечернее мероприятие за столько же дней, за исключением вечера прошлого понедельника, который он провел в отеле в Милуоки, жуя ужасный бургер и отвечая на письма, пока не отрубился под «Шоу Рэйчел Мэддоу»[407]. Он не был у себя дома – в новой квартире, купленной на громадный аванс за «Сороку» и почти еще не обставленной, – с конца августа, а сейчас уже был конец сентября. Он жил на дешевых бургерах, виски с лимоном, желейных бобах из минибара и чистом адреналине, все время пытаясь придумать новые или как-то разнообразить прежние ответы на одни и те же вопросы, которые ему задавали сотни раз, и успел сбросить, несмотря на все эти желейные бобы, не меньше пяти фунтов[408], что было для него серьезно. Ему периодически названивал агент, Матильда (не тот агент, что продвигал первую книгу Джейка и решительно отказался от второй!), интересуясь между делом, как идет его новый роман (ответ: пока не очень), а кроме того его преследовала, точно хор Эриний[409], писательская братия (все его знакомые по магистратуре, колледжу и нью-йоркским годам), донимая просьбами о чем-угодно – от отзывов на их рукописи до рекомендаций для художественных групп и просьб связать их с Матильдой. Короче говоря, Джейк не представлял своих планов дальше послезавтра. Все, что было дальше, он доверял Отису, помощнику, нанятому через «Макмиллана»[410]. Жизнь Джейка превратилась в нечто странное, нечленораздельное.

Однако же он получил именно то, о чем мечтал. Разве не этого он ждал с давних пор (не прошло и года!), когда станет «успешным писателем»? Публику, стопки книг, волшебный номер «1» перед своим именем в заветном списке «Книжного обозрения „Нью-Йорк Таймс“»? Конечно, но еще он надеялся на некую человеческую теплоту, полагавшуюся автору, чьи книги действительно читают, – такому автору, который открывает свою книгу, пишет на ней имя и протягивает тому самому благодарному читателю. Разве не вправе он был ожидать этих простых, скромных радостей? Рука к руке и разум к разуму в чудесном единении, даруемом письменным языком в сочетании с умением рассказчика? Джейк это заслужил. И подумать только: все это досталось ему, благодаря лишь упорной работе и чистому воображению.

Плюс истории, которая была не совсем его.

О чем кто-то где-то вполне мог знать.

И этот кто-то мог в любой момент лишить его всего (было и сплыло), да так внезапно, что Джейк ничего не сможет поделать. Глазом моргнуть не успеет, как пополнит ряды писателей, запятнавших свое имя, – Джеймс Фрей, Стивен Гласс, Клиффорд Ирвинг, Грег Мортенсон, Ежи Косинский[411] – и никогда уже не отмоется.

Джейкоб Финч-Боннер?

– Благодарю, – сказал Джейк автоматически, услышав, как молодой человек похвалил «Изобретение чуда». – У меня она тоже одна из любимых.

Эти слова показались ему знакомыми, и он вспомнил, что именно эту фразу произносил когда-то в мечтах, и на краткий миг почувствовал себя счастливым. Но лишь на миг. После чего стал бояться дальше.

В распечатанном графике мероприятий Джейка следующее утро значилось свободным, но, когда он направлялся обратно в отель, подписав последнюю книгу, Отис сообщил ему о новом мероприятии, намеченном на утро, – интервью для радиопередачи под названием «Сиэтл на рассвете».

– По телефону? – спросил Джейк с надеждой.

– Нет. В студии. Обратились в последнюю минуту, но директор передачи очень на вас рассчитывает. Передвинула готовый материал, чтобы устроить встречу с вами. Большая поклонница.

– О, – сказал Джейк. – Хорошо.

Хотя хорошего было мало. Завтра днем он вылетал в Сан-Франциско, чтобы вечером встретиться с читателями в театре «Кастро», а на другое утро ему следовало быть в Лос-Анджелесе, где у него намечалась почти неделя встреч, связанных с экранизацией. В числе прочего, ланч с режиссером. Одним из главных, как иначе.

Радиостанция Кей-би-ай-кей располагалась недалеко от отеля и всего в нескольких кварталах на север от «Пайк-плейс-маркета»[412]. Приехав пораньше на такси, Джейк предоставил Отису забрать их багаж и вошел в холл, где его встретила женщина с блестящими седыми волосами, перехваченными откровенно девичьей лентой. Джейк подошел к ней, протягивая руку, и представился из чистой формальности:

– Я Джейк Боннер.

– Джейк! Привет!

Они пожали руки. Рука у нее была тонкой и длинной, как и вся ее фигура, а глаза ярко-голубыми. Косметикой она совсем не пользовалась. Джейку это понравилось. Он отдавал себе в этом отчет.

– А вы?..

– Ой! Простите, я Анна Уильямс. Анна. То есть зовите меня просто Анна. Я директор передачи. Это просто фантастика, что нам удалось заполучить вас. Я так люблю вашу книгу.

– Что ж, спасибо, так приятно это слышать.

– Правда, я не могла перестать думать о ней, когда первый раз прочитала.

– Первый раз!

– О, я столько раз ее перечитывала. Просто поразительно видеть вас вживую.

Подошел Отис с чемоданами. Они с Анной пожали руки.

– Так это обычное интервью? – спросил Отис. – Нужно будет, чтобы Джейк что-то прочитал?