Фели прервала связь и поискала в меню сообщений информацию, когда таксист сделал этот звонок.

В 12:33, 2 мая 1999.

Ну, отлично.

Очевидно, Неле была такого же невысокого мнения о программировании электронных приборов, как и она сама, и оставила телефон со дня покупки в фабричном режиме.

Фели снова поставила телефон на базу и вытерла пот со лба.

Фух, как душно!

Для сентября стояла почти летняя жара. Сегодня ожидалось двадцать пять градусов и солнце — идеальный день для свадьбы.

Только для детективных работ определенно слишком жарко.

Вообще было безумием именно сегодня позволять кому-то руководить собой, тем более Матсу!

Если Янек узнает, что она здесь делает (и для кого!), он наверняка отменит свадьбу. Но она скоро вернется.

К счастью, они все еще жили на Грайфсвальдерштрассе, а не в западной части города, которую Янек так любил, в отличие от нее. Если бы это зависело от него, то она давно бы перенесла свою практику в Ораниенбурге куда-нибудь в Далем, Груневальд или, по крайней мере, Лихтерфельде. Но тогда ей сейчас понадобилось бы не меньше часа, чтобы добраться сюда на машине, а не пятнадцать минут на велосипеде. Глупо, что она так торопилась. Придется еще раз принять душ, как только она доберется до дому.

Фели достала сотовый и набрала номер, с которого Матс позвонил ей сегодня.

— Алло? — сказала она, неправильно истолковав длинную паузу между двумя гудками и решив, что ее бывший возлюбленный поднял трубку.

Ожидая ответа, Фели рассматривала темное пятно на сером, слегка изношенном диване.

Наверное, связь над облаками все-таки не очень.

Когда она уже собиралась отключиться, раздался щелчок.

— Матс?

Он ответил не сразу, сначала послышался типичный для самолета шум, затем:

— Извини, я был в стрессе, не мог подойти к телефону. Где ты?

— В квартире Неле.

— И что?

Фели пожала плечами.

— Что ты хочешь услышать? Ее здесь нет, и все выглядит так, будто она в спешке покинула дом.

— Есть какие-нибудь следы насилия? — хотел знать Матс.

— Дверь была открыта, но не взломана. Никаких опрокинутых ламп или стульев, если ты это имеешь в виду. Только пятна на диване…

— Кровь?

— Нет.

Она провела ладонью по обивке. Жидкость была бесцветной и не оставила никаких следов на ее пальцах.

— Пятно свежее. Как будто она разлила воду.

— Околоплодные воды? — выдавил Матс.

— Без понятия. Может быть. Да. Возможно, у нее был разрыв плодного пузыря.

Матс застонал.

— Тогда чертов шантажист говорит правду!

Фели взглянула на часы. К счастью, Янек назначил бракосочетание на шестнадцать часов — самое позднее возможное время.

— Матс, мне очень жаль, но лучше подключить полицию. Через шесть часов я должна стоять перед служащим ЗАГСа и…

— Ты выходишь замуж? Прости, э-э, то есть поздравляю. Но ты мой единственный шанс. Фели, пожалуйста. Неле умрет, если ты мне не поможешь. Я должен знать, кто за этим стоит. У меня осталось чуть больше десяти часов — до посадки.

— Похититель поставил тебе ультиматум?

— Да.

— И что случится, если время истечет, а мы так и не найдем Неле?

— Пожалуйста, Фели, не задавай мне никаких вопросов. Это в твоих интересах. Ты не хочешь этого знать. И я не могу тебе сказать.

Фели в ужасе покачала головой.

— Но тогда что мне теперь делать?

Она поискала в прихожей дверь в ванную. Ей срочно нужен был глоток воды.

— Подумай логически, — велел Матс. — Мы знаем, что преступник или преступники были в курсе беременности моей дочери. У них достаточно власти, средств и силы, чтобы утащить Неле и изменить графики работы бортпроводников так, чтобы те совпали с моим полетом.

— И что это означает?

Она нашла ванную комнату Неле. Как и ожидалось, креативный хаос в оформлении продолжался и здесь. Зеркало в барочной картинной раме над старинным умывальником, рядом с ванной стояло кожаное кресло, а подставка для гитары служила держателем для полотенец.

— Это значит, что ты должна искать связь. Где-то есть человек, у которого был доступ как к медицинской карте Неле, так и к моему плану полета. Возможно, врач или санитар с контактами в авиакомпании.

Где-то, кто-то, глупость, — подумала Фели.

— Она ведь должна была рожать в Вирхове?

— Да.

— Супер. В клинике «Шарите» работает всего тринадцать тысяч сотрудников.

— Слишком много. Я знаю.

Ее взгляд остановился на старом массивном сейфе, на котором лежали газеты и журналы.

«Родители», «Мой малыш и я», «Семья».

Фели сдвинула журналы назад, чтобы открыть дверь сейфа. Она рассчитывала, что Неле хранила там туалетную бумагу, мыло или полотенца.

Но содержимое сначала повергло ее в шок. Потом расстроило.

— Я этого не знала, — сказала она и опустилась на колени перед сейфом.

— Чего? — взволнованно спросил Матс. — Чего ты не знала?

— Что она так сильно больна.

Да и откуда. Мы же не общались.

— Больна? О чем ты говоришь?

Она достала из сейфа бумажный пакет с красно-белым логотипом и вытащила одну за другой упаковки лекарств.

— Тенофовир, эмтрицитабин, эфавиренз.

— Это стоит у нее в квартире?

— Да, в ванной.

Пауза. Шум в трубке усилился.

— Нет. Этого… этого я тоже не знал, — признался Матс в своей неосведомленности спустя какое-то время. Неле — и заражена ВИЧ!

Его голос вдруг зазвучал потерянно, слабо. Как-будто в самолете отказал компенсатор давления, и Матсу не хватало воздуха.

— Боже мой, это очень драматичные роды. Ребенка нельзя заразить.

— Медикаменты из аптеки на Зеештрассе, — пробормотала Фели, потому что не знала, что еще сказать, чтобы нарушить гнетущее молчание, наступившее после последних слов Матса. Хотя диагноз СПИД больше не считался смертным приговором и не обязательно, что болезнь уже развилась у Неле, жизнь с ВИЧ означала постоянную физическую и душевную нагрузку.

— В Веддинге? — спросил Матс о местонахождении аптеки.

— Да.

— Тогда Неле должна наблюдаться в больнице в Веддинге.

— Я подумала то же самое.

Как клиника, так и аптека специализировались на пациентах с диагнозами СПИД и рак и имели почти идентичный красно-белый логотип. Оба учреждения располагались в одном здании и считались ведущими в Берлине. Отделения онкологии и инфектологии имели собственную суперсовременную лабораторию и даже нанимали психологов и психиатров, которые оказывали поддержку больным ВИЧ.

— Боюсь, нам это не поможет, — услышала она Матса, его голос снова звучал тверже.

В эту секунду Фели услышала хруст. В прихожей. За дверью.

За ее дверью.

— Матс? — прошептала она и быстро обернулась.

— Что?

— Мне кажется…

«Здесь кто-то есть», — хотела сказать она, но не успела.

Вместо этого закричала, когда в глухой ванной без окна погас свет.

Все, что она сейчас видела, были контуры, тени, очертания.

— Ради всего святого, Фели, что у тебя происходит?! — кричал ей Матс, пока она медленно двигалась к щели, через которую проникал слабый свет. Из прихожей.

Она протянула руку и шла вперед на ощупь. А потом снова закричала. Громче, пронзительнее, дольше. На этот раз не от страха. А от невыносимой боли.

— Фели? Алло? Фели? Ты еще там?

Связь прервалась. И он не получил ответа.

С эхом страдальческого крика Фели в ушах, который резко оборвался вместе с телефонной связью, Матс положил трубку, и ему нестерпимо захотелось выпить.

Не воды, а чего-нибудь покрепче. Чтобы смягчить удар. Потому что его психическое крушение, в котором Матс был уверен, произойдет непосредственно перед падением самолета. Как часто пациенты рассказывали ему о пелене забытья, накрывавшей их, когда наступал наркотический дурман. Здесь наверху, при другом давлении, потребуется намного меньше алкоголя, чтобы вызвать такое состояние.