Больше они ничего не сказали, больше не было слов. Все, что им надо было рассказать, теперь стало неважно: побои, изнасилования отныне не имели значения, важно только будущее. Толстяк смотрел на них, растроганный и в то же время удрученный судьбой человечества. Он так никогда и не узнает, что Мари полтора года назад была арестована агентом абвера на бульваре Сен-Жермен, когда отвозила то, что считала ценными боевыми приказами и что на самом деле было лишь открытками отцу от сына.

Было около полудня. Мари и Саския стояли у выхода из “Лютеции”, собираясь ехать на вокзал. Мари только что узнала от сестры о налете гестапо на родительский дом после своего ареста. И девушки решили вернуться в Лион — быть может, родители их уже ждут. Нельзя терять надежду. Они не хотели ждать в Париже, а Мари больше вообще не хотела сюда возвращаться, слишком тяжелые воспоминания.

Саския немного прошлась с Толстяком по тротуару. Он грустил — вот они уже и расстаются. Недавно прошел дождь, фигура девушки отражалась в лужах. Она подошла к нему вплотную. Она казалась ему потрясающей.

— Я быстро вернусь, — сказала она, — мне только надо посмотреть, вдруг родители…

— Я понимаю.

— Я быстро вернусь. А ты пока что будешь делать?

— Не знаю. Наверно, поеду домой, в Лондон.

Она обняла его.

— Ой, не грусти, — взмолилась она, — а то мне тоже будет грустно!

— Ты приедешь в Лондон?

— Конечно!

— И мы пойдем на пляж?

— Да! На пляж!

Она поцеловала его в щеку.

Толстяк вынул из кармана клочок бумаги и написал адрес в Блумсбери.

— Приезжай ко мне! Я буду ждать тебя каждый день.

— Приеду, очень скоро. Обещаю тебе.

Она взяла его ладони в свои, и они долго молча смотрели друг на друга.

— Ты будешь любить меня, хоть я и была проституткой?

— Само собой! А ты, ты будешь любить меня, хоть я убивал людей?

Она ласково улыбнулась:

— Я тебя уже немножко люблю, дурачок!

Он ослепительно улыбнулся. Она вернулась к сестре, и обе двинулись по бульвару. Саския обернулась в последний раз, помахала Толстяку; тот — счастливый — провожал ее глазами, пока она не скрылась за углом. Она любит его! Его еще никто не любил.

Было около полудня. Пока влюбленный Толстяк грезил на тротуаре, Станислас и Дофф в нескольких сотнях метров от него шли по улице Бак.

Ровно в полдень раздался звонок в дверь. Отец подпрыгнул от радости и подхватил чемодан. Сын вернулся! Ах, все эти недели он держался молодцом: ни вестей от Вернера, ни открыток, ничего! Недели, а может, месяцы, он потерял счет времени и только старался не волноваться и не падать духом. Как мог, наводил справки о войне на Тихом океане, которую вел из Женевы сын. Он ждал, верно ждал. Теперь он снова не запирал дверь, выходя из дома. Какое счастье, какое непомерное счастье снова увидеть сына! “Поль-Эмиль!” — крикнул отец, кинувшись открывать и крепко сжимая чемодан. “Поль-Эмиль!” — снова радостно завопил он, поворачивая ручку двери. Но в тот же момент лицо его застыло: никто из мужчин на лестничной площадке не был его сыном. Отец уставился на них, раздавленный разочарованием.

— Добрый день, месье, — произнес тот, что постарше.

Отец не ответил. Ему нужен был сын.

— Меня зовут Станислас, — продолжал мужчина. — Я из британской армии.

— Адольф Штайн, — добавил второй. — Тоже британская армия. Мое почтение, месье.

Лицо отца немедленно оживилось снова:

— Великолепно! Вас сын послал? Ве-ли-ко-лепно! Да, я с первого взгляда все понял! Что вы такие насупленные? Вы из Женевы? Где же мой сын? Он скоро придет? Чемодан у меня готов. Поезд в два часа дня, я не забыл.

Дофф и Станислас переглянулись: они мало что поняли, но вид у отца был такой восторженный… Они никак этого не ожидали.

— Входите, входите, господа. Хотите обедать?

— Не знаю… — ответил Станислас.

Дофф промолчал.

— Как это не знаете? Значит, голодны, но боитесь меня побеспокоить! Ох уж эти англичане, такие всегда вежливые. Потрясающий народ, вот вы кто. Ну-ну, не стесняйтесь. Заходите, надеюсь, всем хватит, я только на двоих рассчитывал.

Гости послушно двинулись вслед за отцом.

— А в котором часу подойдет Поль-Эмиль?

Дофф и Станислас снова в ужасе промолчали, не сразу найдя в себе силы ответить. Наконец Станислас выговорил:

— Поль-Эмиль не придет, месье.

На лице отца отразилось разочарование.

— А, вот как… Как жаль… Никак у него не выходит освободиться. Из-за Тихого океана, да? Проклятый океан, пусть бы американцы сами там разбирались.

Агенты в недоумении переглянулись, а отец, скрывшись на минуту на кухне, принес еще тарелку и дополнительные приборы.

— Я не могу… — шепнул Дофф Станисласу. — Слишком тяжело… Не могу.

— К столу! — позвал отец, внося дымящееся блюдо.

Они уселись за стол, но Дофф, терзаясь мыслью о том, что они собираются сделать, сразу вскочил.

— Простите, месье, но… Срочное дело! Только что вспомнил. Очень невежливо с моей стороны так уходить, но дело исключительной срочности.

— Исключительной срочности! Никаких проблем! — весело воскликнул отец. — Все совершенно нормально! Я же вижу, как мой Поль-Эмиль занят этим Тихим океаном! Война — дело серьезное, днем и ночью. Приходится приноровляться.

Дофф, стыдясь своей трусости, повернулся к Станисласу, но тот кивком успокоил его: он сам известит отца.

— Вы вернетесь к десерту? К кофе?

— Наверняка… Если нет, не ждите меня!

Он сюда уже не вернется.

— Кофе у меня, само собой, не настоящий. Все равно будете?

— Да, настоящий, не настоящий — мне все равно!

И поспешно выскочил из квартиры.

Он сбежал вниз по лестнице и в смятении уселся на ступеньках у входа. Консьержка вышла из своей каморки, оглядела его.

— Вы кто такой? — спросила она.

— Лейтенант Штайн, британская армия.

Он представился военным, чтобы она оставила его в покое.

— Пшу пщения, офицер. Бывают, знаете ли, мародеры.

Дофф не слушал: он злился на себя — бросил Станисласа одного выполнять невыносимую задачу.

Но консьержка все стояла и смотрела на него. Она молчала, но ему мешало ее присутствие — он хотел остаться один. Он достал удостоверение:

— Я же сказал, британская армия. Можете работать дальше.

— У меня перерыв.

Дофф вздохнул.

Она с любопытством разглядывала его и в конце концов спросила:

— Вы английский агент? Как Поль-Эмиль?

Лицо у Доффа внезапно потемнело:

— Вы о чем? — грубо спросил он.

— Ой, я не хочу проблем! Просто интересно, из той же вы службы, что и малыш Поль-Эмиль… Ну и все…

Дофф был в ужасе: откуда консьержка знает о связи Пэла со спецслужбами? Та пошла было к себе в каморку, но он встал:

— Погодите! Что вам известно о Поле-Эмиле?

— Знаю только то, что должна знать. Может, и получше вашего… Он тут всегда жил, с родителями. Когда мать умерла, я даже за ним присматривала. Папаша, небось, и забыл, перестал мне подарки делать на Рождество. Бедняга, совсем у него мозги набекрень… Вы, поди, скажете, после того, что с сыном случилось, это и нормально.

Дофф нахмурился. Откуда эта перечница знает про Пэла, если даже отец явно не в курсе?

— А что случилось с Полем-Эмилем?

— Ну, вы-то небось знаете, коли тут сидите. Так вы агент вроде него или нет?

— Кто вам об этом сказал? — настаивал Дофф.

— Ну, немец сказал. Когда Пэла тут схватили, в этом самом коридоре. Немец и говорит Полю-Эмилю: “Я знаю, что вы британский агент”. Вы, стало быть, говорите, что вы из армии ростбифов, вот я и подумала спросить, знаете ли Поля-Эмиля. Вот и все.

В голове у Доффа теснились сотни вопросов: значит, консьержка видела Пэла прямо здесь? С каким-то немцем? Значит, Пэл приезжал в Париж к отцу… Но зачем? На секунду у Доффа мелькнула мысль сходить за Станисласом, но он передумал. Предложил консьержке зайти к ней в каморку и спокойно поговорить. Та была в восторге: наконец кто-то проявил к ней интерес, да еще и солдат такой красивый!